Что можно приготовить из кальмаров: быстро и вкусно

Язык вражды или риторика ненависти - обобщённое обозначение языковых средств выражения резко отрицательного отношения «оппонентов» - носителей иной системы религиозных, национальных, культурных или же более специфических, субкультурных ценностей. Это явление может выступать как форма проявления расизма, ксенофобии, межнациональной вражды и нетерпимости, гомофобии, а также сексизма. Когда какое-то государство целенаправленно проводит политику разжигания ненависти, оно обычно использует «язык вражды». Существуют три классификации «языка вражды»:

1. Мягкий «язык вражды»

Создание негативного образа этнической группы.
Упоминание названий этнической группы в уничижительном контексте.
Утверждение о неполноценности этнической группы.
Утверждение о моральных недостатках этнической группы.
Упоминание социальной группы или её представителей как таковых в унизительном или оскорбительном контексте (к примеру, в криминальной хронике).
Цитирование ксенофобных высказываний или публикация подобного рода текстов без соответствующего комментария, определяющего размежевание между мнением интервьюируемого и позицией автора текста (журналиста); предоставление места в газете для явной националистической пропаганды без редакционного комментария или иной полемики.

2. Средний «язык вражды»

Оправдание исторических случаев дискриминации и насилия.
Публикации и высказывания, подвергающие сомнению общепризнанные исторические факты насилия и дискриминации.
Утверждения об исторических преступлениях той или иной этнической (или иной) группы.
Указание на связь какой-либо социальной группы с российскими и/или иностранными политическими и государственными структурами с целью её дискредитации.
Утверждение о криминальности той или иной этнической группы.
Рассуждения о непропорциональном превосходстве какой-либо этнической группы в материальном достатке, представительстве во властных структурах и т. д.
Обвинение в негативном влиянии какой-либо социальной группы на общество, государство.
Призывы не допустить закрепления в регионе (районе, городе и т. д.) определенных социальных групп.

3. Жесткий «язык вражды»

Прямые и непосредственные призывы к насилию.
Призывы к насилию с использованием общих лозунгов.
Прямые и непосредственные призывы к дискриминации.
Призывы к дискриминации в виде общих лозунгов.
Завуалированные призывы к насилию и дискриминации (к примеру, пропаганда положительного современного либо исторического опыта насилия или дискриминации).

Переход от мягкого языка вражды к среднему происходит постепенно. Населению подбрасываются аргументы со скоростью их усвоения. И через некоторое время слушатели начинают свободно ими оперировать – людям кажется, что это их собственная точка зрения и что они всегда недолюбливали данную этническую группу. Потом «пятиминутки ненависти» начинают удлиняться и их накал возрастает. По телевидению все время показывают женщин и детей. Робкие попытки представить хоть какую-то альтернативную точку зрения на события не допускаются. И следует переход к жесткому «языку войны». Ему всегда соответствует взрыв патриотизма.

В какой-то момент я стал осознавать, что всё чаще в современных дискуссиях меня раздражают сразу ОБЕ стороны. Одна сторона что-то отстаивает, другая опровергает, но обе в итоге омерзительны. Странно, не правда ли? Кажется, из двух враждующих сторон какая-то одна должна быть симпатичной – хотя бы из-за антипатии к противоположной… Покопавшись, я понял причину: отстаивая разные позиции, современные спорщики в равной степени говорят на языке ненависти и в логике вражды. В какой-то момент из этих игр с нулевой суммой (и с одним вопросом – кто кого закопает?) вообще ушло представление о хотя бы теоретической возможности ВЗАИМОВЫГОДНЫХ решений, даже условно предполагаемом мирном сосуществовании…

В чём же причина всеобщего перехода на «язык ненависти», в годы юности моей так активно осуждавшийся мировой общественностью? Откуда эта логика непримиримой вражды и упорно навязываемый, всегда карикатурно-плоский «образ врага», неумолимо пахнущий поделками Геббельса, причём с обеих сторон конфликтов?

Что, просто все озверели ни с того, ни с сего, и «исключительно из жестокости, по чистой злобе» стремятся друг друга угробить? Если мы присмотримся к ситуации, то поймём, что конечно же, нет. Это система мировой экономики устроена сегодня так, что не оставляет пространства для взаимного уважения и взаимной выгоды с компромиссами.

Кто-то сошёл с ума, но не все. Большинство сошедших – сошли не с ума, а с торной дороги цивилизации. Известно куда: в кювет и тернии зоологического, доисторического эгоизма, в «войну всех со всеми».

А на такой войне, когда окружён каннибалами – сойти с ума означает как раз, наоборот, щебетать про «общечеловеческие ценности», «международное право» и делать врагу авансы односторонних уступок…

Нам хорошо, с детских лет известно, что такое «РАБОТА НАД ОШИБКАМИ». Это стандартный школьный и житейский (наставнический) приём. Человеку свойственно ошибаться. Оттого свойственно и возвращаться к содеянному в поисках ошибок, исправлять их в диктантах, математических уравнениях, экономических реформах или образовательной стратегии.

Меньше мы думаем над тем, что РАБОТА НАД ОШИБКАМИ неразрывно связана с ЦЕЛЕПОЛАГАНИЕМ.

Без единства целей у разных людей не может быть никакой работы над ошибками.

Если школьник искренне стремился к знаниям, и искренне ошибся в слове диктанта – тогда есть смысл подчеркнуть ошибку и заставить переписать. Но если, например, ученик преследовал совсем иные цели, позлить педагога нарочитыми, специально сделанными ошибками – то какой смысл в работе над такими ошибками?

Ошибочное вычисляется от исходного, точно так же как непотребство – от потребностей.

Мы можем говорить об ошибках реформаторов, если они действительно имели цель облагодетельствовать страну и нацию, исходя из опровергнутых потом жизнью, но искренних убеждений.

Если так, то наши действия просты, понятны: раз «русского экономического чуда» не случилось, то просто начинаем работу над ошибками, ищем неправильно расставленные в законах акценты и запятые…

Ну, а если (что очевидно) цель «реформаторов» изначально была грабительской и мародёрской? Если «благо для всех и каждого» (основное требование цивилизованных отношений) никогда не было их задачей? Они сделали то «экономическое чудо», которое изначально хотели – лично для себя (стали миллиардерами). Поэтому они в содеянном не видят никаких ошибок, и сама мысль о «работе над ошибками» им смешна…

Цивилизованные отношения строятся на широкой обобщающей идее справедливости – то есть недопустимости личного блага за чужой счёт.

Если бы это было бы не так, то цивилизация не преследовала бы инструментарием законодательств воров и убийц. А напротив – отнеслась бы «с уважением к реализации их личного шанса на обогащение» теми методами, которые в их ситуации оказались наиболее эффективными для личного обогащения.

Так возникла сложная комбинация ЦОЖ - стремление к материальному изобилию человека с блокировкой самого простого и очевидного, самого короткого и лёгкого пути к этому самому благу – разбою. То есть, с одной стороны, человек должен жить хорошо, вся система воспитания настаивает с детского сада на культуре быта. А с другой стороны – жить так, чтобы не делать плохо другому человеку.

Это очень сложная психологическая задача, которую религия решала, разделив действие на труд и грех .

Конечно же, у животного, в рамках зоопсихологии, такого разделения нет, да и быть не может. Действие оценивается животным только по результату – получено в итоге благо или не получено? У язычников «добром» именуется добыча от разбойного набега . То есть пошёл на соседей, всё там сжёг, «добра» себе награбил – и с добром домой вернулся…

Если социопсихика деградирует (люди духовно одичали) – то разделение дела на труд и грех «снимается». Дело разделяют только на успешное и убыточное. А в этом случае даже те, кто изначально не настроен творить зла – втягиваются во зло действиями «смежников»…

+++
Пытаясь выдать фашизм за патологию отдельного маньяка (видя в Гитлере или Муссолини лишь прорвавшегося к власти Чикатило) – у нас недопустимо упрощают вопрос.

Дело в том, что маньяк убивает из садизма, для собственного удовольствия, не видя иной цели. Что касается фашизма – то он наиболее полное и законченное выражение капитализма с его конкуренцией и социал-дарвинизма с его борьбой за существование (якобы двигающей прогресс и улучшающей биологический вид).

Скажу крамольную вещь, но Гитлер не являлся лично-жестоким человеком с личными садистскими наклонностями. Его частная жизнь свидетельствует, скорее, об обратном . То есть он не Чикатило, наслаждающийся процессом убийства. Он – законченное воплощение капиталистической конкуренции, духа вражды и ненависти, по принципу «ничего личного – только бизнес».

Именно поэтому фашизм не канул в лету, как людоедство центрально-африканского Бокассы. Он чёрной, но неотделимой тенью повсюду следует за капитализмом и обостряющейся конкуренцией в условиях произвольного распределения благ общества .

Если неизвестно даже приблизительно, сколько общество должно тебе платить – то тебе могут заплатить или очень много, или вообще ничего. Первое тренирует азарт, второе – страх, гнетущую «фобию обнищания». Соединившись вместе, два этих чувства формируют жестокого и во многом иррационального зверя, ненасытного и жестокого.

И тот, кто стремится списать весь фашизм лично на Муссолини или Гитлера – на самом деле пытается выгородить капитализм с его «имманентной» борьбой за ресурсы, конкуренцией и социал-дарвинизмом. У капитализма много масок, но свастика вытатуирована у него на лбу несмываемым способом, как отражение самой его сущности.

Никакой геноцид, никакие концлагеря сами по себе, ни с того, ни с сего – не случаются. Им всегда предшествуют язык ненависти и образ врага . Люди вначале продумывают и проговаривают свою ненависть, и лишь потом реализуют её в действиях. А как иначе? Как совершить поступок – не приняв предварительно решения его совершить?

Поэтому там, где появился язык ненависти – вскоре появятся и убийцы, каратели, палачи и садисты. Они – носители, но главным образом – слушатели этого языка.

Так, например, современный украинизм (удел дегенератов) – прямо и открыто ставит вопрос не о размежевании украинцев с русскими, а об истреблении русских. Он не оставляет никакой возможности мирного сосуществования этнических общин, выстраивая себя на «завоевании жизненного пространства у русских».

У русских общин отбираются не только политические права голоса и собственного мнения, но и бытовые права на язык общения, заработок, любые деловые операции с выгодными (а не навязанными) партнёрами, самые простые, житейские традиции и семейного формата праздники, дни поминовения, детали личного костюма. Запрещаемы вместе с родным языком и родные, впитанные с молоком матери, верования: советского периода или православия московского патриархата. Русский человек запланирован к полной физической и духовной ликвидации, в самом лучшем для него случае – к безвозвратному изгнанию за пределы «украинского жизненного пространства».

Фашизм ли это? Безусловно, да, но не только. За политической формой кроются экономические процессы зарождения и становления хищника т.н. «национальной буржуазии».

Выражение «национальная буржуазия» - оксюморон, ведь хищники всегда работают только на себя, а не на какую-то абстракцию «нации», своей или не своей. Если человек действительно националист - то он раздаст богатства страдающим соплеменникам, а не себе их ненасытно пригребать будет...

«Национальна» буржуазия только в том смысле, что активно спекулирует национальными лозунгами для своего обогащения и сбивается в хищные стаи по принципу этнической орг-преступности.

Тем не менее – главный вопрос любого хищника – охотничьи угодья, лимитрофы. Всякий хищник в природе защищает территорию своей охоты. Всякий хищник хочет забрать себе всё, а забрать «всё» можно только у кого-то. Важно, чтобы пастыри не мешали резать овец, и чтобы другие волки раньше тебя их не сожрали. Это и задаёт программу т.н. «национальной буржуазии», то сочетание внутреннего террора и внешней агрессии, которое в просторечии называется «фашизмом».

«Работать над ошибками» с человеком, в голове у которого «готтентотская мораль» - бесполезно да и попросту опасно.

У него принципиально, несовместимо с духом цивилизации, иная модель целеполагания и мотивации.

В частности, современный украинский фашизм (если отделить от него многочисленных примкнувших к нему Чикатил) – это модель захвата власти с целью личного обогащения без моральных ограничений, на костях и трупах как своих земляков, так и кого угодно, до кого получится у бандита дотянуться кистенём.

А какова цель – таковы и «реформы» . Анализировать их «ошибки» бессмысленно, потому что никаких ошибок там нет: организаторы хотели дворцов на Мальдивах, особняков в Лондоне или в Испании, и в итоге своей спецоперации всё это обрели.

Какие при этом были «сопутствующие жертвы», что рухнуло, что сгорело, кто вымер, сколько в странах-лимитрофах потрачено расходного человеческого материала – для них сугубо второстепенный вопрос.

Когда аналитическая общественность начинает ныть, что пост-советские «реформы не удались», и даже привели к фашизму – что она имеет в виду?

Какие реформы не удались?

Раздать всем и каждому сладких пряников? Да, такие реформы не удались очевидным образом, но были ли они хотя бы в планах у реформаторов?

А может всё проще, и «реформы», повторившие разбой конкистадоров в Южной Америке, как раз удались в полной мере?

Ведь невозможно говорить об ошибке деятеля, если мы не знаем его цели !

Язык ненависти и образ врага – неизбежная часть процесса конкуренции. Представьте, что есть вы – и есть ваш конкурент. Обществу наплевать и на вас, и на него - как пел Высоцкий «кругом пятьсот, и кто кого переживёт – тот и докажет, кто был прав, когда припрут ».

Допустим, вы цивилизованные люди и ВНАЧАЛЕ конкурируете между собой сдержанно. Но неизбежно кто-то из вас (кто будет проигрывать, или у кого нервы сдадут) – применит запрещённый приём. Другому что делать? Погибать – или отплатить той же монетой? Что не выберешь – всё равно язык ненависти и образ врага…

Это не гримаса отдельного маньяка, который сам по себе никогда не удержится у власти. Это не личное преступление отдельного негодяя, который сам по себе будет отторгнут чужеродным ему обществом. Это система. Она строится на определённом формате массовой социопсихики, на массовых мотивациях и массовых настроениях – при которых вышеописанное считается правильным .

Это внутренний, осознанный или не осознанный до конца, но массовый отказ от идеи общего блага в пользу личного шанса. Именно своей массовостью он делает невозможным мирное сосуществование людей и наций …

Гений есть гений. То, что мне пришлось бы нудно описывать на многих страницах, он умудряется сказать одной фразой. Я же обращаю внимание, что Стивен Кинг не просто «Достоевский нашего времени», величайший из современных исследователей зла, но и патриот США. Много раз он подчеркивал, что гордится своими «американскими предками», как и тем, что он сам – американец.

И что же говорит этот великий ум, склонный делать всё только на благо североамериканского отечества?

Описывая некий посёлок Коулвич, Кинг как бы походя бросает фразу:

«…Его можно было бы причислить к небольшим городкам, некогда – во времена ткацких фабрик – процветавшим в Новой Англии и продолжавшим кое-как бороться за свое существование в нынешнюю эпоху свободной торговли, когда американские брюки с пиджаками шьются где-нибудь в Азии или в Центральной Америке и, как правило, некими детишками, не умеющими ни читать, ни писать ».

Ну что же, поистине «краткость сестра таланта», как говорил А.П.Чехов. В той же самой книге с умопомрачительным приключенческим сюжетом никто иной, как дьявол (сразу вспоминается Великий Инквизитор Ф.М. Достоевского) тоже как бы походя рекламирует себя:

- продлеваю сроки кредита тем, кто ограничен в средствах, - а таких клиентов при нынешнем состоянии экономики сколько угодно.

Конечно, может показаться странным ссылаться на беллетристику при таком обилии документальных источников (которые наперебой кричат об экономической и социальной катастрофе Запада XXI века), но в том-то и дело, что документальные источники и статистика выступают почти всегда орудиями пропаганды или контрпропаганды.

А о реальности говорит то, что без лишних разъяснений, с ходу понятно её современникам – то, в чём они бегло узнают собственную реальность.

Стивен Кинг щёлкнул фотоаппаратом социальной наблюдательности – и пошёл себе дальше рассказывать аллегорические, с глубоким смыслом, сказки. А мы остаёмся с думами о нашем, научном…

Понимаете, если говорят о плохом состоянии экономики страны, которая побеждена, повержена, расчленена и под оккупацией (как Россия после 1991 г.) то в этом нет ничего удивительного.

Ибо три тысячи лет известно: «горе побеждённым!». Удивляет другое.

Американская Империя всех победила, и весь мир под себя подмяла. Всё, что есть в мире по настоящему ценного – сволачивается туда, как в столицу Золотой Орды… Как же так получилось, что обладая мировым доминированием, империя в то же время имеет ВНУТРИ «сколько угодно граждан», «жёстко ограниченных в средствах»?

То что у нас плохо – мы знаем, почему. А у них-то почему?!

Кинг в одной фразе, небрежно, на периферии сюжета раскрыл всю систему взаимной ненависти и неизбежного в западного типа экономике «языка вражды».

Давайте задумаемся: как должны относиться к швейникам «в Азии или в Центральной Америке» жители разорённого ими городка в Новой Англии? Вам не кажется, что ненависть к этим «детишкам, не умеющим ни читать, ни писать» - гарантирована в едва выживающем (а когда-то процветавшем) городке текстильщиков?

Но я задам и другой вопрос, который тоже напрашивается: а как, по-вашему, «детишки, не умеющие ни читать, ни писать» будут относиться к США? Поблагодарят, что их с раннего детства, лишив судьбы и счастья, загнали на каторгу в душные швейные бараки, пошивать там с утра до вечера «американские брюки с пиджаками», слишком дорогие для тех, кто их шьёт?

Мы видим (Кинг одним как бы небрежным мазком нарисовал это) – что система выстроена людоедской на самом базовом, самом фундаментальном её уровне. Она рождает ксенофобию в американских городках (явление Трампа показывает, насколько сильную и массовую), и она же рождает в «Азии или в Центральной Америке» у людей, доведённых чудовищным бытом до дикости, зоологическую, страшную ненависть к метрополии-мучительнице.

Принцип экономности, снижения издержек, пресловутой «буржуазной бережливости» - делает так, что там, где есть нормальная человеческая жизнь – нет работы; а там где есть работа – там нет нормальной полноценной человеческой жизни. Только стоны и скрежет зубовный…

И какой выход? Улучшая жизнь, вы спугнёте работодателей, а ухудшая – угробите работников…

Стремясь забрать себе всё – торжествующий хищник не оставляет ничего всем, кто не он или не его фаворит.

Об этом криком кричит вся современная статистика и публицистика Запада, какой бы лакированной и приглаженной она не была.

Общая структура жизни деградирует ПОВСЮДУ (даже в столицах колониальных метрополий), жизнь в целом становится и беднее, и опаснее. Повсюду происходит разрушение инфраструктуры, не только технической, но и организационно-коммуникативной.

Война всех со всеми создаёт узкий круг победителей, широкие круги побеждённых (которым – горе, как всегда бывает с побеждёнными) и непредсказуемость вражды : смертным врагом вдруг объявляется тот, с кем вчера чуть не целовались в экстазе союзничества… Банды распадаются при дележе награбленного, всякий бандит рискует стать жертвой другого бандита (грань между грабителями и ограбленными всё больше стирается, становится ситуативной).

Это процесс мировой, и именно он сегодня – главное содержание новейшей истории. И главный вызов нам – тем, кто всё понимает…

ЦОЖ – Цивилизованный Образ Жизни, по аналогии с ЗОЖ – Здоровым Образом Жизни.

Толковый словарь Ожегова: ДОБРО́, -а, ср. 1. Нечто положительное, хорошее, полезное, противоположное злу; добрый поступок…. 2. Имущество, вещи (разг.). «Чужое добро».

Он занимался пропагандой вегетарианства, при нём были приняты строгие законы по охране прав животных. Так, уже в середине 1930-х вышли законы о гуманном забое скота, были запрещены все опыты с животными (их перенесли на людей истребляемых рас).

Выражение выведено во времена колонизации Южной Африки из общения христианских проповедников с местным населением. Формула такова: "Я украл - хорошо. Дух, помогший мне украсть - хороший дух и наоборот. Дух, мешающий мне украсть – злой дух, помогающий украсть у меня – тоже злой дух" и т.п.

Говоря о коммуникативных практиках, по сути дела, мы имеем в виду некоторое речевое взаимодействие двух субъектов. В этом смысле это один из вариантов социального взаимодействия. Если вспомнить теорию Макса Вебера, то социальное взаимодействие - это всегда действия вокруг, рядом, в присутствии другого. Другой - это тот, кто нам неравен, но тот, кого мы считаем способным к действию, чувствованию, проявлению эмоций.

Существуют некоторые идеальные теории (или теории идеального коммуникативного действия), и одна из них принадлежит Юргену Хабермасу. Разбор ее должен осуществляться не только с точки зрения лингвистики, но и с точки зрения политической философии. Хабермас настаивал на том, что коммуникация - публичная она или приватная - всегда должна строиться по принципу диалога. Диалог - это ситуация, в которую вступают два свободных субъекта, признающих друг друга равными. Два агента, которые уверены в том, что они свободно вступают в коммуникацию и что они не будут воздействовать друг на друга силовыми методами или с помощью административного ресурса. Они вступают в коммуникацию, чтобы достичь какой-то цели, а не породить истину в процессе агрессивного спора. Они надеются не на компромисс в чистом виде, но на совместное содействие, сотворчество в производстве каких-то культурных и социальных норм. Хабермас настаивал на том, что такая коммуникация должна быть характерна для любой публичной и общественной деятельности. По сути, любую политику как проявление голосов граждан, как конструирование гражданского свободного общества или сообщества нужно составлять на основании диалога. Это поможет решить проблемы конфликта, противостояния, создаст предпосылки для формирования настоящего сообщества свободных граждан, объединяющихся абсолютно на добровольных основаниях в сообщества, которые взаимодействуют друг с другом по принципам, комфортным для всех участников.

Если бы эта прекрасная идеальная теория работала в действительности, в ней не существовало бы понятия hate speech . Поэтому в целом можно рассматривать подобные теории коммуникации как желание достичь консенсуса, как конструкцию, к которой имеет смысл стремиться. Hate speech - это понятие, которое на русский язык переводится двумя способами: либо «язык вражды», либо «риторика ненависти». Специфика этих переводов в том, что их произвели лингвисты. Например, «риторика вражды» - это термин именно лингвистический по своим основаниям, и лингвисты, занимающиеся этой проблематикой, ищут те риторические фигуры, тропы, элементы художественного языка или языка агрессии, которые превращают любое высказывание в hate speech . Когда мы говорим о переводе «язык вражды», мы вспоминаем о тех комментариях, которые оставляют современные специалисты в области медиакоммуникаций. В российском контексте очень часто звучат слова о том, что «язык вражды» - это те высказывания, которые основаны на религиозной или национальной нетерпимости и провоцируют как минимум неприязнь.

На мой взгляд, все эти определения недостаточны во многом потому, что они не согласуются с международным опытом взаимодействия с hate speech . Международный опыт, разумеется, различен: есть европейский тип реагирования на такое явление, есть американский, но все они основаны на очень важном явлении. Hate speech - это проявление дискриминации на вербальном или дискурсивном уровне, на уровне общения по отношению к какому-то человеку, которого мы считаем принадлежащим к группе, недостойной нашего качественного и равноправного отношения. В этом смысле hate speech - это вариант дискриминации любого миноритария, любой группы, которую мы называем меньшинством, того самого «другого», о котором говорил Вебер.

Проблема заключается в том, что до сих пор не существует ни качественной теории, объясняющей, что такое hate speech , ни легитимных способов регулировать проявления hate speech в реальности. Например, в Европе комитет министров сформировал некоторые предписания, которые предполагаются к использованию на уровне прецедентного права, правовой культуры. Эти предписания выглядят довольно «беззубыми» или слишком гуманными потому, что постоянно дополняются новыми группами «других», по отношению к которым возможно проявление hate speech . Если сначала это были национальные группы, мигранты, религиозные группы, то теперь туда включаются группы, формируемые по гендерному признаку, связанные с разнообразной социальной или даже возрастной принадлежностью. Например, эйджизм становится вполне явным и открытым проявлением hate speech . Получается, что если мы воспользуемся европейским опытом, то будем постоянно включены в круговорот судов и судопроизводств по принципам прецедента, которые никогда не закончатся. Это будет порочный круг.

В американской правовой культуре ситуация обстоит еще сложнее, потому что в Америке существует первая поправка, которая защищает свободу слова. Любые попытки регуляции, особенно жесткой, проявлений hate speech могут вызывать критику со стороны тех, кто защищает первую поправку. Очень часто это в том числе журналисты или любые другие публичные люди, которые в постоянном режиме производят какие-то смыслы, разделяемые другими. Поэтому в Америке преимущественно занимаются не hate speech , а hate crime , то есть преступлениями на почве ненависти. Этим занимается ФБР, где существует специальное подразделение, где активно работают с жертвами, с пострадавшими. В данном случае речь о том, что очень сложно задержать человека, который производит высказывания, основанные на ненависти, имеющей основанием (источником) нетолерантность или нетерпимость. Зато можно преследовать человека, который совершает физическое насилие или реальное преступление, которое основано на той самой ненависти и той самой нетолерантности. Здесь существует серьезное судопроизводство, которое довольно успешно реализуется. Это опыт тоже не очень подходящий для российской системы координат, потому что здесь, во-первых, не настолько сильны голоса тех, кто защищает свободу слова, существует довольно много конфликтов этического свойства (например, в самом пространстве журналистики), а во-вторых, довольно сложно выстроить доказательную базу, которая приведет от идеи преступления к идее того, что оно совершено именно на почве ненависти, имеющей основания нетолерантности.

Во всем мире существует два ключевых подхода к тому, как можно защищать людей от проявления hate speech . Первый подход, минимально работающий и минимально успешный, связан с попытками регулировать общественный порядок, задать такие рамки коммуникации и публичного поведения, которые будут запрещать людям проявлять даже не оскорбительные интенции, а ненависть. Это очень плохо работает, потому что очень сложно доказать, что какое-то конкретное высказывание повлияло на колоссальное количество людей. То есть в данном случае об отдельном высказывании судить сложно, оно не так сильно влияет на публичный, политический характер всего происходящего. С другой стороны, есть попытки регулировать не все публичное пространство, а защищать определенное количество людей через защиту их от оскорблений, различных преступлений, которые унижают их честь и достоинство. Российский опыт согласуется с этой практикой, потому что в правовой культуре России существует запрет на оскорбление и унижение чести и достоинства.

Как мы видим, исследования hate speech ждут своих специалистов. На мой взгляд, это должны быть специалисты двух уровней или двух типов. Первый тип - люди, которые будут создавать архив проявлений hate speech , которые будут их фиксировать и документировать. Второй тип исследователей - те, кто будет создавать пусть, может быть, и упрощенные схемы понимания этого феномена, но тем не менее позволят увидеть, каким образом возникает hate speech , как из конкретных скандалов, агрессий, нарушений приватного пространства другого человека возникает идея нетолерантности, и смогут, в свою очередь, переступить дисциплинарные ограничения, например, лингвистики и конфликтологии, увидеть картинку в целом.

Мой интерес к hate speech родился из социолингвистического проекта, который порядка трех лет назад начал Максим Кронгауз. Наша идея заключалась в том, чтобы собирать большие скандалы, которые происходят в социальных медиа. В первую очередь мы ориентировались, конечно, на русскоязычный Facebook , смотрели, как эти скандалы развиваются, каков их сценарий, кто в них участвует, как в них работают сообщества, какой язык они используют и так далее. Каждый скандал, который я наблюдала (а у меня собран порядочный архив из нескольких десятков подобных конфликтов), так или иначе приводил к ощущению, что там очевидным образом осуществляется риторика hate speech , там происходит оскорбление на почве выделения групп миноритариев, меньшинств «других», которых можно оскорблять, можно бить, можно уничтожать. И все это выходит далеко за пределы привычного, например, троллинга, моббинга или чего-то подобного.

Моя проблематика внутри hate speech , мой подход в этом исследовании базируется на двух основных методологических предпосылках. В первую очередь изучать hate speech можно только с помощью методологии, связанной с media studies, new media studies или digital studies , то есть с исследованием медиа, новых медиа и цифровой среды. Я пытаюсь понять, каким образом коммуникация в Сети, ее типы и особенности влияют на то, как люди коммуницируют в реальных ситуациях, на то, как люди говорят. Есть ли какая-то связь между тем, как люди осознают интернет: как свободное пространство, где допустимо все, или как пространство, которое, наоборот, контролируется кем-то? Есть ли взаимосвязь между тем, как быстро они переходят к hate speech , и этим пониманием интернета?

Здесь, с одной стороны, есть такая уловка: можно воспользоваться существующими теориями и сказать, что на самом деле все это очень легко объяснимо. У прекрасного исследователя медиа Яна ван Дейка есть книга Network Society , где он говорит очень простую вещь: в Сети становится интенсивным все то, что существует офлайн. Соответственно, мы можем сделать вывод, что если российское общество, например, в большой степени агрессивно, или становится агрессивно, или теряет комфорт, оно становится еще более агрессивным, страшным и злобным в Сети. Но это слишком просто. Это слишком простое объяснение, которое можно использовать в качестве популярного высказывания, но оно не подходит для исследователя. Это во-первых. Во-вторых, не очень понятно, как можно сравнивать какое-нибудь бытовое столкновение, бытовую агрессию с тем, что происходит в социальных медиа.

Вторая очень важная предпосылка, которой я руководствуюсь, - это методологии или логики, которые выстраивает политическая философия. За время наблюдения за разными конфликтами я увидела, что в Сети они работают и реализуются по-разному. Есть какие-то конфликты, которые реализуются только в цифровой среде, только внутри социальных медиа. Это конфликты внутри профессиональных сообществ, реализующих свою деятельность онлайн. Есть конфликты, которые начинаются в совершенно другой среде, например в городе, в повседневности, и они активно обсуждаются в Сети. Соответственно, мы видим ситуацию, когда сталкиваются разные представления о публичности и приватности, когда люди транслируют из повседневного опыта офлайн в повседневный опыт онлайн свои идентификационные основания, то, во что они верят, что они представляют. Это очень интересно обсуждать потому, что использование норм и основ политической философии выводит нас на очень важные рассуждения о том, можно ли вообще, изучая hate speech , прийти к каким-то конкретным рекомендациям, которые помогут на практике политикам, юристам, политологам. Дело в том, что любые разговоры о том, что hate speech надо ограничивать или что это явление патологично, его надо запрещать, приводят к такой практике запрета и юридической регуляции, которая инфантилизирует пользователя. Если объяснить людям, что одно можно, а другое нельзя, то они никогда не научатся сами контролировать процесс выбора того, что корректно и некорректно. Фактически это приведет к тому, что у нас будет один большой «господин Знание», который знает, как и что нужно делать, а все остальные будут играть по его правилам. Это не очень согласуется с логикой построения гражданского общества, которое в состоянии само выбирать, во что ему верить, а во что не верить. Второе, что очень важно: любая практика hate speech позволяет людям наращивать потенциал сопротивления оскорблениям и патологическим явлениям, с которыми они встречаются. Если человек не будет знать, как ему защищаться от агрессивной социальной среды, он не сможет быть самостоятелен. Поэтому, обсуждая проблематику hate speech , нужно быть очень аккуратным не только в выборе методологии, но и в формулировании тех рецептов, которые могут быть использованы в реальной повседневной профессионально ориентированной жизни.

Язык и межэтнический конфликт

Лекция №1. Причины Языка Вражды.

Язык нередко становился ареной политической и социальной борьбы, выступая не только как фактор культурной дистанции, но и как инструмент социального и концептуального конструирования.

Язык вражды

Проблема использования средств массовой информации для возбуждения национальной, религиозной и иной вражды далеко не нова. Чаще всего она обсуждается применительно к изданиям национал-радикального толка («Завтра»). Но она актуальна и для любых других изданий. И присуща эта проблема не только российским СМИ. В англоязычных странах для ее обозначения используется устойчивый термин hate speech.

Этот термин родился в странах с практически неограниченной свободой слова, так что речь там шла и идет не о запретах для СМИ и тем более не об уголовном преследовании. В России же (как и в большинстве европейских стран) существуют довольно жесткие (пусть и редко применяемые) административные и уголовные запреты на возбуждение расовой, национальной и религиозной розни, так что нам важно как-то различать разные степени hate speech. Даже сам термин не следует переводить буквально - как «речь ненависти», т.е. возбуждение ненависти (по национальному и т.п. признакам), так как это как раз и будет тождественно запретительным формулировкам нашего права. Между тем, зачастую речь идет явно не о преступлении, а о небрежности и некоторой личной некорректности, о том, что в тех же англоязычных странах называется нарушением «политической корректности». В России совокупность текстов (а также заголовков, фотографий и иных элементов) СМИ, прямо или косвенно способствующих возбуждению национальной или религиозной вражды или хотя бы неприязни называется «Язык вражды».

Причины укоренения Языка Вражды в сознании россиян. Среди них – широкое распространение расистских настроений в обществе и отсутствие толерантности по отношению к «иным» культурам и религиям, усугубляемые трудным социальным и экономическим положением основной части населения. Отсутствие осознания журналистами и редакторами того, что проблема языка Вражды существует и актуальна для России, слабая реакция со стороны общественности в целом и неправительственных организаций в частности усугубляют ситуацию. К сожалению, в нашем обществе отсутствуют традиции морального осуждения Языка Вражды. Он воспринимается как норма политической и социальной жизни, хотя и не совсем приятная норма.

Государство заигрывает с националистически ориентированными политиками и идеологами. Ведущие государственные деятели, влиятельные политики почти не апеллируют к общественности с призывом бороться с проявлениями нетерпимости и неприятия людей другой национальности, расы или вероисповедания. Более того, высшие государственные лица отказываются комментировать даже весьма грубые инциденты. Важно не только само по себе игнорирование юридических и административных норм, но и «сигнал», который подается таким образом обществу.

Более или менее точным эквивалентом чересчур метафорического понятия - «Язык Вражды» - является термин «речевая агрессия». Речевая агрессия – это специфическая форма речевого поведения, которая мотивирована агрессивным состоянием говорящего. Обычно выделяют два варианта речевой агрессии в текстах. Во-первых, прямой призыв адресата к агрессивным действиям («Время беспечности и празднования прошло. Настало время действия»). Во-вторых, это формирования или поддержание у адресата агрессивного состояния («Кубанцам не привыкать к высказываниям центральных средств массовой информации, в которых происходящие у нас события преподносятся в искаженном, извращенном виде»).

Можно выделить три комплекса причин существования и развития речевой агрессии: социально-психологические, общекультурные и личностные.

Социально-психологичесике причины. Здесь речь идет о том, что одной из главных целей любой религиозной, этнической или культурной группы является воспроизводство и развитие собственной материальной и духовной жизни и необходимых условий для такой жизни. В ситуации, когда на необходимые для жизни условия, а самое главное – на сами правила жизни посягают другие группы, которым тоже нужно социальное пространство, возникают растерянность, страх, формируется враждебность. Нынешняя жизнь представляет каждому большой выбор таких ситуаций. Следующий шаг – поиск виновного в возникновении такой ситуации. Понятно, что таким виновным может быть только кто-то «иной». На этого «иного» и направляется агрессия. Если она не может быть выражена в простой физической форме, она приобретает форму языковой агрессии.

Простейший анализ дает основание для выделения четырех «главных врагов» большинства притесняемых россиян (а большинством, по статистике, являются люди, идентифицирующие себя с русским народом).

Первый враг – это власть, чиновники, бюрократы, начальники и прочие, имеющие некие льготы в плане получения жизненных ресурсов. Поскольку самые богатые чиновники живут в Москве, то Москва становится тоже врагом (врагом номер два) – городом жирных, сытых, наглых людей, одним словом, не россиян.

Третий враг – этнические чужаки: чернокожие, жиды, «чурки» и.т.д.

Четвертый враг - Запад, конкретно американцы, которые почему-то живут лучше нас да еще имеют наглость нам помогать.

Понятно, что иерархия врагов у разных параноиков разная, но это уже детали.

К общекультурным причинам речевой агрессии можно причислить следующие наиболее общие характеристики сложного явления, обозначенного понятием «современная бытовая культура межличностных отношений».

Отказ от личности, индивидуальности, самостоятельности в сфере производственной и общественно значимой деятельности и сознательное «растворение» себя в каком-нибудь «Мы» - реальном или вымышленном.

Но там, где есть «мы», обязательно есть и «они». Многие до сих пор искренне верят в то, что для российской культуры нехарактерны расизм и ксенофобия. Однако это не так. Большинство россиян четко делит представителей групп на «наших» и не «наших».

Подозрительность и агрессия по отношению ко всем, кто не «Мы».

Вынесение врага за рамки социума, его демонизация в контексте мирового заговора – очень характерные приемы и, более того, основы мышления значительной части наших современников, которые в принципе не способны к признанию собственных ошибок. Ведь раскаяться значит перестать требовать что-либо от кого-либо, перестать завидовать и искать виновных. А в нашей природе – постоянное перекладывание вины на кого-то, на те или иные внешние причины и силы. Вся наша история – поиск и озлобленная война с виноватыми, если их удавалось найти.

Недоверие к материальному благополучию, зависть к богатым.

Из всего богатства христианского вероучения российская (а в последствии советская культура) восприняла в качестве одного из своих краеугольных камней положение о том, что «легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в царствие небесное». Проникновение в Россию во второй половине XIX в. Социалистических учений лишь помогло артикуляции народного неприятия богатства, частной собственности (а заодно и прав личности, противопоставляющей себя большинству) и многих других, естественных для западной цивилизации ценностей.

И сегодня многие полагают, что бедным быть, в принципе, «нормально». Самое неприятное для этих людей заключается не в том, чтобы влачить жалкое существование, а в том, чтобы быть хуже людей: «Ну и что ж, что бедны, - живем, как все». «Как все» можно жить на любом, сколько угодно низком уровне. Т.е. речь снова идет о постоянном стремлении быть среди «своих», но в качестве своих предпочтительнее «бедные», ибо пребывание в бедности позволяет, во-первых, не очень напрягаться, во-вторых, чувствовать себя более духовным и близким к Богу.

Эта точка зрения: нищета есть духовность, благополучие есть бездуховность – достаточно популярна в среде российских публицистов определенного толка. Отсюда – новый виток изоляционизма и мессианства. Отсюда – фантастическая модель будущей России как оплота нравственности в мире бездуховного чистогана. Отсюда – «русский» ответ на вопрос «Что делать?»: стать духовниками, нравственными путеводами человечества, направив все сердце на стоическое неприятие тотальной власти денег.

Но с другой стороны, изнанкой такого похода является чрезвычайная популярность различных лотерей, игральных автоматов, мультфильмов про некоего Емелю, который сидит на печке (в то время как его братья работают в поле) и ждет удачи (и непременно дожидается, поскольку именно ему как раз и улыбается счастье). И если внимательно всмотреться в это противоречие, становится понятным, что богатство само по себе не предосудительно; предосудительно бороться ради материального благополучия, проявлять инициативу, экономить, копить. И это тоже – характерный штрих в общей картине нашей культуры. «В России все хотят разбогатеть, но не любят разбогатевших. Причем не только запредельно и вызывающе богатых, не только очевидно живущих на неправедные средства, но любого, кто у всех на глазах тяжко трудясь на незавидной работе, накопил себе денежек и покупает, ест или строит… Деньги в сознании русского человека – это зло, но зло вожделенное; сознавая, что мы вожделеем дурного, мы стыдимся, убеждаем себя и других, что вовсе мы этих денег не хотим, что это просто так, деваться некуда, а так мы ни-ни» 1 .

Неуважение к праву, правовым институтам общества.

Очень многие убеждены в правомерности насилия и вообще криминального поведения (если есть возможность его как-то оправдать).

Такое положение, разумеется сложилось не вчера. Разница между западной культурой, опирающейся на католическую традицию, и византийско-русской культурой, выросшей из православия, отчетливо выражается в отношении к закону. Западная культура опиралась на представление о том, что все индивиды находятся в некотором пространстве внеличного закона, который и регулирует отношения между ними, а для русской культуры характерно требование, чтобы все отношения между людьми регулировались чистыми чувствами, без всякой опосредованной роли закона.

Запад рассудочнее, рациональнее, опытнее; боясь греховной человеческой души, он пытается ограничить человека рамками условностей. Не доверяя человеческой природе, Запад дает возможность каждому человеку установить необходимую дистанцию, своеобразный «санитарный кордон», препятствующий излишней близости, охраняющий человека от фамильярности, предпочитая жизнь достойную, без опасного раскрепощения, приводящего к непредвиденным последствиям. Россия всегда верила в естественного человека и пыталась его раскрыть, раскрепостить, развязывая вместе с другими узлами и самые дурные инстинкты, страдая от этого, мучаясь, но в этом страдании, мучении живя страстно и безоглядно 2 .

Отечественная журналистика демонстрирует множество примеров того, к чему приводит эта ориентация не на правовые, а на страстно-личностные способы разрешения конфликтов.

Постоянная неуверенность, растерянность.

Эта особенность советского (а ныне российского) человека хорошо известна каждому, кому приходилось сревнивать наших соотечественников с представителями западной культуры. Разница в поведении определяется тем, что частная жизнь правопослушного гражданина в США неприкосновенна. Более того, все правительственные учреждения в том числе и правоохранительные, обязаны всесторонне информировать население о своей деятельности. У нас же, несмотря на то, что задача правоохранительных органов формально состоит в том, чтобы охранять права граждан, именно эти органы вызывали и вызывают у людей наибольший страх. Причиной тому не только история страны, но и правовая безграмотность: незнание прав и обязанностей граждан по отношению к правоохранительным органам и, наоборот – прав и обязанностей органов по отношению к гражданам.

Фатализм, переходящий в нигилизм.

Еще одной особенностью российской культуры является глубокий фатализм. Фаталист – это человек, полагающий, что существует некий самодействующий механизм (будь то механизм счастья, судьбы и т.д.), который так или иначе, но обязательно «вмешивается» в его жизнь. Человек, думающий о своем месте в мире и личном достоинстве, напротив, исходит из того, что всегда есть возможность самореализации, что она зависит только от него, от его собственного труда и духовного усилия, направленных на освобождение и развитие его личности. Это фатализм проявляется в ставших нарицательными русской безответственности и непрактичности.

Что меняется.

Есть основания полагать, наметились некие тенденции к изменению ситуации. На смену русскому коллективизму идет другой духовный инструментарий, основой которого явится скорее всего, эгоцентричная культура.

Безусловно, у определенный социальных групп эгоцентрическая культура начинает доминировать. Однако носители других типов культурных кодов тоже не сдают позиций. Они всячески противятся формированию и развитию культуры, центрированной вокруг идеи человеческой, индивидуальной суверенности. Более того, можно наблюдать совершенно невероятный импульс к тому, что можно назвать новой коллективизацией сознания. Причем если в советские времена коллективизация была насильственной, то сейчас речь идет о коллективизации такой добровольной, что в какой-то степени ставит вопрос о том, действительно ли прежняя коллективизация была такой уж насильственной. Под лозунгом «Создадим в России гражданское общество» люди объединяются в самые экзотические структуры. В прессе уже отмечалось, что вместо великого и могущественного «Мы» тоталитарной империи теперь заняло место «Мы» религии, национализма, демократизма, антикоммунизма. Каждое из этих «Мы», заряженное энергиями собственной правды и нетерпимости, как и прежде, манипулирует языком абсолютных категорий и всеобъемлющих идеологий. Изменились лишь священные пароли: теперь ими стали «духовность», «традиции», «права человека».

Повышение агрессивности и переход к жестким формам насилия, в том числе и в языковой форме, не в последнюю очередь связано с распадом монополии государства на насилие. (Если общество и граждане привыкли к насилию как средству разрешения конфликтных ситуаций, а один из субъектов общественной жизни, в данном случае государство, стал реже пользоваться насильственными технологиями, то кто-то другой перехватит инициативу). Идею насилия перехватывают организованные группы людей, а иногда и отдельные граждане.

Эта борьба за право на насилие опирается на разветвленную систему представлений и ценностей, которую можно обозначить общим понятием «культура агрессии» или «культура войны».

Поскольку жизнь по законам «культуры войны» для многих затруднительна, коллективный разум человечества выработал иные версии:

культура пацифизма и ненасилия;

культура мира и солидарности.

Культура пацифизма и ненасилия, будучи весьма привлекательной, не предполагает никаких мер для устранения несправедливости, неравенства и угнетения. В связи с этим возникла и поначалу активно разрабатывалась новая парадигма человеческого взаимодействия, обозначенная как культура мира.

Наконец, не стоит сбрасывать со счетов еще и сугубо профессиональные, точнее личностно-профессиональные, причины речевой агрессии.

Во-первых, это низкая интеллектуальная и, соответственно, низкая речевая культура, когда журналист не умеет мыслить, не умеет выражать свои рыхлые расползающиеся мысли и замещает точность высказывания эмоциональностью речи.

Во-вторых, журналист, обуянный идеей (а в прессе, особенно провинциальной, много журналистов «с идеей»), стремится использовать все возможные речевые ресурсы, для того, чтобы та идея, которой он болен, стала всеобщей болезнью. Стремление навязать аудитории свой взгляд, свое видение – давняя особенность российской журналистики.

Что же делать?

Если есть Язык Вражды, следовательно, есть (или должен быть) Язык Мира.

Язык Мира – это лингвистическая реализация особого, мирного сознания, сознания, ориентированного на использование в процессе разрешения возникающих конфликтов не конфронтационных, силовых технологий, а договорных, компромиссных технологий. Следовательно, должна быть прежде всего поставлена и решена задача анализа позитивной сущности «мирного сознания» и возникающих на его основе Языков Мира. (Сейчас никаких разработок в этой сфере не существует. Есть лишь перечни «плохих слов» и заклинания на тему недопустимости разжигания всяческой розни). А это вносит в повестку дня вопрос об изменении коммуникативной стратегии в целом, т.е. создании публичной политики, открытого общества, одним словом, выращивании фундаментальных ценностей европейской политической и коммуникативной культуры. Только в том случае, если произойдут эти глубинные трансформации, можно будет всерьез требовать от СМИ – государственных, общественных или частных, - чтобы они заменили конфронтационные модели освещения событий на аналитические и обеспечивали аудиторию справедливой и взвешенной информацией.

Кроме того, должны быть решены еще несколько задач:

необходимо обеспечить подлинную, а не фальшивую прозрачность социальных процессов;

необходимо противодействовать любым попыткам манипулирования общественным сознанием;

необходимо раскрывать враждебную культуре мира суть любой националистической, культурно-изоляционистской мифологии, выдающей себя за сущность национальной культуры;

необходимо показывать реальную эффективность договорных технологий человеческого взаимодействия и принципиальную ущербность конфронтационных технологий.

Определенную роль в этом процессе могут сыграть и средства массовой информации. При условии, что сами журналисты будут овладевать новой профессиональной культурой, которая отвечала бы нынешнему этапу развития России. Вероятно, можно воспользоваться американской концепцией гражданской журналистики, которая хорошо ложится на российские традиции, связанные с журналистикой народничества, качественной журналистикой эпохи Анатолия Аграновского и т.п. Нынешняя же журналистика, не имеющая отчетливого представления о новых смыслах профессии – плохой помощник в деле формирования толерантности.

Лекция №2. Примеры Языка Вражды.

«Задумаемся над элементарным посылом: национальное угнетение проявляется в этническом разделении труда, при котором угнетающая нация или псевдоэтническая группа создает условия для своего более высокого образовательного уровня и захватывает сферы управления, науки, искусства, образования, информации – вытесняя угнетаемых в сферу материального производства, на тяжелые и вредные для здоровья работы.

Если бы в России действительно существовал антимеситизм, то евреи трудились бы к примеру, в шахтах или плавили металл, и их дети не пробились бы в вузы. Но в стане шахтеров и стане плавильщиков их нет, зато среди управленцев и собственников угольных, металлургических и других предприятий вредного производства евреев немало.

Конфликтность национальных отношений не определена свыше, не взята из природы. Конфликтность порождена сатанинским замыслом жизнеустройства – разделяй и властвуй, - который исповедует негосударственная еврейская мафия» 3 .

Этот отрывок – фрагмент телепередачи «Антидеза», часть текста, объединенного стилевым приемом «голос за кадром». Поскольку во всех эпизодах своего появления в пятнадцатиминутной передаче этот голос был неотличим – в идеологии подхода, в логике подбора фактов и аргументов и т.д. – от голосов ведущего (автора журналиста) и эксперта (правоведа), фрагмент позволяет достаточно уверено судить о нем.

После выхода в многомиллионный утренний воскресный эфир «3 канала» передачи «Антидеза» в Большое Жюри Союза журналистов России обратилась президент Межрегионального фонда «Холокост» Алла Гербер.

Эксперт-этнолог, чье заключение заслушалю жюри, выразила мнение: на полосы и в эфир, в силу крайней чувствительности сферы межэтнических отношений, журналисту следует выносить далеко не все – просто потому, что читатель и зритель не всегда подготовлен к адекватному восприятию негативной «этнической» информации.

Эта позиция получила жесткую отповедь «виновников торжества». И правовед, делившийся в кадре «экспертными» откровениями определенного свойства 4 , и политик-генерал, чей текст в одной из газет фрагментами текстуально, до запятой совпадал, как выяснилось по ходу заседания, с текстом «от автора» рассматривающейся передачи 5 , оказались ярыми поборниками свободы слова. Таким был смысл ответа эксперту, который во главу угла при решении таких вопросов поставил известное «Не навреди!».

« Терпимость к нетерпимости» - сильная формула. Заметим, однако, что сама она явилась продуктом долгого развития именно правовых государств, с высокой степенью консолидации мнений их граждан по вопросам прав человека, включая право на свободу слова. Что, далее, сама граница терпимости подвижна – и не всегда движение происходит в сторону общечеловеческих идеалов, увы. Что, наконец, существует целый ряд международных соглашений (ратифицированных ССР и Россией), предусматривающих ограничения свободы слова в части пропаганды национальной, расовой или религиозной нетерпимости во всех ее формах.

Во-первых, после Второй мировой войны человечество внимательно следит за любыми выбросами ксенофобии, расовой нетерпимости, шовинизма, но отдельно и специально наблюдает – в силу уже имевшей место попытки истребить, свести под корень два этноса, за проявлениями антисемитизма и за преследованиями цыган. Один из примеров недопустимого нигде в цивилизованном мире – обсуждение тезиса о том, что гитлеровский режим не ставил целью истребление евреев именно по национальному признаку. Попытки поднять тему, предложить «свежее видение» время от времени предпринимаются, на конец всегда имеют один – судебное решение. Это способ защиты жертв, но и способ защиты будущего.

Во-вторых, невозможно всерьез оценивать «Антидезу», исходя из буквы духа профессионально-моральной журналистской нормы потому, что перед нами – не исследовательская и не просветительская журналистика. Продемонстрировав возможности, таящиеся в манипулятивном использовании видео- и музыкального рядов, сочетания авторского текста с закадровым и с текстом – мнением эксперта, смешав достоверную информацию с недостоверной, отказавшись от представления альтернативной или просто критической точки зрения, «Антидеза» по совокупности черт и приемов должна быть совершенно определенно отнесена к эфирным публикациям с выраженными признаками пропаганды, направленной на разжигание межнациональной и межконфессиональной вражды. Казалось бы, сказанное дает основание полагать, что «Антидеза» подпадает под жесткие правовые ограничения. Но «творческая группа» передачи не зря так уверенно чувствовала себя и на Большом Жюри тоже. Определенные приемы, примененные авторами – включая настойчивое противопоставление «мирового еврейского капитала» «простым малоимущим евреям», - дают основание предположить, что обвинение в возбуждении национальной вражды окажется практически неразумным. Случай, когда Язык Вражды потирает руки: не доберешься.

Пропаганду выдают, отличают от журналистики достаточно определенные признаки. А как быть с жанром привычным и, как показывает практика, активно востребованным частью населения, признаваемым именно журналистикой (а часто ее апогеем) – публицистикой? Как правило, она также имеет достаточно четкую цель и распространяет или стремится распространить определенную систему представлений, идей, наблюдений конкретного автора. Язык Вражды в публицистике в тексте известного писателя-сатирика скажем? Вот Михаил Задорнов, «Чечня: антикварные грабли России», публикация под рубрикой «Дневник писателя»: «Они должны по Дарвину пройти еще несколько ступеней развития и вынырнуть из своего первобытного общежития» 6 .

«Антидеза» - Если бы в России действительно существовал антисемитизм, то евреи трудились бы в шахтах или плавили металл.

Задорнов – Представить себе чеченца, сеющего хлеб, так же нелепо, как еврея, помешивающего сталь в мартене.

Манера пошучивать, не оглядываясь на аудиторию, давшую повод для «этнической» шутки. Эта манера и ее следы представляют собой случаи не мотивированной, а часто и не замечаемой самим журналистом интолерантности, это неумышленные нарушения того, что некоторые исследователи именуют для простоты заимствованным термином «политкорректность». «Стебные» фразы – а то и заголовки! – может быть способные вызвать в Москве какое-то число улыбок, в Казани или Киеве воспринимаются как очередное подтверждение торжества имперского стиля, могут задевать, вызывать сугубо негативные эмоциональные реакции.

«Не являются ли пожары в Подмосковье проявлением еврейского заговора?» - основа интерактивного опроса для дежурной бригады «Сегоднячко» (ТНТ) в один из первых сентябрьских дней. «Некоторые из зрителей, дозвонившихся в студию, возмущались: это провокация. Как-де можно в и без того сложнейшей ситуации, когда то тут, то там обнаруживают щиты с надписями антисемитского содержания, провоцировать населения на проявление подобных настроений?» Ирина Петровская, описывая ситуацию ухода «прайм-таймового эфира» в область театра абсурда, прокомментировала увиденное миллионами зрителей так: «Я далека от мысли считать случившееся в эфире «Сегоднячко» провокацией- особенно если учесть, что руководитель программы Лев Новожженов отнюдь не славянин. Просто ребятки, как всегда резвились, полагая, что телеэфир «Сегоднячко» - их вотчина, в которой можно делать все, что взбредает в их молодые и озорные головы» 7 .

Ошибка Петровской: этническая принадлежность человека (как и другие персональные данные: от пола и возраста до принадлежности к религиозным объединениям или сексуальной ориентации) может быть упомянута публично только в случае, когда это имеет существенное значение для понимания сути дела. Позиция закреплена в 31 профессионально-этических кодексах журналистов в 30 странах мира.

Лекция №3.

Приложения:

Обзор мирового законодательства в области правового регулирования деятельности СМИ;

Документы о создании Судебной палаты по информационным спорам при Президенте РФ;

Постановление Пленума Верховного Суда РФ №3 «О судебной практике по делам о защите чести и достоинства граждан и юридических лиц»;

Из практики рассмотрения дел в Судебной палате по информационным спорам при Президенте РФ (1994-2000).

В профессиональной журналистике почти 10 лет. Имеет два высших образования: филологическое (журналистика) и юридическое. В 2017 году на базе диссертационного совета факультета журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова защитил диссертацию по актуальным аспектам освещения в СМИ проблематики религиозно-политического экстремизма и терроризма. Имеет более 20 научных публикаций в российских и зарубежных реферируемых изданиях.

Совсем скоро, в конце мая, в Центре профилактики религиозного и этнического экстремизма в образовательных организациях Российской Федерации, действующем под эгидой Министерства образования и науки РФ, состоится круглый стол на тему «Роль СМИ в распространении материалов, способствующих разжиганию межэтнической и межрелигиозной розни и провоцирующих возникновение экстремистских настроений и террористических проявлений». Тема эта не нова - более того, она изъезжена вдоль и поперек до такой степени, что казалось бы уже исчерпан весь фактологический и теоретический ресурс. Однако, как демонстрирует та же практика, ни многочисленные дискуссии, ни открытые призывы к СМИ и журналистскому сообществу дистанцироваться от употребления пропитанного ненавистью лексического инструментария и более ответственно подходить к подготовке материалов на межрелигиозную и межэтническую проблематики (особенно, в случаях действующих конфликтов), не привели к выравниванию ситуации.

Очевидно, именно поэтому круглые столы, конференции и дебаты продолжаются по сей день. Тематика поднадоела, но она была и остается актуальной. Увы… Это в том числе касается и злоупотреблений в журналистской речи (прежде всего, в печатном слове), успевших стать таким порядком вещей, что далеко не всегда можно распознать неудачный выпад, злую иронию и настоящий «язык вражды» (hate speech). Причем враждебными аллегориями отличаются журналисты как локальных изданий, так и мастодонты известных отечественных и зарубежных СМИ с многомиллионной аудиторией. При этом грань между мнением журналиста, оценочными суждениями редакции и прямыми ненавистническими ляпами все чаще стирается до такой степени, что доказать явное оскорбление индивидуума или группы лиц все сложнее, а зачастую и небезопасно.

Ненависть, понятная всем

Самыми популярными темами, в контексте которых чаще всего встречаются случаи употребления «языка вражды», являются межнациональная, религиозная и миграционная проблематики. В России это, как правило, тема увеличивающегося потока мигрантов из Средней Азии и закавказских республик, а также проблематика религиозно-политического экстремизма и терроризма, «щитом» которых, к сожалению, стала вторая по численности конфессиональная группа нашей страны – ислам. В Европе – та же проблема мигрантов, которая уже вылилась в кризис толерантности. Причем с одной стороны в ЕС звучат призывы прекратить расовую дискриминацию в отношении мигрантов, в то время как с другой – европейские СМИ бьют в набат: беженцы (прежде всего, акцент делается на их религиозную принадлежность) ведут себя крайне неподобающе, пытаются навязать, а то и силой установить собственные правила, неуважительно относятся к культуре, традициями и ценностям европейских стран:

«Некоторые из них (беженцев – прим. автора) агрессивны и навязывают свои религиозные и идеологические взгляды, достигая иногда даже до крайности. Уже наблюдаются случаи, когда так называемые беженцы требуют обязательного и безусловного обращения христиан или принятия ислама от неверующих людей в странах, которые их принимают» - заявил в одном из своих выступлений депутат Народного Парламента Болгарии Евгений Стоев.

Тем не менее, у европейских СМИ с «языком вражды» не так уж всё и гладко, особенно в контексте с так называемой «исламистской проблематикой». В этом плане примечательна мягко говоря ксенофобская практика британской «Daily Mail», в редакции которой прижился обычай акцентировать внимание на «мусульманском» характере преступлений и исламской принадлежности преступников, даже когда суть события или происшествия в общем-то никак с религиозными убеждениями связана не была. Например, в январе этого года на сайте издания появилась статья под заголовком «All Muslims are the same – scam», что можно перевести, как «Все мусульмане одно и то же – ничтожества» (или по аналогии переводов для слова «scum» - отбросы, сволочи, мерзавцы).И вроде как данный заголовок – не редакционная позиция или «креатив» журналиста: здесь выведена на первый план цитата одного из пострадавших во время вооруженного нападения на туристов в центре Лондона. Однако само акцентирование и выбор данной фразы в качестве заголовка говорит само за себя. Не говоря уже о том, что издание с международным именем и охватом аудитории публично оскорбляет последователей одной из крупнейших мировых религий.

И это – не единственный пример. В том же январе семейная трагедия, в результате которой убитой и сожженной была найдена мать четверых детей, была выбрана в качестве очередного повода для обыгрывания «антимусульманской» карты. Достаточно даже беглого прочтения статьи «Mother-of-four"s family slam her Muslim husband for murdering convert wife "in such a brutal way" as he is jailed for 22 years for killing her with claw hammer then burning body», чтобы понять: сюжет печальной истории далеко не главная причина, по которой редакция решила описать эту трагедию. Акцент на религиозную принадлежность мужа-садиста прослеживается по всему повествованию, а обилие в тексте традиционно арабских имен и фамилий используется чуть ли ни как один из инструментов устрашения и нагнетания ситуации. Повторимся, такие информационные атаки на страницах «Daily Mail» далеко не единичны.

Наверняка, в классику теории «языка вражды» как яркий пример из журналистской практики войдет колонка-манифест известной итальянской журналистки и писательницы Орианы Фаллачи, статья которой (под заголовком «Какой позор! Запад не защищается от ислама») была опубликована в марте этого года на популярном итальянском Интернет-ресурсе «Il Giornale.it». Текст публикации – это эмоциональный призыв к политикам, военным, священнослужителям и всем, кто в силах бороться, встать против… ислама. Автор утверждает, что европейцам и их демократии объявлена война, которую не видят в упор и с которой европейские политики и «церковные мужи» не хотят бороться:

«На улицах Дамаска хором распевают: «Аллах велик». Хором клянутся, что будут защищать пророка кровью. Хором твердят, что хотят священной войны. Всеобщей. И это не два и не три камикадзе, это сотни и сотни манифестантов, которых вы называете «умеренными исламистами». Это не какое-то незначительное меньшинство, не управляемая секта убийц, «которых-не-следует-путать-с-террористами-Аль-Каиды-потому-что-мусульмане — добрый-и-мирный-народ». Именно они, в конце концов, высаживаются на наше побережье и постепенно, следуя тщательно продуманной, тщательно заготовленной и тщательно проводимой стратегии, вторгаются к нам. Они вытесняют нас. А вы не говорите ни слова против них».

Вряд ли у того, кто, сидя где-нибудь в Неаполе или в Бари, прочитает этот текст возникнет симпатия к мусульманам или желание объективно изучить ситуацию с так называемой «исламской угрозой». И этими текстами пестрят первые полосы самых массовых изданий по всей Европе.

Читая такие тексты и вникая в их скрытую суть, в межстрочный посыл ненависть, которой пропитано каждое слово, становится очевидной и где-то даже понятной. «Язык вражды» и вызываемое им резкое отторжение не возникают из ниоткуда – они являются следствием информационного запроса, только не со стороны читательской аудитории, а из тех кабинетов, где заседают люди, считающие, что именно так нужно бороться с нежелательными религиями и их последователями.

Не лучше с «фильтрацией» языковых лексем обстоят дела и за океаном. В США, к примеру, одним из самых известных любителей прибегать к «языку вражды» уже не первый год называют действующего президента Дональда Трампа. Антимигрантский (читать «антилатиноамериканский и антиарабский») настрой Трампа известен всему миру, но парочка его высказываний подняла серьезную волну в СМИ и в дипломатических кругах. Приведем наиболее известные:

- «На другом берегу (реки Гудзон), в Нью-Джерси, где проживает много арабов, были люди, которые ликовали. Они ликовали, когда ВТЦ рухнул», – заявил Трамп в эфире телеканала ABC, рассказывая про события 11 сентября 2001 года»;

- «Когда Мексика направляет нам своих людей, они не посылают лучших... многие из них преступники, многие – насильники... США превратились в свалку для Мексики...».

Журналисты российской газеты «Взгляд» так же окрестили «перлы» Трампа «классическими проявлениями языка вражды», однако же в редакции издания справедливо отмечают, что «когда Трамп выступает против арабов или мексиканцев, либеральные американские СМИ немедленно его осуждают. А когда какой-нибудь другой кандидат призывает, например, сбивать российские самолеты в Сирии, или называет Россию «врагом номер один», или, как Хилари Клинтон, заявляет об отсутствии у Владимира Путина души, а то и сравнивает российского президента с Гитлером (в чем оратора немедленно поддерживает Джон Маккейн), реакция оказывается куда как менее бурной. Оруэлловский принцип «все животные равны, но некоторые равнее» регулярно подтверждает свою жизненность».

Что ж, ни добавить, ни убавить. Только вот от констатации фактов ситуация не только не выравнивается, но и становится импульсом к еще более частым проявлениям «языковой» вражды и ненависти. В то же время очень часто политики, например, прибегают к «языку вражды», чтобы привлечь внимание масс медиа и поднять рейтинг, на что последние охотно ведутся. В нашей стране «язык ненависти» часто используются известными политиками и чиновниками. Например, прекрасно известен своими враждебными выпадами лидер думской фракции «ЛДПР» Владимир Жириновский, который в 2013 году предложил «ограничить рождаемость на Северном Кавказе и обнести регион колючей проволокой». Ксенофобский выпад Жириновского вызвал широкий резонанс и осуждение, правда к ответу политика так никто и не призвал. Закон в этой сфере, увы, очень часто действует выборочно.

В свою очередь для СМИ, «острые цитаты» и неудачные, но «горячие» выпады также становятся способом привлечения внимания (и не факт, что та же редакция британской «Daily Mail» солидарна с позицией, что «все мусульмане – сволочи»), повышения рейтинга и завоевания большей аудитории. Плюс ко всему – скоропалительные заявления становятся еще и средством публичного информационного «блэйминга» и заведомо ложной интерпретации высказывания, а порой и вовсе перевирание озвученного факта, искажение цитаты. Таким образом, «кто-то» с «кем-то» сводит счеты, ведет информационную и политическую борьбу, а страдают этнические и религиозные группы. Но проблемы последних мало кого интересуют…

Субъективная «норма»

Вообще, само понятие «языка вражды» достаточно размыто и неоднозначно. То, что для одного агрессия, для другого – оценочное суждение, основанное на собственном опыте и знаниях. А каждый, как известно, имеет право на собственное мнение. Так, фраза «все бывшие шахидки - выходцы из южных республик», или «Ничего, кроме экстремизма, современный Дагестан не производит» кем-то может быть воспринято, как личное оскорбление, а для кого-то покажется объективным выводом исходя из многолетних наблюдений и реалий действительности.

Среди лингвистов также нет однозначного понимания, что есть речевая агрессия. Ведь «язык вражды» - это явление многоаспектное, включающее и психологическую составляющую, и общественно-политическую, социальную ситуацию в стране. Именно поэтому, для кого-то речевая агрессия – это «явное и настойчивое навязывание собеседнику определенной точки зрения, лишающее его выбора и возможности сделать собственный вывод, самостоятельно проанализировать факты»; кем-то «язык вражды» воспринимается как «неаргументированное вовсе или недостаточно аргументированное открытое или скрытое (латентное) вербальное воздействие на адресата, имеющее целью изменение его личностных установок (ментальных, идеологических, оценочных и т.д.) или поражение в полемике»; есть позиции и более радикальные, согласно которым «язык вражды» - это речевая агрессия, преднамеренно направленная «на оскорбление или причинение вреда человеку».

Понятий может быть множество, однако, когда журналист или редакция позволяют себе публиковать якобы «мнения людей» о том, что «мусульмане считают, что, убив неверного, они попадут в рай», или, что «исламисты-мусульмане (как правило, редакции СМИ не утруждаютсявыборе терминов и определений к ним – прим. автора) уже грозят занять православные храмы Москвы», это не может не тревожить или оставаться незамеченным. «Язык вражды», примененный однажды, сохранится на всегда – в архивах, на сайте издания, в публикациях в соцсетях. И каждый раз агрессия и ненависть будут всплывать до тех пор, пока картина мира отдельно взятого представителя аудитории не будет искажена до извращения. Именно тогда заголовки российских изданий, типа статьи «Сети до небес. Жесткие меры контроля и высокие технологии помогли Китаю обуздать мусульманский экстремизм на своей территории», опубликованной не так давно в российском журнале «Профиль», уже не будут никого удивлять и станут восприниматься потребителями как должное, и, что самое страшное, как правда. Правда, основанная на невежестве, вражде и ненависти.

Есть еще один неучтенный фактор во всей этой истории: на сегодняшний день не учтен фактор действенности «языка вражды», недооценена сила его воздействия и влияния на формирование картины миры массовой аудитории. В условиях, когда «жесткие словечки» и обидные выпады становятся привычными, приевшимися, эмоциональное воздействие речевой агрессии мало кого интересует, что в свою очередь понижает уровень социальной ответственности масс медиа, снижает качество публикаций и наносит урон, как бы пафосно это ни звучало, «высокому призванию» профессии журналиста.

Конечно, по нерадивым журналистам и редакциям можно бить законом: в этом плане «надзорный хлыст» государства является единственно действующим средством. Но здесь возникает риск ущемления права на свободу СМИ, преследования журналистов и редакций, «подгонка» всех «под одну кальку», что в свою очередь приведет к нанесению урона конституционному праву на свободу слова. Именно поэтому на первый план должны выходить этические нормы и принципы журналистской деятельности, когда будь то отдельно взятый автор или редакционный коллектив начнут проводить если и не политику самоцензуры, но хотя бы введут в практику внутренние обсуждения и коллегиальные решения о допустимости публикации резких заголовков или отдельных высказываний, которые граничат с откровенной ксенофобией и ненавистью. Создать образ врага несложно – еще легче спровоцировать вражду и ненависть между людьми и стать источником нового витка конфликтов. Таких примеров в практике множество, но это уже совсем другая история…