Что можно приготовить из кальмаров: быстро и вкусно

Тельман Гдлян: «Я не проиграл. И все, кто с нами работал по делу, не проиграли. Мы сделали всё, что от нас зависело. Проиграло государство»

Гостиница «Шелковичная» утопала в зелени. Жара выжимала из растений дурманящие восточные запахи. Не хотелось ни двигаться, ни думать. Я наблюдал, как пожилой узбек из шланга поливал газон и завидовал ему: среди зноя эта работа казалась самой лучшей на свете. Кроме меня, за поливальщиком наблюдал ещё один человек - в отутюженных чёрных брюках и белоснежной рубашке. Я без труда узнал его - к тому времени его фотографии обошли все советские СМИ. Это был следователь Генеральной прокуратуры Союза ССР Тельман Хоренович Гдлян. Он возглавлял бригаду, которая расследовала так называемое узбекское дело - об экономических преступлениях в республике и коррупции в её руководстве. Газеты и журналы публиковали снимки изъятых денег и драгоценностей у партийных и государственных чиновников. Под следствием оказались бывший министр хлопкоочистительной промышленности Узбекистана, бывший первый секретарь ЦК компартии республики, первые секретари обкомов партии, генералы МВД…

Следователи Николай Иванов и Тельман Гдлян - народные депутаты СССР, май 1989

Фото: ВЛАДИМИР ФЕДОРЕНКО/«РИА НОВОСТИ»

Мы познакомились. Тогда я впервые услышал подробности о системе поборов, начинавшихся тоненьким ручейком в самых низах, и заканчивавшихся полноводными денежными реками в сановных кабинетах. Гдлян рассказал, что взятки текут и за пределы республики - в Кремль. Поэтому он называл это дело не узбекским, а кремлёвским.

То было ещё советское время. И хотя за окном вовсю бушевала перестройка, нехорошо отзываться о высокопоставленных партийных функционерах было ещё не безопасно. Иногда мы встречались за обеденным столом в гостиничной харчевне. Рядом с Гдляном всегда садился заместитель начальника Главного следственного управления Генеральной прокуратуры СССР Виктор Илюхин, приехавший в те дни из Москвы. По тому, как они вели разговор, как держались по отношению друг к другу, у меня сложилось впечатление, что они - единомышленники и надёжные партнёры. Но, как оказалось, это было обманчивое впечатление. С воспоминания о встрече в гостинице «Шелковичная» и началась наша беседа с Тельманом Хореновичем:

Я не мог тогда предположить, что ваш шеф, так поддерживавший вас в расследовании уголовного дела, спустя два года будет требовать возбудить уголовное дело уже в отношении вас лично - «за применение незаконных методов ведения следствия».

И я не мог этого представить. Свои действия мы всегда согласовывали с руководством Генеральной прокуратуры, и там нас активно поддерживали. Наша бригада была сформирована в 1983 году, шесть лет мы всё делали правильно, а потом вдруг оказалось, что «нарушали социалистическую законность». Дескать, мы, чтобы добиться нужных показаний, применяли пытки. Это была бесстыжая ложь! И исходила она от наших коллег!

Насколько знаю, ваша бригада была сформирована на основании решения Политбюро. Инициатором выступил тогдашний Генеральный секретарь ЦК КПСС, бывший начальник КГБ Юрий Андропов.

Именно так всё и было.

Если руководство Генеральной прокуратуры формировало бригаду по решению столь высокого уровня, если оно отдавало себе отчёт в том, каким сложным делом придётся ей заниматься, какие фигуры, возможно, будут привлечены к ответственности, вряд ли оно легкомысленно подошло к подбору руководителя следственной бригады.

Полагаю, да. Что касается пыток… Никогда за все годы своей практики я не прибегал к этим средневековым методам. Я сам расследовал дела в отношении сотрудников милиции и прокуратуры, которые в своей работе использовали недозволенные методы, а затем несли за это заслуженное наказание. Пытки, издевательства над арестованными я всегда считал действием аморальным и преступным. Те, кто расследовал дело в отношении меня и моего коллеги Николая Иванова, прекрасно это знали. Они не обнаружили ничего. В противном случае, вы понимаете, чем бы всё для нас закончилось. Должен заметить: за всю свою долгую следственную практику я не допустил в работе ни одного брака. Ни одного!

- Вас обвиняли в том, что вы арестовывали людей тысячами.

Наша пропаганда великолепно освоила известный принцип: чем чудовищнее ложь, тем быстрее в неё поверят. Я помню цифру, которая фигурировала: 28 тысяч арестованных. Да для этого впору создавать концлагеря! У нас было всего 64 арестованных. Но что тогда произошло на самом деле? Местные власти, видя, что ситуация с поборами чрезвычайно накалилась, решили взять её под контроль: сами как бы включились в борьбу за законность - стали арестовывать рядовых граждан, замеченных в подношениях. Я вынужден был направить несколько писем руководству Генпрокуратуры СССР с объяснениями, что происходит в республике, и с требованием добиться прекращения массовых арестов. Я доказывал: бороться нужно не со «стрелочниками», которых вынуждают давать взятки на каждом шагу, а с теми, кто в республике создал такую систему. На мои письма не обратили внимания. Тогда я направил секретную докладную записку Горбачёву. Но и это не помогло.

Генеральный прокурор СССР Александр Рекунков (в центре) и заместитель генпрокурора Александр Сухарев (справа) рассматривают изъятые деньги и ценности

ВНУТРЕННЕЕ УБЕЖДЕНИЕ СЛЕДОВАТЕЛЯ

- Давайте вернёмся к тому времени, когда вы принимали решение, кем стать.

Я никогда не мечтал стать следователем. Я лишь хотел получить юридическое образование. Из всех гуманитарных дисциплин, на мой взгляд, именно юридическое образование даёт знания, с которыми можно реализовать себя в самых разных сферах. Поступил в Саратовский юридический институт. Я был очень активен, круг моих интересов был довольно широк. Например, при институте создал студенческий клуб интересующихся международными отношениями и политикой. Старшекурсники обсуждали на нём всё, что считали нужным. Клуб приобрёл такую популярность, что стал общегородским. На меня имели виды в обкоме комсомола. Но прокурор Ульяновской области Найдёнов скорректировал мои планы.

- Тот самый Найдёнов, который затем стал заместителем Генерального прокурора Союза ССР?

Тот самый. После окончания института меня направили в Ульяновскую область, и Виктор Васильевич, вместо того чтобы по договорённости отдать меня обкому комсомола, заслал в городок с названием, созвучным Парижу - Барыш. Доставил меня туда «кукурузник», высадил в поле. На машине добрался до центра - глухомань и тоска! Так я стал следователем.

- Ну и как?

Ничего. Начал учиться. Мне повезло с первым учителем. Им стал районный прокурор Сергей Петрович Трофимов. Участник войны, полный кавалер ордена Славы! Он меня научил работать с ручкой - правильно оформлять документы. Придирался ужасно. И то я не так написал, и это неверно изложил, и не тот смысл придал предложению… Заставлял переписывать, а я злился. Но потом был благодарен за науку.

- Каким было ваше первое дело?

Оно было связано с подпольными абортами. Одна дама занималась этой незаконной деятельностью. Сотрудники милиции, что называется, накрыли её, а я вёл уголовное дело. Скандальное дело. Дама оказалась близкой родственницей председателя райисполкома. Представляете, что тут началось!

- Вы испортили отношения с местной властью?

Не совсем. Это было только начало. На автобазе я столкнулся с её начальником - дюжим мужиком, отсидевшим, как потом оказалось, за хищения в крупных размерах. Ни за что ни про что он обхамил меня. Я подал на него в суд. У меня был свидетель, лейтенант милиции. Он дал слово свидетельствовать в суде. Меня начали обрабатывать. Не кто-нибудь, а сам председатель районного суда! Личность никчёмная - пьянчуга. Я на уговоры не поддался. А вот лейтенанта - сломали. Оказавшись без свидетеля, я проиграл суд. Но обжаловал его в вышестоящей инстанции. Вызывает меня Найдёнов, прокурор области, требует отозвать иск. «Если я всё так оставлю, - говорю прокурору, - то как смогут поставить на место хама рядовые граждане?» Оказывается, Найдёнову звонили из отдела административных органов обкома партии, просили замять скандал. «Через год я тебя заберу из этой дыры», - пообещал прокурор. Было очень соблазнительно поддаться искушению. Но я отказался забирать из суда заявление. Разумеется, проиграл и на этот раз. «Вы же понимаете, что я прав», - сказал я в суде. Решение было не в мою пользу, но один из трёх судей выразил особое мнение - поддержал меня.

- Какой урок вы извлекли из этой истории?

Что не надо никого бояться. И не надо соблазняться на всевозможные посулы. Если убеждён в своей правоте - иди до конца. От этого сам станешь крепче, а недруги твои станут тебя уважать.

- И вы остались в дыре?

Ненадолго. Вскоре меня перевели в прокуратуру Заволжского района Ульяновска. Но и тут работа началась с конфликта. Убили хорошего парня - Валеру Иванова, студента. Убийцу найти не могли, как ни старались. А тут подвернулся молодой да не опытный. Мне это дело и подсунули. Не успел я разобраться, что к чему, как вызывает районный прокурор и радостно сообщает: всё, дело раскрыто! Его поддерживал заместитель начальника районной милиции по уголовному розыску. Оказывается, один из подозреваемых по фамилии Хохлов написал явку с повинной. Я изучил дело, поговорил с предполагаемым убийцей. Чем больше погружался в детали, тем сильнее во мне росло внутреннее убеждение: не виноват этот парень.

И тут я вспомнил профессора Познанского, которому во время учёбы немало потрепал нервов. Один из важнейших принципов уголовного права - внутреннее убеждение следователя, прокурора, судьи… Без него немыслимо справедливое решение. Это нам, студентам, втолковывал профессор. Я этого не понимал. О каком правовом значении внутреннего убеждения можно говорить, спорил я, если у каждого внутреннее убеждение своё: у вора, у взяточника, у милицейского оперативника?.. И только теперь, когда передо мной сидел человек, утверждавший, что именно он совершил убийство, я начал понимать, о чём говорил профессор Познанский.

У меня ещё не было доказательств его невиновности, но всё, что я знал о деле, подсказывало: не он! Я так и сказал прокурору. Поднялся шум. Общественность возмущается, обком партии негодует. Еду в следственный изолятор, беседую с Хохловым, говорю, что это не он убил студента. Тот стоит на своём. Но во время второй нашей встречи в СИЗО парень всё же признался: не убивал, его уговорили взять преступление на себя. Однако напрасно я радовался. Спустя месяц объявляют о втором убийце - Валерии Орлове. На этот раз всё было гораздо серьёзнее. Мне предъявили протокол следственного эксперимента: на месте преступления Орлов подробно рассказал, где и как убивал. Предъявил окровавленный нож, носовой платок… Все его признания записаны на магнитофон. Мне сказали: «Теперь тебе всё понятно?» А я до мелочей вспоминал всё, что говорил профессор Познанский. Вникал в детали дела - не вытанцовывается!

Волна негодования поднялась ещё пуще. Как-то пришёл слегка под градусом дядя убитого и такого наговорил! А было мне тогда всего тридцать. И тогда я организовал встречу Орлова с его мамой, отцом и дядей. Все убеждали его сказать правду. Но Валерий не поддался на уговоры. Не подействовали ни мамины слёзы, ни рассерженный тон дяди… Я встречался с ним ещё дважды. И наконец Орлов сказал правду. Оказывается, незадолго до убийства из мест лишения свободы вышел его товарищ, он и совершил преступление. При разоблачении ему грозила смертная казнь. А если Орлов всё возьмёт на себя - получит лет десять. Такова мотивация лжи.

- А как дядя погибшего? Не извинился?

Извинился! Это было самое приятное в том скандальном деле.

Это правда. Но у него есть две стороны: он придаёт определённую уверенность в собственных силах и в то же время ко многому обязывает. Когда у тебя мало опыта, ты молчишь. Когда же появляется опыт, появляется и более широкое видение проблемы. И ты начинаешь об этом говорить. Зачастую себе во вред. Когда Найдёнов ушёл на работу в ЦК КПСС, к нам в прокуратуру Барышского района приехал новый областной прокурор. Я воспользовался этим и решил раскрыть ему глаза на безобразия, которые происходили в районе. Прежде всего на то, как себя вели партийные и государственные руководители, служители закона. Например, рассказал о том, что весь состав суда с прокурором и адвокатом выпивали, затем вернулись в зал судебных заседаний и в таком состоянии стали вершить правосудие! Эти люди подрывали авторитет власти, разрушали общественную мораль. С трибун проповедовали одно, а сами жили совсем по-другому. Прокурору мои откровения не понравились. Он невзлюбил меня. Моим коллегам повышали звания, их продвигали по службе, а меня, несмотря на очевидные успехи в работе, не замечали. Как-то представили через звание на капитана, но отдел кадров не пропустил, и я продолжал ходить в лейтенантах. Это угнетало. Я даже хотел уволиться. Но в областной прокуратуре замом работал очень славный человек - Евгений Анатольевич Брагин. Вопреки воле начальника, он настоял на своём: меня перевели в область, присвоили звание капитана. Брагин был моим учителем. Как-то он сказал: «Ты мне напоминаешь мою молодость». Я очень дорожил этим. Брагин сгорел на работе - у него остановилось сердце. Я тогда почувствовал себя сиротой. Удивительная вещь! Когда меня пригласили в Генеральную прокуратуру, областной прокурор, тот самый, который так невзлюбил меня, который не хотел меня брать в областную прокуратуру, уговаривал остаться. Я отказался. И он дал мне блестящую характеристику!

Золотые украшения, изъятые бригадой Гдляна у первого секретаря Бухарского обкома КПСС Абдувахита Каримова

ДЕЛО НА КРЕСЛО НЕ МЕНЯЮ!

- А в каком звании вас уволили из Генпрокуратуры?

В звании полковника.

Я знал одного чеченца из охраны Дудаева. Он окончил военное училище, но ходил в звании прапорщика. Когда я поинтересовался, почему ему не присвоили звание офицера, тот ответил: «За строптивость!» Видимо, и вам не присваивали звание по той же причине?

Звание генерала мне предлагали. И не раз. Но это был торг. Впервые это произошло в 1985 году. Меня вызвал начальник Следственной части Прокуратуры СССР Каракозов и от имени руководства прокуратуры заявил следующее: документы на присвоение мне звания государственного советника третьего класса направлены в Президиум Верховного Совета СССР; как только я соглашусь свернуть «узбекское дело», спустя несколько дней выйдет указ о присвоении мне генеральского звания. «Это не по совести и не по закону», - сказал я. Мы не договорились. В следующий раз меня пригласил уже генеральный прокурор Рекунков. В его кабинете присутствовали всё тот же Каракозов и заместитель генерального Сорока. Рекунков попросил проинформировать о ходе следствия. Я откровенно обрисовал картину: из Узбекистана коррупционные связи ведут в Кремль. «Прекратите! - довольно сердито, даже зло сказал генеральный. - Передавайте дело в суд!» Сорока активно его поддерживал. Каракозов молчал. Я смотрел на трёх высокопоставленных чиновников прокуратуры и ощущал огромную разницу между ними и собой. Они были в страхе и панике. Им приказывали, и они боялись ослушаться. Они готовы были преступить закон, лишь бы остаться на своих должностях. Я же был внутренне свободен! Я не держался за свою должность. И правда, и закон были на моей стороне.

В Узбекистане мне предложили должность прокурора республики. Решили и жилищный вопрос: квартиру подобрали в невзрачной советской пятиэтажке. Но зато эта квартира имела пять комнат и баню! Они знали, что я люблю попариться. Я отказался.

В 1989-м меня снова пригласили к генеральному прокурору, которым на то время уже стал Сухарев. Он предложил направить меня прокурором Армении. Сказал, что вопрос согласован с Горбачёвым. Я собрал самых доверенных следователей, работавших со мной по «кремлёвскому делу». Мы понимали, что должность мне предлагают не от большой любви ко мне. Но высокий пост давал целый ряд преимуществ. Мы решили: нужно соглашаться. Только при условии - я продолжу возглавлять следственную группу. Работа отлажена, и мой заместитель Николай Иванов, человек профессиональный и твёрдый, вполне мог справиться в моё отсутствие. На том и порешили. О своих условиях я поставил в известность Сухарева, и тот, согласившись с ними, направил меня для собеседования в ЦК КПСС. Там меня встретили как родного. Все пожимают руку, хвалят, поздравляют. Вскоре созывают коллегию Генеральной прокуратуры. И снова поздравления, комплименты. Аж приторно было! Сухарев заверяет меня в том, что через год-полтора заберёт к себе замом. И как бы между прочим, словно речь шла о чём-то мелком и уже решённом, говорит: «Сдавайте дело и поезжайте в Армению». «Какое дело?» - удивился я. «Узбекское», - пояснил он. Я ответил: «Дело на кресло не меняю!» Сухарев ещё часа два меня обрабатывал, но я на уговоры не поддался. Тогда меня принял Горбачёв. В его кабинете присутствовало несколько членов Политбюро и первые лица из руководства правоохранительных органов. Он хвалил меня за упорство и профессионализм, похлопывал по плечу, говорил, что я должен занять достойное место в правоохранительной системе. И советовал прекратить «узбекское дело». На что я ответил: «Я нахожусь в высшей точке государственной власти. А такое впечатление, что попал на алайский рынок». Я не принял предложение Горбачёва, развернулся и покинул его кабинет. И вслед услышал: «Вы плохо кончите».

- Вы действительно могли плохо кончить.

Я был готов ко всяким неожиданностям. О том, как прошла встреча в Кремле, я рассказал Николаю Иванову. Я сказал ему: «Эти люди хотят разрушить дело. Я вынужден буду возбудить уголовное дело и в отношении Горбачёва». Думаю, наш разговор прослушивал КГБ. Из прокуратуры нас с Ивановым уволили мгновенно. Вот почему, когда на Съезде народных депутатов СССР, на котором Горбачёва избрали первым президентом страны, весь многотысячный зал стоя аплодировал ему, я, единственный, продолжал сидеть.

СЛЕДОВАТЕЛЬ - НЕ ПАЛАЧ

- Насколько мне известно, вам ещё раз предлагали высокую должность.

Это уже было в 1996-м. Готовились к президентским выборам. Команда Ельцина предложила стать заместителем генерального прокурора по следствию. Я понимал: им нужен не я, им нужно моё имя. Поэтому отказался.

- Наверное, не всякий устоял бы перед такими лестными предложениями!

Это были серьёзные искушения. Оглядываясь на свою жизнь, могу сказать: если я чем-то и могу гордиться, то тем, что устоял перед ними. И не изменил делу, которому служил.

- Вас иногда упрекают в том, что вы больше занимались политикой, чем следствием.

Что такое политика? Это решение общих, глобальных вопросов. Наша следственная бригада вскрыла систему взяток, в которой были замешаны едва ли не все главные лица республики. Когда мы на огромном листе ватмана составили схему движения денег, пришли в ужас. Первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана Усманходжаев дал показания: взятки шли в Москву, во многие министерства и ведомства, в том числе и в ЦК КПСС. Как вылечить эту заразу? Ни Гдлян, ни Иванов, ни сотни других профессиональных и мужественных следователей не смогли бы переломить ситуацию. Потому что в стране многое прогнило. Конечно, мы могли бы, как нам советовали, ограничиться несколькими крупными фигурами, передать дело в суд. Вроде бы и долг выполнили, и авторитет заработали, и серьёзных врагов не нажили. Но корневая система осталась бы та же! Она стала бы воспроизводить новых Усманходжаевых, Адыловых, Мусахановых…

Требуя полного расследования «кремлёвского дела», мы тем самым хотели показать степень проблемы, в которую упёрлась страна. И не наша вина в том, что преступление оказалось столь масштабным. Мы не могли свернуть, скомкать расследование. При колоссальном давлении, которое на нас оказывали со всех сторон, у нас оставался единственный выход - апеллировать к общественности. Именно поэтому я взял слово на Съезде народных депутатов. Именно тогда страна узнала о том, что взятки берут и в ЦК.

То, что вы сделали в «узбекско-кремлёвском деле», очень напоминает ваш порыв, когда вы ещё работали в Барышском районе: попытались раскрыть глаза областному прокурору на местные безобразия.

Верно. Только с его участием, в рамках его возможностей, можно было как-то повлиять на ситуацию.

Ваш коллега, Валерий Евграфович Костарев, расследуя уголовное дело в связи с августовским путчем 1991 года, во время одного из обысков обнаружил весьма любопытный документ. Из него следовало, что именно на Политбюро принималось решение остановить следственную группу Гдляна - Иванова, которая «зашла слишком далеко». С этого момента и началась травля вас и ваших коллег. Именно с этого момента и началось формирование общественного мнения о вас с Ивановым как о следователях непрофессиональных, следователях-карьеристах, ради достижения цели готовых преступить закон.

- Много людей предало вас?

Много. Как по команде, развернулись на 180 градусов. Вчера говорили одно - сегодня противоположное. Шесть лет я вёл сложнейшее дело, рисковал, отказался от высоких званий и должностей, стараясь честно исполнить свой долг. А восемь человек на сломе этого дела заработали звание генерала.

- Вы жалеете об этом?

Боже упаси! Я надеюсь, что моя история - хороший урок для моих внуков, которых хочу видеть порядочными людьми.

- Чем бы вы хотели закончить нашу беседу?

Некоторыми размышлениями о профессии следователя. Это чрезвычайно интересная работа! Её нужно чувствовать. К ней нужно иметь склонность. В ней столько нюансов! Собственно, она вся состоит из нюансов. Сколько раз мне приходилось видеть следователей, которые начинали допрос со слов: «Ну, рассказывай!» Если следователь не поздоровался с человеком, это плохой следователь. Если он не спросил о семье, не предложил чаю - с ним не будут говорить. Следователь - не палач. Он всего лишь старается человека подвести к дороге, которая ведёт к правде. К сожалению, очень многие мои коллеги, которые были неплохими следователями, оказавшись на высоких должностях, на глазах превращались в людей чёрствых, безжалостных и даже подлых. Их интересовало уже не само дело, не судьба человека, возможно, случайно попавшего в передрягу, а хороший результат - чтобы красиво отчитаться и получить похвалу от вышестоящего начальства.

Допрашивал я как-то одного крупного чиновника. Это очень непростой процесс - допрос. Особенно допрос умного человека. Вы изучаете его, но и он изучает вас. Вы ищете в его рассуждениях слабые стороны, но и он пытается выяснить, насколько уверены вы в себе. Внимание концентрируется, нервы напряжены… Вы держите в уме логическую нить, и ничто не должно оборвать её. Иногда помешать может музыка, чей-то громкий разговор в соседней комнате, неуместный телефонный звонок… Два моих начальника очень ждали результата допроса. Едва ли не каждый час звонили: «Как дела?» Так им не терпелось получить кусочек сахара! Таких людей не должно быть в прокуратуре. Но они есть. И их много. Это они свернули «кремлёвское дело». И получилось, что идеология, которую исповедовали мы, следователи, потерпела поражение. А идеология, которую исповедовали те, с кем мы боролись, процветает. Это печально.

В конце мая 1989 года старший следователь прокуратуры по особо важным делам столкнулся в приемной Михаила Горбачева с генеральным прокурором СССР Александром Сухаревым. Увидев начальника, вошедший - лысый мужчина сорока с чем-то лет - недоуменно спросил с легким армянским акцентом: «А вы что здесь делаете?» «Как что, Михаил Сергеевич пригласил», - ответил генпрокурор. Следователь Тельман Гдлян разочарованно махнул рукой. Он шел сюда с намерением доложить генеральному секретарю ЦК КПСС всю правду о коррупции, добытую за шесть лет работы его следственной группы, и получить добро на дальнейшие подвиги. Но присутствие Сухарева ставило крест на этих планах - тот никогда не скрывал враждебного отношения к деятельности Гдляна.

Ровно 20 лет назад руководство страны оказалось перед развилкой: можно было продолжать борьбу с коррупцией или закрыть «узбекское дело», в котором, по уверению Гдляна и его соратника Николая Иванова, были замешаны высшие руководители государства. Перед современной Россией та же дилемма. Коррупция - один из несущих элементов системы управления. Не развалится ли страна, если власть вдруг начнет самоубийственную борьбу с системой?

Тельман Гдлян попал в историю случайно. После Саратовского юридического института он устроился работать в прокуратуру в Ульяновске. Почему не пошел в адвокаты? «Адвокат - человек наемный и должен торговаться насчет оплаты своего труда, а это не в моем характере, - отвечает Гдлян на вопрос Forbes. - К тому же мне пришлось бы называть белое черным только потому, что так думает мой клиент».

Дотошного сотрудника заметили и взяли в Москву следователем по особо важным делам. Его первое громкое дело было с хозяйственным уклоном: Гдлян отправил в тюрьму эстонского ученого-изобретателя Йоханнеса Хинта. Эстонец занимался внедрением своих открытий, с его подачи было создано советско-австрийское СП по производству силикальцита - дешевого заменителя бетона. Следствие обвинило Хинта в нанесении ущерба государству в особо крупных размерах. Гдлян и сегодня не считает, что смерть эстонского предпринимателя, скончавшегося в тюрьме, на его совести. Хинт, мол, во время войны сотрудничал с немецкими спецслужбами.

Летом 1983 года Гдлян собрался в отпуск, впервые за восемь лет. Однако начальство велело ему лететь в Бухару, где еще весной задержали начальника местного ОБХСС Ахата Музаффарова и директора горпромторга Шоды Кудратова. Гдлян недоумевал: взяточники средней руки - не уровень «важняка» при Генпрокуратуре. Причина в размере изъятых ценностей, объяснили ему. У полковника Музаффарова только наличных было найдено на сумму 1,5 млн рублей.

Первые аресты были произведены по инициативе республиканского КГБ. Его шеф Лев Мелкумов действовал с благословения нового генсека Юрия Андропова. Оставаясь твердокаменным коммунистом, бывший глава всезнающей госбезопасности вполне представлял себе уровень коррупции, пьянства и безответственности в позднесоветском обществе, но полагал, что с этими недостатками можно справиться путем «подтягивания дисциплины». Борьбу за укрепление социалистической законности решили начать со Средней Азии.

При Брежневе Москва старалась не слишком вмешиваться в дела среднеазиатских республик, строивших «социализм с учетом национальных особенностей». Реставрация феодализма и вопиющая коррупция воспринимались руководством КПСС как плата за сохранение стабильности на отсталом и перенаселенном советском юге. Особым доверием Леонида Ильича пользовался бессменный первый секретарь ЦК узбекской компартии Шараф Рашидов, бывший газетчик и романист. Рашидова даже избрали кандидатом в члены Политбюро - о такой чести не мог мечтать никто из его предшественников.

Каток социальной инженерии проехал по мусульманским республикам СССР с меньшей силой, чем по России или Украине, оставив нетронутыми многие местные обычаи - от многоженства до беспрекословного подчинения старшим. В Узбекистане всем заправляли пять региональных кланов, и каждый руководитель опирался на земляков - сверху и снизу. За продвижение по службе и награды нужно было платить по твердой таксе. Звание Героя социалистического труда стоило 1,5 млн рублей, пост первого секретаря райкома или ректора вуза - 200 000–300 000 рублей. Деньги отбивались быстро - за поступление в институт абитуриенты платили от двух до пяти тысяч рублей.

Главной отраслью узбекской экономики было хлопководство. «Белое золото» считалось стратегическим продуктом, по объемам производства которого оценивалась успешность местного руководства. В реальности выращивание хлопка было формой борьбы с безработицей в трудоизбыточном регионе со стремительно растущим населением, а дотации на производство хлопка - завуалированной формой покупки лояльности местных элит.

Рашидов торжественно обещал «дорогому Леониду Ильичу» 6 млн т узбекского хлопка - из них миллион, считается сегодня, составляли приписки. По оценке следователя по особо важным делам при Генпрокуратуре СССР Владимира Калиниченко, который занимался «хлопковыми» делами, с помощью приписок из союзного бюджета было украдено три миллиарда рублей. Половина этой суммы была потрачена на развитие инфраструктуры и строительство жилья, и в этом секрет неувядающей популярности Рашидова в современном Узбекистане. На счету Рашидова такие затратные проекты, как ташкентское метро и освоение Голодной степи. При нем Ташкент быстро отстроился после землетрясения 1966 года и превратился в один из важнейших городов Союза.

Контролеров из Москвы обезвреживали с истинно восточным радушием. Секретарь ЦК КПСС Яков Рябов вспоминал об одной из командировок в Узбекистан в компании с министром-атомщиком Ефимом Славским: «Стол изобиловал различными напитками, прекрасной закуской, узбекскими фруктами, овощами, бахчевыми и еще чем-то… Царский стол, не иначе! Я задал вопрос Рашидову: «Зачем все это, мы ведь только что хорошо позавтракали - час тому назад?» Шараф Рашидович отвечает: «Яков Петрович, вы же у нас такие дорогие гости, и как же вас не угостить по-братски». Я успел только сказать, что не привык к такому барству и мне, как человеку, это не по душе. Рашидова выручил Ефим Павлович: «Яков, ты первый раз в Узбекистане, не обращай внимания, это Восток, у них свои правила не только к хорошему, но и к плохому, даже иезуитскому, но коль приглашают, пошли за стол». Далее Рябов приводит пояснения Рашидова: «…Не принимайте это близко к сердцу. Руководители области хотели приятное сделать гостям. Главное для них то, что вы сели за их стол вместе с ними, то, что прикоснулись к их угощениям. Это для них уже радость, а то, что вы не доели, они доедят и выпьют за ваше здоровье».

После смерти Брежнева в ноябре 1982-го «рашидовщина» была обречена. Егор Лигачев вспоминает: «Когда я стал секретарем ЦК в 1983-м, меня пригласил Юрий Владимирович Андропов и сказал: «Тысячи писем идут из Узбекистана о взяточничестве, пригласите товарища Рашидова и побеседуйте с ним по этому вопросу». Я отвечаю: так я же все-таки простой секретарь ЦК, а он - член Политбюро. «Да нет, - говорит Андропов, - это не имеет значения, скажите ему, что это вы делаете по моему поручению». Я пригласил Рашидова, состоялась трудная для него беседа, и мы договорились, что в республику поедет группа товарищей». 31 октября 1983 года Рашидов покончил с собой.

Перед Гдляном, возглавившим следственную группу в сентябре 1983-го, задача была поставлена предельно простая - к концу года передать дело в суд. Тогда никто не предполагал, что его коллектив разрастется до 209 следователей и будет распущен лишь в мае 1989 года. Своим заместителем Гдлян пригласил 30-летнего следователя Николая Иванова, знакомого ему по совместным командировкам на Северный Кавказ.

В конце 1983-го генпрокурор Рекунков вызвал Гдляна, чтобы узнать, почему не закончено дело. Тот ответил, что нити из Бухары ведут в партийно-административный аппарат республики, а оттуда - в Москву, поэтому рассчитывать на быстрый результат не приходится. Рекунков пригрозил Гдляну отставкой. Установка была ясна: закруглить дело на уровне начальников областного уровня, не поднимаясь выше. Но амбициозный следователь пропустил угрозы мимо ушей - слишком богатый материал шел ему в руки.

Материалы уголовного дела №18/58115-83, расследовавшегося группой Гдляна, позволяют понять, как строились ключевые принципы управления системой и какую роль в этом играли неформальные связи, называемые нами коррупционными, а самим их участникам казавшиеся умением «жить по правилам». Вот Владимир Иванович Теребилов, сначала министр юстиции, затем - председатель Верховного суда СССР, избиравшийся депутатом Верховного совета СССР от Узбекистана. Первый секретарь Ферганского обкома Умар Хамдам рассказывал: «Как только мы приехали на дачу к Теребилову… я занес в комнату коробку. Сказал, что вот фрукты, гостинец по нашему обычаю… Тогда остро стоял вопрос о строительстве промышленных объектов в Коканде, объектов социального, культурно-бытового назначения. Решался тогда вопрос и о строительстве Новококандского химкомбината. Чтобы заинтересовать Теребилова в решении этих вопросов, я и дал ему 15 000 рублей. Они решились положительно, и помощь исходила действительно от Теребилова. Он «пробил» эти вопросы через Совет министров, Госплан, ЦК….»

А вот показания первого секретаря ЦК узбекской компартии Усманходжаева: «Осенью 1985 г. Владимир Иванович прибыл в республику для встреч с избирателями… В беседе я воспользовался случаем и попросил Теребилова увеличить штаты судебных работников Узбекистана и прислать к нам грамотных и квалифицированных специалистов… Утром у себя в кабинете положил в дипломат черного цвета красочные альбомы и буклеты об Узбекистане и деньги - 20 000 руб. в конверте. Приехал к Владимиру Ивановичу в номер. Поставил на пол дипломат с деньгами и книгами, сказал, что подарок от меня. При этом сообщил, что там двадцать тысяч денег и книги. Он поблагодарил меня, взял дипломат и отнес в спальню. …Спустя некоторое время Теребилов мне позвонил и сообщил, что смог разрешить вопросы о расширении штатов судебных работников республики.

Первый раз давать взятку председателю Верховного суда СССР было, честно говоря, страшновато. Потом понял, что он такой же хапуга, коррумпированный преступник, облеченный властью, как и многие ему подобные представители из Москвы, которым я давал взятки ранее».

Гдлян оказался дальновиднее, чем генпрокурор Рекунков. В феврале 1984-го умер Андропов, и к власти ненадолго пришел Константин Черненко, однако отмашки прекратить дело в прокуратуру не поступило. А после того как генсеком стал Горбачев, для Гдляна с Ивановым и вовсе настал звездный час.

В 1986 году они пожаловались Горбачеву на то, что Рекунков и его зам Олег Сорока чинят помехи следствию. Момент был выбран верно. Рекунков занимал свой пост с брежневских времен, а провозглашенный Горбачевым курс на обновление всех сфер советской жизни требовал решительной кадровой чистки. Политбюро поддержало следователей, Рекункова отправили в отставку. Политическая поддержка позволила Гдляну с Ивановым резко «повысить градус» антикоррупционной кампании.

Впервые со времен сталинских репрессий следователи добились ареста первого секретаря Бухарского обкома КПСС Абдулахита Каримова. Для этого они заручились поддержкой первого секретаря узбекской компартии Инамжона Усманходжаева, убедив его в том, что арест усилит его позиции. Когда Москва и Ташкент спохватились, прецедент уже был создан, и дальнейшие задержания прежде неприкасаемых членов ЦК были поставлены на конвейер. Одним из арестантов стал сам Усманходжаев.

Гдлян с Ивановым недолго были в фаворе. Настойчивое желание следователей перенести расследование из Ташкента в Москву, упоминание в их докладах фамилий членов ЦК КПСС стало все больше раздражать Кремль. Согласия на арест Усманходжаева Горбачев не давал больше года, несмотря на предъявление все новых доказательств его причастности к коррупции. В глазах чиновников из ЦК, курировавших прокуратуру, эта следственная группа становилась все более неуправляемой и опасной.

Следователи решили пойти на обострение и привлечь на свою сторону общественное мнение. 23 января 1988 года в «Правде» была опубликована статья «Кобры над золотом», в которой широко использовались материалы следственной группы и впервые писалось о размахе коррупции в Узбекистане. Ее автор, журналист Овчаренко, летал в Узбекистан с заданием редакции разоблачить «злоупотребления» следователей, но пока он собирал материал, арестовали Усманходжаева, и «Правда» поменяла установки с точностью до наоборот. Вслед за «Правдой» о Гдляне с Ивановым стали писать самые популярные издания - «Огонек», «Аргументы и факты», «Московские новости». Благодаря скандалу на XIX партийной конференции в июне 1988 года, когда главный редактор «Огонька» Виталий Коротич объявил, что среди делегатов - четыре взяточника, следователям удалось добиться ареста двоих из них. А в апреле того же года следователи организовали выставку изъятых в Узбекистане ценностей в Мраморном зале Генпрокуратуры. В оцепленное автоматчиками из дивизии Дзержинского здание привезли золотые монеты, кольца, серьги, браслеты, цепочки с бриллиантами стоимостью в восемь миллионов рублей. Фотографии усадеб первых секретарей обкомов с домиками для слуг, крытыми бассейнами, теннисными кортами, саунами, гаражами, складами, винными погребами довершали картину.

Всего следственная группа успела открыть 800 уголовных дел, по которым было осуждено более 4000 человек. В их числе десять Героев социалистического труда, 29 руководящих работников МВД Узбекистана и СССР, четыре секретаря ЦК КП Узбекской ССР, восемь секретарей обкомов. В Политбюро разволновались не на шутку, в ноябре 1988 года в группу были введены сотрудники КГБ с исключительным правом допроса главных фигурантов. Гдлян и Иванов быстро сообразили, что задача новичков - разваливать дела. Параллельно ЦК собирал компромат на обоих следователей. Они, мол, вели следствие «бериевскими методами», любой ценой выбивая признательные показания.

Благодаря начатой в прессе кампании Гдлян с Ивановым стали не менее популярны, чем Борис Ельцин или Алла Пугачева. Демонстранты выходили на Красную площадь с плакатами на груди: «Ельцин, Гдлян, Иванов - наша надежда». Ничто так не объединяло людей, как ненависть к нравам правящей верхушки. Посовещавшись с коллегами, Гдлян решил избираться в народные депутаты. «Когда ты сидишь со взяточниками в Кремле, им труднее угробить дело», - объясняет свои мотивы Гдлян.

Расчет оказался ошибочным. Появление Гдляна на трибуне Съезда народных депутатов разочаровало даже его потенциальных сторонников. Вот как вспоминал об этом Анатолий Собчак: «Казалось, что ни Гдлян, ни Иванов просто не слышат конкретных обвинений в их адрес, да и сами предпочитают оперировать не фактами, а рассуждениями о кремлевской коррупции и тому подобном. Перед нами были не профессионалы, знающие цену доказательствам, не парламентарии, умеющие связать частное с общим, а ораторы с площади, обращавшиеся поверх депутатских голов к миллионам телезрителей, жадно ловивших каждое их слово. Кстати, человек, который перед телекамерой ведет себя как на многотысячном митинге, столь же нелеп, как и кричащий в комнате, где слышен даже шепот...»

Постановлением ЦК под грифом «Совершенно секретно» 24 марта 1989 года была создана комиссия «по проверке фактов нарушения законности при расследовании дел о коррупции в Узбекской ССР». Через месяц пленум Верховного Совета СССР принял решение о посмертной реабилитации Хинта, признав его осуждение «грубым нарушением социалистической законности». Еще через две недели, 6 мая, Гдлян и Иванов были отстранены от участия в следствии.

На этом фоне состоялось свидание Гдляна с Горбачевым 20 мая. Следователь шел к генсеку как на высший суд, ощущая себя выразителем надежд всего советского народа. Сам Горбачев никогда не воспринимал следователей всерьез. В его двухтомных мемуарах имя Гдляна даже не упоминается. Разговора тет-а-тет не получилось. Помимо генпрокурора в кабинете генсека сидели председатель КГБ, министр внутренних дел, председатель Верховного суда. «Мы здесь с вами должны решить судьбу государства, надо спасать страну», - обратился к Горбачеву Гдлян. Тот в ответ назвал следователя «великим профессионалом», намекнул на «блестящие перспективы», но не поддержал и ничего конкретного не пообещал. Разочарование было полнейшим. Гдлян вспоминает, что сам прервал разговор и пошел прочь из кабинета. Вдогонку полетели слова Горбачева: «Вы плохо закончите, опомнитесь, вернитесь».

Горбачев оказался прав: политическая звезда Гдляна, оттертого от следствия, быстро закатилась. В августе 1991 года интерес к его персоне на короткое время вернул путч: Гдлян оказался в числе немногих задержанных по приказу ГКЧП. Почему председатель КГБ Владимир Крючков решил арестовать именно его, непонятно до сих пор. Сам Гдлян убежден, что путчисты боялись его неподкупности, тогда как Ельцин, арестуй его ГКЧП, дрогнул бы, как после октябрьского пленума ЦК КПСС в 1987 году, - снятый с поста председателя московского горкома партии будущий президент России униженно просил руководство компартии о политической реабилитации.

Сегодня Гдлян готов долго рассуждать, как надо было действовать, чтобы сохранить СССР: бранить «христопродавца» Горбачева, Ельцина, Гайдара, сожалеть, что они не пошли по пути Дэн Сяопина. Гдлян верит, что, проживи Андропов подольше, борьба с коррупцией завершилась бы полной победой и развитие Советского Союза пошло по-иному - по китайскому варианту.

Вот только можно ли было победить коррупцию в СССР? Французский политолог Ален Блюм как-то назвал коммунистов «властью, желающей прежде всего казаться, а не действовать, утверждаться, а не управлять». Государство могло загнать всех призывников в армию, но не могло защитить их от дедовщины. Оно могло упразднить частную собственность и предпринимательство, но не могло контролировать миллионы ежедневно, ежечасно возникающих неформальных экономических отношений между гражданами. Теневая экономика была жизненно необходимым ингредиентом советского эксперимента. Женские сапоги и дубленки, джинсы и кроссовки, лекарства и сервелат можно было достать только по блату или купить у фарцовщиков. Для номенклатуры использование власти для личного обогащения, особенно на Востоке, было естественной рентой, само собой разумеющимся источником доходов, подлинной оплатой их труда. И Егор Лигачев, обвиняющий группу Гдляна - Иванова в том, что она «разваливала страну», похоже, не так уж и не прав.

Сегодня Гдлян возглавляет «Всероссийский фонд прогресса, защиты прав человека и милосердия им. А. Д. Сахарова», изредка общается с Николаем Ивановым (тот сейчас адвокат) и переживает за страну. Бывший следователь сетует: «Смотрю иной раз - выступают махровые взяточники - я-то их знаю, - и они сегодня в первых рядах борьбы с коррупцией!» Антикоррупционные инициативы Дмитрия Медведева не внушают ему доверия - «президента окружают такие советники, которые насоветуют неизвестно что».

03.02.2015 0 6158

О фабуле дела «Клубок» известно чрезвычайно мало. Однако то, что известно, обнаруживает определенное сходство с убийством Кирова - такой же камуфляж, такое же перекладывание ответственности на малозначащих людей, чтобы вывести из-под удара более серьезные фигуры. Но теперь это делалось с ведома и согласия вождя...

Уборщицы-контрреволюционерки и порученцы-террористы

В начале 1935 года НКВД, по инициативе Сталина, внезапно занялся проверкой кремлевских служащих на предмет контрреволюционных бесед, намерений и действий.

Все началось с доноса на трех уборщиц, которые вели между собой «контрреволюционные разговоры» примерно такого рода: «Товарищ Сталин хорошо ест, а работает мало. За него люди работают, потому он такой и толстый». «Сталин убил свою жену. Он не русский, а армянин, очень злой и ни на кого не смотрит хорошим взглядом». «Вот товарищ Сталин получает денег много, а нас обманывает, говорит, что он получает 200 рублей...

Может, он получает несколько тысяч, да разве узнаешь об этом?» И прочее тому подобное - обычные разговоры прислуги, перемывающей косточки хозяевам. Тем не менее девушек допрашивал не кто-нибудь, а лично начальник секретнополитического отдела НКВД Молчанов и начальник оперативного отдела Паукер. По-видимому, у них было мало работы...

Впрочем, по другим данным, дело началось с выстрела. Якобы в январе 1935 года в кремлевской библиотеке молодая женщина из графского рода Орловых-Павловых стреляла в Сталина (хотя и не попала). Если это так, то становится понятно, почему начали шерстить кремлевскую обслугу и почему допросами уборщиц занимались высокие чины НКВД.

В конце января 1935 года добрались уже до более значительных персон. Были арестованы Борис Розенфельд, племянник Каменева, и Алексей Синелобов, порученец коменданта Кремля. Практически сразу же первый дал показания на отца, Николая Розенфельда, брата Каменева, и на мать, урожденную княжну Бебутову (последняя, кстати, работала в кремлевской библиотеке).

Вдумчиво допросив второго, чекисты арестовали помощника коменданта Кремля Дорошина, начальника спецохраны и помощника коменданта Кремля Павлова, коменданта Большого Кремлевского дворца Лукьянова и еще нескольких человек. Это уже поинтереснее, чем уборщицы.

Дальше дело росло и разветвлялось. В нем были выделены группы уборщиц, библиотекарей, комсостава комендатуры. Большей частью единственная доказанная вина этих людей состояла в том, что они вели «антисоветские разговоры». Можно сколь угодно страстно клеймить режим - но в то время подобные разговоры карались в уголовном порядке, о чем все фигуранты дела (кроме, может быть, уборщиц) были прекрасно осведомлены.

Однако на этом следствие не успокоилось. Арестованным стали активно и напористо «шить» террористические намерения с целью убийства Сталина. В начале марта двое - библиотекари Розенфельд и Муханова - в таких намерениях признались.

Дело закончилось судом, который состоялся 27 июля. Ягода требовал самых суровых приговоров - в частности, предлагал расстрелять 25 человек. Однако Военная коллегия Верховного суда вынесла смертные приговоры лишь двоим из 30 подсудимых, остальных приговорили к тюремному заключению. Особое совещание НКВД отправило в тюрьму на срок от трех до пяти лет 42 человека, приговорило к ссылке 37 человек и одного - к высылке из Москвы. Несколько раньше была проведена чистка работников Кремля. Из 107 человек на своих местах остались лишь девять.

Это общеизвестная фабула «кремлевского дела». Но была у него и еще одна линия, куда менее известная, но имевшая гораздо большие последствия.

Петерсон: рокировка

Итак, все опять же началось с доноса - но уже не на уборщиц. В начале 1935 года Сталин получил письмо. Писал вождю брат его первой жены Александр Сванидзе, который работал тогда председателем правления Внешторгбанка. Он утверждал, что комендант Кремля Рудольф Петерсон совместно с членом президиума и секретарем ЦИК СССР Авелем Енукидзе, при поддержке командующего войсками Московского военного округа Августа Корка, из-за «полного расхождения со Сталиным по вопросам внутренней и внешней политики» составили заговор с целью отстранения от власти Сталина и его команды.

Арест высшего руководства страны должен был осуществить кремлевский гарнизон по приказу Петерсона - на квартирах, в кабинете Сталина во время какого-нибудь заседания или же в кинозале на втором этаже Кавалерского корпуса Кремля.

Это уже не уборщицы и порученцы. Персонажи в центре обрисованной в письме комбинации стояли нешуточные.

Петерсон, первый из них, был человеком чрезвычайно колоритным. Во время Гражданской войны он являлся начальником бронепоезда Троцкого и начальником его личной охраны. 17 апреля 1920 года Троцкий «продавил» его назначение на пост коменданта Кремля. Это не удивительно, удивительно другое: Петерсон просидел на этом посту, несмотря на близость к «демону революции», до 1935 года.

Впрочем, письмо письмом, но следователи Петерсона не трогали. Почему - понятно: комендант Кремля, почувствовав опасность, мог произвести «дворцовый переворот» собственной властью. Сталин пошел иным путем.

Уже 14 февраля нарком внутренних дел Ягода представил на утверждение Политбюро новую систему охраны Кремля. Никто не удивился: убийство Кирова показало серьезнейшее неблагополучие в деле охраны правительства.

Из ведения комендатуры Кремля выводилась любая хозяйственная деятельность -теперь она занималась только охраной, подчиняясь НКВД по внутренней охране и наркомату обороны по военной охране (до того она подчинялась ЦИК и НКО). Соответственно, охраной теперь ведали два заместителя коменданта, а власть самого Петерсона становилась номинальной. Кроме того, из Кремля выводились многочисленные советские учреждения, куда ходило множество посетителей. Теперь попасть за кремлевскую стену стало куда труднее.

И, пожалуй, самое главное - с территории убирали Школу имени ВЦИК, которая «по совместительству» являлась военным гарнизоном Кремля и насчитывала восемь рот, то есть 1,5 тысячи человек. Имея внутри Кремля такую силу, устроить государственный переворот было легче легкого. На переходный период, до вывода школы, для контроля за ней было создано особое отделение - орган военной контрразведки, который подчинялся не Особому отделу НКВД, а непосредственно наркому внутренних дел Ягоде.

Заодно комиссия партийного контроля вынесла коменданту Кремля строгий выговор «за отсутствие большевистского руководства подчиненной комендатурой, слабую политико-воспитательную работу среди сотрудников и неудовлетворительный подбор кадров». 9 апреля его освободили от обязанностей коменданта и некоторое время спустя назначили помощником командующего Киевским военным

Авель и его братья

Второй персонаж письма Сванидзе представлял для Сталина куда более серьезную проблему.

Авель Енукидзе уже более 10 лет был секретарем ЦИК СССР, то есть занимал одну из важнейших должностей в государстве (ЦИК был высшим органом страны, одновременно законодательным и исполнительным). Этот человек готовил постановления ЦИК, являлся связующим звеном между государственной и партийной властью в СССР. Очень крупный был деятель.

Более того, его связывала со Сталиным старая дружба. Оба хорошо знали друг друга еще по дореволюционной работе в Закавказье (кстати, Сванидзе - из той же компании старых закавказских большевиков). Енукидзе был крестным отцом Надежды Аллилуевой, жены Сталина. Выступая против такого человека, Сталин шел и против дружбы, и против семьи, и вразрез с кавказскими понятиями. Так что ему предстояло принять очень тяжелое решение - и вождь его принял.

3 марта было опубликовано следующее постановление ЦИК СССР: «В связи с ходатайством ЦИК ЗСФСР о выдвижении тов. Енукидзе Авеля Сафроновича на пост председателя Центрального исполнительного комитета ЗСФСР удовлетворить просьбу тов. Енукидзе Авеля Сафроновича об освобождении его от обязанностей секретаря Центрального исполнительного комитета Союза ССР».

21 марта появилось на свет «Сообщение ЦК ВКП(б) об аппарате ЦИК и тов. Енукидзе». В этом документе, прочитанном по партийным организациям, о причинах отставки Енукидзе говорилось прямым текстом:

«Многие из участников и в особенности участниц кремлевских террористических групп... пользовались прямой поддержкой и высоким покровительством тов. Енукидзе. Многих из этих сотрудниц тов. Енукидзе принял на работу и с некоторыми из них сожительствовал».

Ни в чем официально его не обвиняли. Более того, в том же документе заявлялось: «Само собой разумеется, что тов. Енукидзе ничего не знал о готовящемся покушении на товарища Сталина, а его использовал классовый враг как человека, потерявшего политическую бдительность, проявившего несвойственную коммунисту тягу к бывшим людям».

Енукидзе ни с чем не спорил, лишь попросил двухмесячный отпуск и уехал в Кисловодск.

Использованный «классовым врагом»

О том, что означали слова «использование классовым врагом» и «тяга к бывшим людям», пишет в своем дневнике Мария Сванидзе. Милейший Авель Сафронович, оказывается, занимался такими делами, за которые менее высокопоставленные люди летели не в Кисловодск, а на нары.

«Авель, несомненно, сидя на такой должности, колоссально влиял на наш быт в течение 17 лет после революции. Будучи сам развратен и сластолюбив - он смрадил все вокруг себя, - ему доставляло наслаждение сводничество, разлад семьи, обольщение девочек. Имея в своих руках все блага жизни, недостижимые для всех... он использовал все это для личных грязных целей, покупая женщин и девушек. Тошно говорить и писать об этом. Будучи эротически ненормальным и, очевидно, не стопроцентным мужчиной, он с каждым годом переходил на все более и более юных и наконец докатился до девочек 9-11 лет, развращая их воображение, растлевая их, если не физически, то морально. Это фундамент всех безобразий, которые вокруг него происходили. Женщины, имеющие подходящих дочерей, владели всем, девочки за ненадобностью подсовывались другим мужчинам... В учреждение набирался штат только по половым признакам... Контрреволюция, которая развилась в его ведомстве, явилась прямым следствием всех его поступков: стоило ему поставить интересную девочку или женщину, и все можно было около его носа разделывать...»

Неудивительно, что, как было сказано в закрытом сообщении ЦК, «действительные мотивы этого перемещения не могли быть объявлены официально в печати, поскольку опубликование могло дискредитировать высший орган советской власти».

Перспектива оказаться «под крылышком» Берии Енукидзе не радовала до такой степени, что он предпочел отказаться от нового назначения. 8 мая он попросил освободить его от обязанностей председателя ЗакЦИКа и назначить уполномоченным ЦИК по курорту, на котором пребывал. Получив письмо, Политбюро в тот же день удовлетворило просьбу.

Едва получив новое назначение, Енукидзе вернулся в Москву для участия в пленуме ЦК. На этом пленуме председатель Комиссии партийного контроля Ежов делал доклад о «кремлевском деле» и об использовании заговорщиками Енукидзе (о Петерсоне не упоминалось). «Пропесочили» Енукидзе основательно, вывели из состава ЦК и исключили из партии «за политико-бытовое разложение». (Через год, с санкции Политбюро, он был в партии восстановлен.)

Третий упоминавшийся Сванидзе человек, командарм 2-го ранга Корк, в сентябре 1935 года был снят с округа и назначен начальником Военной академии имени Фрунзе, то есть полностью лишен возможности руководить войсками.

Очередь всех троих подошла только через два года. В 1937 году Енукидзе и Петерсон были арестованы: первый -11 февраля в Харькове, второй -27 апреля в Киеве. Оба сразу же, в день ареста, дали признательные показания - то есть до того, как их, даже гипотетически, могли начать мало-мальски серьезно бить.

Показания были одинаковыми вплоть до деталей. Они рассказали о том, что готовили переворот и арест либо убийство государственной верхушки - Сталина, Молотова, Кагановича, Ворошилова и Орджоникидзе. Корк был арестован 14 мая и расстрелян меньше чем через месяц вместе с Тухачевским и его соратниками.

Так завершилось дело «Клубок».

Елена ПРУДНИКОВА

Об этом «деле» долгое время была скудная информация, оно оказалось почти не замеченным историками. Тем не менее, «кремлевское дело» должно привлечь внимание, хотя бы потому, что оно стало первым масштабным процессом в преддверии «Большого террора».

Тайное дело

«Кремлевское дело» в первую очередь известно тем, что оно стало основанием для падения Авеля Енукидзе – секретаря Президиума ЦИК СССР. В том время это был ключевой пост, в подчинении которого помимо аппарата высшего органа власти Союза ССР находилась комендатура Кремля, обеспечивавшая безопасность правительственных учреждений Советского Союза и РСФСР.

Другая важная фигура кадрового перемещения – Рудольф Петерсон, который был снят с должности коменданта Кремля. Спустя два года Петерсон и Енукидзе будут проходить обвиняемыми по другому делу, тесно связанному с громким процессом «О заговоре высших офицеров в Красной Армии».

По мнению современных историков, уже этого достаточно, чтобы обратить на «кремлевское дело» пристальное внимание. Однако вплоть до 1989 года советская историография его упорно не замечала. Исключение составляет разве что упоминание это дела перебежчиком, бывшим резидентом советской разведки Александром Орловым в книге «Тайная история сталинских преступлений».

Всю суть «кремлевского дела» Орлов объяснял банально просто – личным конфликтом между Сталиным и Енукидзе, который вырос из их разногласий по вопросам истории большевистских организаций Закавказья. Но в действительности все оказалось гораздо сложнее и запутаннее.

Процесс

В июне 1935 года на пленуме ЦК ВКП(б) был заслушан доклад «О служебном аппарате Секретариата ЦИК Союза ССР и товарище А. Енукидзе», с которым выступил секретарь ЦК ВКП(б) Николай Ежов. Докладчик сообщал, что при преступном попустительстве товарища Енукидзе на территории Кремля была создана террористическая группа с целью покушения на правительство и лично на Сталина. В дело были приплетены Каменев, Зиновьев, Троцкий, а также, меньшевики и белогвардейцы.

Материалы по ходу следствия стали доступны сравнительно недавно. Даже при беглом его изучении у историков складывается впечатление противоречивости и желания скрыть не стыкующиеся факты. Следствие дважды прерывалось и дважды возобновлялось. Но самым таинственным остается повод, по которому было заведено это дело.

Все началось с обычного для того времени доноса. Некий «доброжелатель» подслушал разговор трех уборщиц Московского Кремля, которые в коридорах святая святых правительства откровенно сплетничали. В частности, были зафиксированы такие слова: «Товарищ Сталин хорошо ест, а работает мало. За него люди работают, потому он такой и толстый. Имеет себе всякую прислугу и всякие удовольствия».

По данным секретно-политического отдела НКВД эти разговоры велись незадолго до ноября 1934 года. Конечно, если бы спецорганы ограничились только допросами уборщиц, то никакого масштабного дела не возникло бы. Но НКВД в начале 1935 года арестовало племянника Каменева Николая Розенфельда, работавшего простым инженером московского ТЭЦ, за ним взяли Алексея Синелобова, порученца коменданта Кремля. Хотя видимых оснований подозревать в чем-либо того и другого не было.

Историки утверждают, что по доступным сегодня документам и Розенфельд, и Синелобов были обречены, их заведомо избрали в жертвы. Видимо, НКВД действовало по заранее избранному плану, они прекрасно знали, как связать искомую контрреволюционную организацию с бывшим лидером партийной оппозиции Львом Каменевым. Нужен был только повод. «Чистосердечные» рассказы Синелобова только ускорили реализацию плана и послужили основанием для новых арестов.

К февралю 1935 года следствию удалось собрать достаточно показаний, чтобы выявить среди сотрудников управления коменданта Московского Кремля троцкистскую группу, которую обвиняли в «создании террористических намерений».

В марте допросили Зиновьева, осужденного незадолго до этого по делу «Московского центра». Он в частности сообщил, что Каменеву принадлежит крылатая формулировка: «марксизм есть теперь то, что угодно Сталин», не забыл упомянуть о разговорах между ним и Каменевым о замене Сталина на посту Генерального секретаря ЦК, однако добавил, что «о необходимости применения теракта как средства борьбы с руководством ВКП(б) не слышал». Впрочем, этого было более чем достаточно.

Приговор

В конечном итоге, привлеченные по «кремлевскому делу» были признаны виновными в создании террористической группы среди служащих правительственной библиотеки и комендатуры Кремля, в подготовке «террористических актов против руководителей ВКП(б) и Советского правительства и в первую очередь против Сталина». Одним из исполнителей теракта, согласно следствию, намечался Синелобов, оружие должен был поставить Розенфельд.

Помимо этого была выявлена контрреволюционная троцкистская террористическая группа среди военных работников. Здесь руководящая роль принадлежала ответственному работнику НКО Михаилу Чернявскому, который якобы установил во время заграничной служебной командировки связь с зарубежной троцкистской организацией и получил задание подготовить теракт против Сталина.

Следствие установило, что контрреволюционные террористические группы стимулировались одним из организаторов и руководителей бывшей зиновьевской подпольной контрреволюционной группы Каменевым, который «систематически допускал злобные клеветнические выпады против руководства ВКП(б) и особенно против Сталина». Непосредственная связь Каменева с террористами поддерживалась через его брата Розенфельда.

27 июля 1935 года Военной коллегией Верховного суда СССР под председательством Василия Ульрихабыли вынесены обвинительные приговоры. Все это происходило за закрытыми дверями без участиягосударственного обвинителя и защиты, что будет характерно для приговоров «троек». Всего по обвинению в подстрекательстве к совершению террористического акта в отношении Сталина были осуждены 110 человек.

Синелобов и Чернявский были приговорены к высшей мере наказания – расстрелу. Енукидзе исключили из партии и отправили директором харьковского автомобильного треста, в 1937-м он был расстрелян. Каменева уже отбывавшего наказание приговорили к 10 годам тюремного заключения с поглощением пятилетнего срока заключения по предыдущему приговору.

Остальные осуждены на различные сроки от 2 до 10 лет. Некоторые были приговорены к ссылке, другим было запрещено проживание в течение определенного времени в Москве и Ленинграде. Среди понесших наказание были уборщицы, швейцары, сотрудники библиотеки, представители комендатуры, военнослужащие и работники различных учреждений и предприятий.

Современный взгляд

Историк Олег Хлевнюк считает, что «кремлевское дело» послужило среди прочего разрушению остатков коллективного руководства. «В деле Енукидзе проявились взаимоотношения между Сталиным и его соратниками на исходе периода «коллективного руководства», а само это дело было очередным ударом, разрушавшим остатки влияния Политбюро. Существуют весомые документальные свидетельства того, что Сталин проявлял особый интерес к «кремлёвскому делу». Он регулярно получал и читал протоколы допросов арестованных по этому делу, делал на них пометы и давал указания НКВД», – пишет Хлевнюк.

Для историка Юрия Жукова принципиальным моментом этого процесса были множественные противоречия, странности и даже несуразности на которые не обращали или не хотели обратить внимание следователи. К примеру, работницы библиотеки никак не годились на роль исполнительниц теракта. «Зачем «разветвлённой контрреволюционной организации» поручать убийство Сталина двум женщинам, не умевшим пользоваться оружием, даже не представлявшим, как конкретно они будут осуществлять задуманное преступление? И это при том, что среди арестованных «заговорщиков» находились высшие чины ЧК, люди прошедшие гражданскую войну и потому отменно владевшие оружием? – задается вопросом Жуков.

Так же, по мнению Жукова, «кремлевское дело» было хорошей стартовой площадкой для возвышения Ежова. «Его собственные выводы из данного следствия послужили не только серьёзным подспорьем для создания «теоретической» работы «От фракционности к открытой контрреволюции», отмечает историк, но и своеобразным трамплином для стремительного восхождения по ступеням иерархической лестницы, приведших его во власть». В 1939 году уже Ежов станет жертвой предвзятого процесса, он будет обвинен в подготовке антисоветского госпереворота и расстрелян.

В 1956-1957 годах Главная военная прокуратура провела расследование этого дела по вновь открывшимся обстоятельствам, в ходе которого было установлено, что процесс инициировало НКВД. При этом никаких реальных доказательств виновности привлеченных к ответственности лиц не было. Бывшие сотрудники НКВД, занимавшиеся этим делом, были преданы суду.