• Что можно приготовить из кальмаров: быстро и вкусно

    Мы мало ездим по своей стране – лучше знаем Анталию и Ларнаку. Меж тем в одной только Псковской области достопримечательностей хватит на целое государство. Главные из них – Псково-Печерский монастырь, за 538 лет существования не закрывавшийся ни на день, и отметивший в этом году вековой юбилей музей-заповедник «Михайловское». И то, и другое – места святые. По-разному, но все-таки. В заповеднике вас ждет Пушкин, в обители – прославленный старец Иоанн (Крестьянкин). Что оба не числятся среди живущих, не суть важно – есть такие места, где земля и небо сливаются.

    Для Михайловского вполне достаточно джинсов с кроссовками. А вот обитель обязывает: укладываю в чемодан платок, юбку – по московским стандартам, вполне скромную (я ошибалась, о, как я ошибалась!). В косметичке никакого грима. Все-таки в монастырь ухожу. Ну, то есть, уезжаю.

    Ночь поездом до Пскова, а там еще полсотни километров – и Печоры. Хочешь, на рейсовом автобусе или маршрутке. Либо найми частного извозчика рублей за 700-800. У местных таксистов аппетиты, прямо скажем, не столичные.

    Печоры – от слова «печеры», они же пещеры. В холмах, сложенных из плотного песчаника, образовались ходы и пустоты. А поскольку Бог пустот не терпит, там поселились православные отшельники – сначала из Киева, затем из нынешнего Тарту. Говорят, охотники впервые заметили, что лесистый холм обитаем, в 1392 году. А датой основания обители считается 1473-й – когда освятили опять-таки вырубленную в холме Успенскую церковь.

    Сегодня это выглядит так: снаружи – обычный каменный фасад, но, чтобы обойти храм сзади, придется вскарабкаться по крутому склону Святой горки. Переведя дух, ты окажешься сразу на уровне кровли. Тут и до колоколов рукой подать.

    У подножия холма, рядом с входом в Успенский собор – главное чудо Псково-Печерского монастыря, «Богом зданные пещеры», многовековое место упокоения насельников и защитников. Люди идут сюда, кто – поклониться и попросить помощи, кто – любопытствуя проверить изумительный факт: гробы в пещерах ставятся фактически в открытые ниши, захоронено здесь неисчислимое множество усопших (не то десять тысяч, не то четырнадцать), а воздух чист, без малейшего запаха тления.

    Пещеры – первое, что хочется осмотреть в монастыре, однако я приехала в понедельник, а в этот день – и еще в пятницу – им дают отдохнуть, восстановить микроклимат.

    Итак, говорю себе, чудо – завтра.

    По неопытности забыв, что у Бога чудес много. И никак не предполагая, что одно из них будет явлено мне уже к вечеру. Но об этом чуть позже…

    Раздор

    Журналист – это человек, который тем больше видит, чем меньше ему показывают. А в чрезмерной открытости Псково-Печерскую обитель никак не упрекнешь. Повсеместно развешанные по территории монастыря таблички «Хода нет» отражают главную установку: беседовать с посторонними возможно меньше, отвечать вопросом на вопрос, вместо живого человека предлагать напечатанный путеводитель. При этом общение с прессой поручают таким ребятам, дабы журналист гарантированно не захотел сюда вернуться.


    Визитеров в монастыре встречают по одежке. Главное, чтобы юбка (если приезжий – дамского пола) была в землю. Точнее – в плитку, которой, словно по рецепту Сергея Собянина, усердно мостят монастырские дорожки. Сначала ропщешь: «Батюшки! В смысле – отцы. Когда же вы перестанете думать о юбках?» Тут же спохватываешься: «Да кто ты такая? В чужой монастырь со своим фасоном не ездят. Тут тебе не Москва, прикрытых коленок мало». И все равно остаешься озадаченной: какой степени страхолюдности необходимо достичь, чтобы в тебе перестали видеть женщину? Или соблазн все-таки не в женщине, а в глазах смотрящего?..

    Стоп. Вот здесь давайте притормозим.

    Трудное это дело – репортаж из монастыря.

    Пытаясь отразить объективную реальность, данную тебе в ощущениях, рискуешь не только осудить, но и поневоле примкнуть к журналистам, ведущим войну с церковью. По заказу: кто – либеральных партий, кто – конкурирующих конфессий, одни – дубиной, наотмашь, другие – с иезуитской хитростью. Охальников, прямо скажем, хватает. Тем удивительнее, зачем встречать друзей так, что и врагов скоро не понадобится.

    Спустя два дня я изливаю свои печорские недоумения директору Михайловского заповедника Георгию Василевичу. Человеку православному, давно воцерковленному. Помню, в антиклерикальном запале юности я все изумлялась – чего это умница Василевич так с попами возится. Прости, Господи, что было, то было.

    «Вот вам, Лена, в качестве утешения, – улыбается директор образцового российского музея-заповедника. – Меня не последний в псковской епархии человек публично антихристом обозвал...» Повод к раздору известен – сугубо житейский, имущественный, причем правда, скорее, на стороне Василевича. Наверное, у местных церковных властей есть и своя правда. Но вот так сразу - антихристом?!

    «Ничего себе утешение! – говорю. – Православные люди вместо того, чтобы сплотиться, на каждом шагу ругаются, дерутся, заводят распри на пустом месте. Ты в монахе надеешься встретить заступника, воина, а находишь колючий снобизм...»

    «Знаете, что я думаю? – вдруг говорит Василевич. – Это нам для того дается, чтобы мы не только на их молитвы полагались, но и сами за них молились. Им это очень нужно».

    В летнем кафе «Березка» – заведении легковесном, но знаменитом (каждый, кто посещал Михайловское теплой порой, получал здесь свою чашку кофе и булочку с изюмом), эти слова прозвучали для меня как откровение.

    Среди монахов, сколько я поняла, тоже есть свои гении – пушкины, да простится мне несколько кощунственное сравнение. А есть ремесленники, «негодные маляры». Этих, как и в обычной жизни, многократно больше. Первые – драгоценные единицы – светятся теплой радостью. Они там, где им и надлежит быть. Вторые, подобно большинству из нас, состоят на 95 процентов из фанаберии, на оставшиеся пять – из неизжитых комплексов. Иной, вещая про борьбу с гордыней, так задирает нос, что очень хочется щелкнуть. Если не буквально, то словом.

    Редкого монаха не раздражает поток посетителей. Паломники, приезжающие строго помолиться, трудники, готовые помочь по хозяйству, – статья особая. А вот туристы, экскурсанты, праздношатающиеся... Борьба с самим собой – вещь мучительно интимная. Растущий год от года интерес к православию возлагает на русские монастыри почти непосильную ношу. Ты от людей, люди за тобой – вечная проблема отшельников.

    Все понятно, но что же делать? Вдруг нынешний турист, который не умет пока ни к мощам приложиться, ни свечку поставить, однажды вернется сюда паломником? Если только проявить к нему терпение.

    Чудо

    Разочарованная холодностью монастырских нравов, на закате возвращаюсь в гостиницу. «Неужели, – говорю вслух, почти в отчаянии, – теперь я буду брать в руки книжки Иоанна Крестьянкина и сразу вспоминать этот неудачный день?..»

    Вдруг – звонок на мобильный. «Это отец Филарет, келейник отца Иоанна. Вы хотели со мной встретиться. Может быть, вернетесь прямо сейчас, если не очень устали?..»

    Я искала его целый день. А он нашелся, когда был нужен до боли. Спустя полчаса мы сидели рядышком на зеленом диванчике в мемориальной келье отца Иоанна. Это не было интервью, это была нормальная человеческая беседа. Здесь не требовалось диктофона, бывают слова, которые записываются прямо в сердце. И чем они проще – тем вернее.


    Журналист, не журналист, – моего улыбчивого собеседника, с ласковыми, по-монгольски раскосыми глазами такие подробности мало волнуют. Только ближе к расставанию он спросит: «А где вы подвизаетесь?» Ничего себе формулировочка… Хорошо, что про газету «Известия» можно сказать «подвизаюсь», не то конфуз бы вышел…

    Отец Филарет (Кольцов), смолоду приставленный к отцу Иоанну, свято хранит его обычаи. Помазать гостя елеем, покропить святой водой, а остаток («Вот сейчас не пищать!») вылить за пазуху. На прощание одарить шоколадом. Понятно, что сами монахи к этому продукту не притрагиваются, но чужую жизнь подсластить не грех. Шоколад эстонский: монастырь у самой границы, а одно время даже был приписан к территории Эстонии. Очень вкусный, надо сказать, шоколад. Пожалуй, лучше нашего.

    Очевидно: передо мной монах избранный, монах – «Пушкин», настоящий русский батюшка. Чтобы отличить такого, особых духовных дарований не требуется. Нужна лишь детская, искренняя и вполне эгоистическая потребность в любви. Любят тебя или нет, угадаешь сразу, в этом нельзя ошибиться.

    «Все, что происходит, надо воспринимать, как Божие», – говорит отец Филарет. Видимо, следы недавних мытарств еще заметны у меня на лице. Душа откликается каждому слову: ну, конечно, как Божие! Да сотню таких дней стоило пережить, чтобы отец Иоанн услышал те глупые слова в гостиничном номере и сказал: «А ну-ка, вернись, начнем все с начала. Никто от меня без любви не уходит».


    Чудо? Чудо. Так буднично, обыкновенно вершащееся, что оторопь берет.

    За окном кельи спустилась ночь, отец Филарет продолжает журчать, рассказывать про любимого наставника: «Батюшка говорил: мы – николаевские. В нем чувствовалась та Россия, которой наше поколение не знало…» Уходить не хочется. Старенькая епитрахиль на подушке ощутимо излучает тепло. Прижаться бы к ней щекой и тихо поплакать. Но что останется от епитрахили, если каждый начнет изливать на ней собственные горести?

    Следующим утром, в пещерах, мне удастся положить руку на гроб отца Иоанна и тихонько сказать "спасибо".

    Смерть

    Пещеры, и правда, оставляют неизгладимое впечатление. Холодно: температура днем и ночью, зимой и летом плюс пять-семь. Головой почти касаешься природных узоров песчаника на потолке. Под ногами – вязкая толща песка. Мрак кромешный: свечка выхватывает только дорогу на пару шагов вперед и древние керамиды – плиты, закрывающие захоронения в стенах. На одной, поднеся огонек вплотную, с трудом разбираю: «Боярин… Пушка». Предок Александра Сергеевича. По стенам влажная изморозь – посетители надышали.

    Семь галерей, или «улиц». Ширина такой улицы – вдвоем разойтись. В конце центральной галереи покоится, в частности, и архимандрит Иоанн (Крестьянкин), скончавшийся в феврале 2006-го. По почетному разряду хоронят так: в песчанике выдалбливают нишу (порода очень плотная, и труд этот весьма тяжел), затем ставят гроб и нишу закладывают. Оставляя, однако, оконце, сквозь которое можно и взглянуть на место упокоения, и руку протянуть.

    Насельников, не облеченных саном, ожидает братское кладбище – гигантский грот, где гробы просто складываются один на другой, многоэтажными ярусами. Нижние разрушаются под тяжестью верхних, подсчитать общее количество невозможно (кладбище называют «новым» – хоронят здесь с 1700 года), доски чернеют, превращаются в труху. Зрелище это не просто жутковатое, но фантасмагорическое. А запаха действительно никакого.

    Говорят, дважды случалось, что вновь внесенный покойник, цитируя Достоевского, «провонял». Тогда пещеры закрывали для экскурсантов, а над домовиной, источающей миазмы, совершали повторное отпевание. Этим «естества чин» бывал побежден. Удалять из пещер никого не пришлось. Во всяком случае, так утверждают монахи-экскурсоводы.

    Сейчас перед входом на братское кладбище установлена решетка. Несколько лет назад некий паломник (уж точно не турист) спрятался между гробами и провел там десять дней. От голодной смерти его спасли батон хлеба и бутылка минералки, но главное – парень даже не простудился.

    И еще касаемо запаха. Минувшим летом мне посчастливилось редактировать книгу о. Тихона (Шевкунова), бывшего печерского послушника, а теперь наместника Сретенского монастыря в Москве «Несвятые святые» и другие рассказы». Там есть забавная история про то, как казначей архимандрит Нафанаил водил по пещерам Бориса Ельцина. Тогдашний президент страны настойчиво интересовался, чем отбивают неприятные последствия разложения человеческих тел. Объяснения: «это чудо Божие», «так уж Господь управил» его не удовлетворяли.

    Наконец, остроумный архимандрит, в свою очередь, спросил:

    Борис Николаевич, в вашем окружении есть люди, которые плохо пахнут?

    Разумеется, нет!

    Так неужели вы думаете, что кто-то смеет дурно пахнуть в окружении Царя Небесного?

    С момента того диалога прошло 16 лет. Борис Ельцин лежит на Новодевичьем, а «вредный отец Нафанаил», живо, ярко, с любовью и юмором обрисованный в книжке, – здесь, в одной из боковых галерей. Склоняюсь, заглядываю в окошко – вот его дубовый гроб. Воздух вокруг абсолютно свеж.

    Жизнь

    Кто и почему уходит в монастырь в наше время – тайна, которую печорские монахи и послушники ревниво берегут от посторонних. Спрашиваешь:

    Где вы жили до пострига?

    В Москве.

    А кем были?

    Никем

    Братия Псково-Печерской обители насчитывает около 80 душ – это немного. Меньше, чем требуется для хозяйственных нужд. Так ведь и действующих мужских монастырей в современной России четыреста. Выбор велик.


    Утро начинается в шесть – братским молебном. Следом литургия. Закончилась служба, позавтракал – отправляйся на послушания. Их много, и они очень разные. За вековыми монастырскими стенами глянцевито зеленеет капуста, а есть еще картофельные поля, свекольные, делянка пшеницы. Коровник, птичник, конюшня, столярная и слесарная мастерские, кузница, просфорня. Кто-то архивы в библиотеке разбирает – монастырь ведет обширную издательскую деятельность. Правда, в данный момент средства на нее иссякли, и это крайне прискорбно – еще не все проповеди отца Иоанна Крестьянкина увидели свет.

    Одни монахи иконы пишут, другие с детьми занимаются. Занятия проходят не только в воскресной школе, но и в печорском интернате. Педагоги интерната на монахов буквально молятся: дети здесь трудные, в основном социальные сироты. Отцов, как правило, не знают, пьяниц матерей мучительно стесняются и защищают яростно. У маленького человека сердце ободрано в кровь. Простой учитель или воспитатель умирить его не может. Уже несколько лет функцию умирения принимают на себя священники. Я видела, как радостно бросаются навстречу дети: «Батюшка, здравствуйте! Благословите!» Слова «отец» и «батюшка» притягательны для сирот еще в самом простом, земном смысле. Тем паче, что педагогов-мужчин здесь практически нет.

    Час дня – в монастыре обед, мероприятие обязательное для посещения. Дальше – продолжение послушаний, в шесть – вечерняя служба, после нее ужин. Кто совершенствуется в аскезе, не ужинает.

    Кстати, трудится в обители и наемная рабсила. Но тут не все выходит благолепно. На Святой горке мне показывают неохватный дуб – ровесник монастыря. Несколько лет назад он уронил огромную ветку на работягу – матерщинника. Тот что-то делал на кровле, помогая себе при этом крепкими русскими словами, а на увещания соратников только отмахивался. Потом слез с крыши, отошел под дерево – полюбоваться плодами рук своих, и тут рухнувший тяжеленный сук переломил ему позвоночник в двух местах.

    А вы думали – шутки? Это в Русской зарубежной церкви возможен священник – сама такого на Лазурном берегу видела – веселый, разведенный, шампанское постом дует. А у нас все строго. Слишком строго, если по гуманистическим меркам судить.

    Несчастный пролетарий передвигается теперь в инвалидном кресле. И больше не сквернословит, ни-ни.

    Девять часов вечера. Купола потускнели, но небо еще светло, и его торопливо крестят страдающие бессонницей птахи. Перед братским корпусом пасторальная тишина, только из распахнутого окна доносится хриплый кашель. Монастырь расположен в низине между холмами, здесь у многих проблемы с легкими и бронхами. Впрочем, бывают обители и более суровые по климатическим условиям. Кое-где продолжительность жизни монаха меньше средней по стране и едва переваливает за 50 лет (а монахи, прошу помнить, от излишеств нехороших застрахованы и в группы риска не входят). Печоры в этом смысле довольно благополучны – спасибо лекарям и регулярным отпускам. Монастырь не тюрьма. Недугуешь – поезжай в ту же Ялту, погрейся.


    «Как вы узнаете новости? – спрашиваю у одного из насельников. – Монахи ведь телевизор не смотрят?» «Нет, конечно. Но есть мобильные телефоны, у некоторых в кельях ноутбуки. Тут другое интересно: бывает, по целому месяцу некогда в интернет зайти, новости посмотреть, а зашел – ничего не изменилось. Нашли Каддафи, не нашли Каддафи, то ставка рефинансирования упала, то поднялась. Все одно и то же...»

    Между прочим, о кельях. Ничего романтического а-ля пушкинский «Борис Годунов» в них нет. Просто комнаты, которые выходят дверями в общий коридор, зачастую напоенный ароматами кухни. У насельников со стажем – отдельные, для молодых – на несколько коек. Кто студентом прозябал в общежитии, все это знает.

    «Ссоритесь, дуетесь друг на друга иногда?» – продолжаю пытать. «Не должны. Но мы ведь живые, а чем святее место, тем больше враг лютует. Это очень трудно – полюбить другого больше, чем себя. Знаете, почему Советский Союз развалился? Потому что никто не хотел думать о других, все начали себя любить».

    Поворот, вроде бы, внезапный, но я в который раз замечаю, что церковные люди относятся к советской эпохе неоднозначно. Не однозначно плохо. Наверное, потому что твердая вера, а тем более – решение уйти в монастырь во времена жестокие сталинские, тупые хрущевские, ленивые брежневские имели иную цену, нежели сегодня. Православный человеческий материал был меньше количеством, зато выше качеством.

    «Все, что происходит, надо воспринимать, как Божие» – всплывают в памяти слова отца Филарета.

    А вот правила, вынесенные лично мною из посещения Псково-Печерского монастыря:

    Не будь ханжой – это смехотворно выглядит даже у монахов.

    Всякой пищи, в том числе духовной, следует потреблять в меру. Каждому свое, живи и радуйся.

    Встречай людей по-человечески, даже если нет времени и желания. Нелюбовь смущает душу сильнее всякого соблазна.

    Если попадется тебе в жизни священник, которого захочется называть батюшкой, - цепляйся него руками и ногами, держи, не отпускай. Тех, кто способен любить другого больше, чем себя, в церкви так же немного, как и среди нас, простых смертных.

    Люди

    Печорам хватает сентябрьского солнышка, чтобы впасть в дрему. Хотя солнце, конечно, ни при чем. Легко вообразить, какое сонное царство устанавливается здесь под глухой дождичек или тишайший северный снегопад.

    Кто трудоустроен на сильно сократившемся с советских времен керамическом производстве – считай, повезло. Видимо, в силу безработицы на улицах Печор много молодых людей, тетешкающих младенцев. Двадцатилетние парни за неимением автомобилей водят детские коляски, за отсутствием других дел сполна наслаждаются радостями отцовства. Тоже по-своему неплохо.


    На что семьи живут? Летом – огород и обслуживание туристских потребностей (в основном извоз). Осенью – грибы и клюква. Всем этим, свеженьким, только что из леса, в изобилии торгуют по псковским дорогам. Плюс яблоки. Их в текущем году девать некуда, осыпаются и гниют в траве, однако ведерко «полосатки» килограмма на 3-4 обойдется проезжающему в 140 рублей. Аборигенов можно понять: оптовики скупают у них урожай по рупь восемьдесят за кило. А мы просто компенсируем чужую бессовестность.

    Переместившись из Печор в Пушкинские горы, я опять начну интересоваться ресурсами выживания и ничего нового не услышу: извоз, клюква, пасека. К возвращению на первобытно-натуральные рельсы народ относится со спокойным фатализмом. На Псковщине, если мыслить исторически, отродясь хорошо не жили.

    Зимой чем занимаетесь? – спрашиваю жителя Пушгор, чтобы закруглить годичный цикл.

    Кабанов бьем, лосей, зайцев. Да у телевизора валяемся.

    Может, я сочла бы охотничьи рассказы «гоном», если бы до того, в Печорах мне не перечисляли слово в слово: лоси, косули, зайцы, белки. Последних активно истребляет и черный монастырский кот Борман. Во многих домах покупного мяса вообще не водится – исключительно дичь, добытая главой семейства.

    Чем Россия хороша? Если власть тебя забудет – природа поможет.

    «У лося мясо сухое, волокнистое – только на котлеты. Медведь – наоборот, жирноват, опять-таки на любителя. Вот кабан – это да, там слой мяса, слой жирка чередуются...» Кто вам в Москве такую классификацию предоставит? Разве что Никита Михалков. А в Псковской области – едва ли не всякий мужик, у которого глаза не помутились от пьянства и руки не дрожат.

    Алкашей, лирически бредущих парочками, в Печорах не больше, чем в любом другом провинциальном городе. Зато здесь много каких-то странных людей. Не пьяных – странных. «Ну, вы же знаете, – разъясняет один из монахов, ­– к намоленным местам всегда такие стягиваются. А у нас отец Адриан отчитки проводил, чин изгнания бесов, сюда одержимых со всей страны свозили. Многие и остались поближе к монастырю – боятся уезжать».

    Отцу Адриану (Кирсанову) скоро 90 лет. Под дверями его кельи – через дверь от отца Иоанна – всегда очередь из нескольких просителей, ждущих приема. На отчитках у него начинали выть и кататься по полу даже члены официальных делегаций, заглянувшие в храм с экскурсией. Существуют свидетельства об излечении офицера КГБ и партийной дамы-функционерки.

    Сегодня отчитки в Псково-Печерской обители не проводятся – нет священников с подобным духовным дарованием.

    Что для одних – чудо, для других – досадное неудобство. Город Печоры значительно моложе монастыря и возникновением своим обязан именно ему, однако многие данный центр духовности недолюбливают. Прежде всего, за беспокойство, причиняемое странными людьми.

    Вразумления в обители искали высшие лица Государства российского. Иоанн Грозный, правда, сгоряча отсек голову преподобному игумену Корнилию, однако немедля раскаялся, лично отнес обезглавленное тело к Успенскому храму и пытался загладить вину щедрыми подношениями. Один колокол на звоннице – его. Другой, самый большой, четырехтонный – дар Петра I. Кроме того, Петр велел насыпать холм, а на холме поставить беседку – так, чтобы она оказалась выше стен, формально за пределами монастыря, и император мог бы в ней курить, не погрешая против правил.

    В Печорах Александр I испрашивал у иеросхимонаха Лазаря формулу праведной власти и услышал в ответ: «Жизнь царя должна служить примером для подданных». В 1903 году сюда приезжал последний русский самодержец Николай II. На вышеупомянутом зеленом диванчике в келье отца Иоанна сидел Владимир Путин – и получил от старца на память Феодоровскую икону Божьей матери.

    Все это так, однако из коренных обитателей Печор многие не бывали в монастыре ни разу. Впрочем, как рассказывает Георгий Василевич, часть населения Пушкиногорья тоже ухитряется за всю жизнь не заглянуть в Михайловское. Хотя для района заповедник – «градообразующее предприятие», здесь работают и – главное – получают зарплату двадцать процентов жителей.

    Каждое лето в заповедник, ­продолжает Василевич, подтягивается до тысячи доброхотов. В основном, это подростковые отряды. География: Мурманск, Пермь, Подмосковье, Ивано-Франковск… Живут на поляне в палатках, помогают по мере сил. Местные, пушкиногорские дети в ряды доброхотов не рвутся. Бывает, парень уходит в армию, ничего толком про родные края не зная. А там попадется командир пообразованнее: «Ты, правда, рядом с Михайловским вырос? Расскажи!» Возвращаются, говорит Василевич, растерянные и первым делом наверстывают упущенное.

    А нам-то кажется, будто, кроме дедовщины, в нашей армии ничего нет.

    Земля

    В Печорах даже диспетчер таксопарка не в состоянии ответить, сколько километров от их города до Пушкинских гор. Хотя область одна, и места прославленные, и расстояние по прямой – всего 170 верст. Люди не ездят. Не видят смысла тратить последние деньги.

    Ошалевший на радостях водитель берет курс от Псково-Печерского монастыря к Святогорскому, от одного Успенского собора к другому – тому, где похоронен Пушкин. Мелькают по сторонам облупленные фасады городских домишек, серые латаные крыши – деревенских… Грустно, уныло. Тут бы вспомнить из анекдота: «Это твоя родина, сынок», если бы Родиной не именовалась деревня на реке Великой в трех километрах от Пскова. Туда я не заезжала, врать не буду.

    Что чаще всего повторяется вдоль дорог Псковской области? Обелиски с долгим печальным поминальником. Война искалечила эти места надолго, если не навсегда. Для Печор военное прошлое – вопрос неловкий. Многие обвиняли тогдашнее духовенство в сотрудничестве с оккупантами. Затем обвинения сняли, но осадок все-таки остался. О трудной доле священников Псковской православной миссии – см. фильм Владимира Хотиненко «Поп».

    А в Михайловском все было «банально», как везде: Успенский собор немцы подрывали дважды, могилу Пушкина заминировали, исторические аллеи – тоже. Немало саперов погибло, очищая заповедную землю. Выйдешь дождливым утречком по грибы (их здесь – как в киносказках Александра Роу, берешь только элиту – белые, подберезовики, подосиновики), так вот, бредешь по мягкому мшистому подлеску, а впереди – воронка. В груди холодеет, не до грибов.

    Пушкинский заповедник выделяется на фоне Псковской области, как боровик среди сыроежек. И дело не в том лишь, что Господь Бог не создавал пейзажа прекраснее, чем в Михайловском. Здесь даже березы желтеют по-особому – будто кто-то прицельно капнул охрой на зеленые пряди. Сороть и Маленец (речка и озеро, если кто не знает) поблескивают в закатном свете недвижимо, как льдом подернутые. Тишина вокруг такая – собачий лай слышен из деревни за несколько километров. Воздух – хоть ножом его кромсай и ешь. Ни единого раздражителя – только последние осенние комары демонстрируют острое нежелание отправляться спать голодными.

    Возле домика Пушкина вышел навстречу охранник, оценил блаженную физиономию: «Ну, правильно, не все же в суете убиваться. Надо себе роздых дать». Вот из кого неплохой батюшка мог бы получиться.

    В Михайловском сразу пропадает ощущение провинциальности – в убогом понимании этого слова. Когда не бюджеты урезаны, а души человеческие. Знаете, как выглядит весьма приличная (по расценкам) гостиница в Печорах? Сиденье, пардон, отдельно от унитаза, бра почему-то в ногах кровати, розетки вываливаются из стен, обои в кровавых брызгах отсылают к старым, дофумитоксным временам.

    Проблема не в том, что в провинциальных русских гостиницах нет вай-фая. Проблема – в отсутствии вкуса, стыда за дурно выполненную работу и любви к своему .


    Зато такая любовь есть у Георгия Василевича. Белорус по национальности, сам из числа бывших доброхотов, он не приходится Пушкину ни праправнуком, ни внучатым племянником, но уже 18-й год трясется здесь над каждой былинкой, словно она ему родная. В итоге Михайловское сегодня – место абсолютно эксклюзивное по красоте, чистоте и благородству. Гуляешь здесь – значит, ты вип. Випее не бывает.

    Конечно, в Пушкиногорье нет безупречных образцов для подражания. Грешный Александр Сергеевич ратовал не за пущую длину женских юбок, а, напротив, за полное упразднение оных, и весьма в этом преуспел. Однако любой, кто бросает взгляд с Михайловского холма – в первый, десятый, сотый раз – может только молитвенно выдохнуть «ах!». Все, что кроме «ах», будет лишним. Потому что следующие слова – очень часто: «Хочу здесь жить!». Расширение окрестных деревень и коттеджная застройка близ усадебных границ являются сотрудникам заповедника в ночных кошмарах. "Известия" подробно рассказывали об этой проблеме минувшей зимой – в материале "Пушкино горе".

    Обычно Михайловское поражает наповал, но изредка – догоняет через годы. Яркий пример – Сергей Довлатов. Он провел здесь два лета – в 1976-м и 77-м. Пытался уйти в гиды, как утомленные люди мечтают уйти в монахи, – от клубка житейских проблем. Такого рода мотивация не засчитывается ни на небе, ни на земле. В итоге талантливый пьющий диссидент оставил знаменитую повесть «Заповедник», имевшую, как всякий гротеск, мало сходства с реальностью.

    Заповедник – тот, который без кавычек – относитсяся к Довлатову великодушно, я бы сказала, по-христиански. Готовят специальный экскурсионный маршрут, открыли выставку к 70-летию. В одной из витрин автограф друзьям: «…в память о лучших местах на земле! А я, между прочим, побывал в 12 странах…» Чтобы дозреть до Михайловского, Довлатову потребовалось эмигрировать в Америку.

    Несколько дней в пушкинском заповеднике наводят на очень простые мысли:

    Не торопись судить: если человек или место тебе не нравятся, возможно, ты просто к ним не готов.

    Служить Богу в миру не легче, чем в монастыре, в монастыре – не проще, чем в миру. Служить вообще трудно.

    Чувствуешь в себе достаточный духовный опыт – поезжай в Псково-Печерскую обитель, Оптину пустынь, Дивеево... Не уверен – тогда сначала в Михайловское, Константиново, Вёшки... Главное, надо любить все это, как любят только своё – преданно и нерасторжимо. Аминь.

    Как бы человек не молился - сам или по молитвослову - главное, как учит Церковь, чтобы он делал это систематически, со вниманием и благоговением. Примером такого отношения к молитве может послужить недавно изданная «Келейная книжица» архимандрита Иоанна (Крестьянкина). Это обычный блокнотик, где от руки записаны особенно любимые батюшкой молитвы, собранные им за последние 25 лет жизни, и порядок их прочтения. Этот карманный молитвослов батюшка всегда носил с собой и прибегал к нему ежедневно. Об этой книжице и не только о ней наш корреспондент Екатерина СТЕПАНОВА побеседовала с келейником отца Иоанна архимандритом ФИЛАРЕТОМ (Кольцовым) и письмоводителем батюшки Татьяной СМИРНОВОЙ

    Архимандрит Иоанн Крестьянкин

    - Как появилась эта книжица?

    Келья, где жил отец Иоанн

    Татьяна Сергеевна Смирнова: Незадолго до своей смерти отец Иоанн подарил мне этот блокнот. Все мы удивились, почему именно мне, ведь здесь есть священнические молитвы: молитва духовника, молитва перед исповедью, перед службой, пред произнесением проповеди. Но батюшка сказал: «Я читаю каждый день, и ты читай». Наверно отец Иоанн хотел этим показать, что его книжица может быть полезна не только монахам и священникам, но и мирянам. Весной 2007 года мы издали этот блокнотик небольшим тиражом, думали сделать такой подарок его духовным чадам ко дню рождения отца Иоанна. Батюшка очень любил делать подарки, особенно он любил дарить книги. Но так много людей захотели получить блокнотик с любимыми молитвами батюшки, что нашего тиража не хватило и теперь мы его переиздаем для широкой продажи. А также подготовили и издали ко дню ангела батюшки небольшой тираж второй книжицы - покаянных молитв и размышлений.

    - Батюшка учил молиться? Как он сам молился, когда оставался один?

    Татьяна Сергеевна Смирнова: Это один Господь и знает, как он молился, когда оставался один, больше никто. Могу только сказать, у него в келье не был заведен большой свет. Он молился в полумраке. На столике стояли два ночника, перед иконами горели лампады. Один он оставался только ночью. Все остальное время с раннего утра до самого вечера занимали посетители и послушания. Но батюшка умел молиться и без особых условий, он молился постоянно, несмотря на суету вокруг, и молитва его была очень действенная. Сколько раз я на себе это проверяла! Бывало, прибежишь к нему с какой-то бедой, он прочитает один только тропарь перед Казанской иконой и все налаживается! А нас он учил: «Каждый день обязательно садись в креслице или на диванчик и посиди, и подумай - просто под Богом посиди». Не спешить в углу, читать быстро, а думать о своем, а помолчать, подумать, «перед Богом побыть». Но при этом батюшка говорил, что правило все-таки всегда остается правилом и оставлять его нельзя: «Неужели ты лучше выдумаешь, чем Василий Великий или Иоанн Златоуст?», - говорил отец Иоанн.

    «У нас не был заведен большой свет, когда батюшка молился он зажигал лампады и вот этот небольшой светильник-церквушку», сказала Татьяна Сергеевна

    Архимандрит Филарет: Мы постоянно прибегали к батюшкиным молитвам. Допустим, кто-то уходил в отпуск, писал прошение, а его не отпускали. У человека все кипит внутри: «Как это меня и не отпустили? Я тут запланировал, билеты уже купил, договорился - там меня встречают, здесь провожают! Все. На службу не пойду, послушание выполнять не буду!». Придет он к отцу Иоанну, кулаками размахивает: «Батюшка, меня не отпустили, наместник такой-сякой». Батюшка выслушает: «Ну, давай помолимся, подождем несколько дней». Он так приласкает, пригладит, а главное помолится и человеку этому посоветует молиться. И через два-три дня действительно все разрешалось. Буря куда-то уходила, кулаками он уже не размахивал, принимал Волю Божью, успокаивался. А потом через какое-то время выяснялось, что не надо было ему никуда ехать вообще, не полезно было бы для него же.

    Татьяна Сергеевна Смирнова: У батюшки был очень хорошая память, память сердца. Он помнил людей и их скорби. Все уж и думать забыли, стерлось все из головы, полгода прошло, а он все носит в сердце каждого человека, кто к нему обращался, молитвенно на руках носит. Когда ему записки передавали с просьбой молитв, он обязательно сначала дома, а потом и в храме всех поминал. Но силы у батюшки убывали, а записок становилось все больше. Казалось их просто невозможно охватить! Но он все равно за всех молился сам. А если имена были написаны мелко и не понятно, я ему эти записочки переписывала крупнее. И еще, он всегда просил подписывать на записке о чем молиться, в чем нужда этого конкретного человека, о чем для него просить.

    Архимандрит Филарет: Отец Иоанн не рассказывал, он больше показывал, как надо молиться. Но он не требовал и не заставлял. Он мог сказать: «вот эту молитву тебе сейчас можно почитать» или «перед этой иконой можно помолиться». Когда еще не было в свободной продаже такого количества сборников разных молитв - батюшка сразу и листочки с нужными молитвами раздавал, напечатанные на машинке или написанные от руки. Например, он очень любил раздавать краткую молитву митрополита Антония Сурожского: «Боже, Ты знаешь все, и любовь Твоя совершенна; возьми же эту жизнь в Твою руку, сделай то, что я жажду сделать, но не могу». И он еще добавлял: «и в жизни этого человека» или «моего ребенка», или «моей дочери».

    - А где он эти молитвы брал? Тоже выписывал из святых отцов или что-то сам придумывал?

    Татьяна Сергеевна Смирнова: У батюшки была целая «аптека», как мы ее называли, высказываний святых отцов, молитв и иконочек. Батюшка записывал к себе на бумажку вопросы, которые ему задавали чада, и потом искал на них ответы у святых отцов. Много было выписок из писем Игнатия Брянчанинова, из Феофана Затворника. Такие ответы у нас накопились в «аптеке» практически по любым вопросам. Они были тематически разложены по коробочкам и лежали здесь в келье, под кроватью. Иногда он просто сам что-то читал, а потом говорил мне: «Выпиши то и то, вот с такой страницы, положи в такую тему».

    Архимандрит Филарет: Икон тогда тоже не было никаких, даже бумажных, а люди нуждались в них. У батюшки было определено перед какими иконами в каких нуждах молиться. И его чада доставали эти образы, фотографировали на пленку, печатали и привозили сюда. Все это - иконочки и молитвы перед определенными образами - батюшка раздавал в благословение. И, конечно, это было для людей большим утешением. Допустим, мы долгое время не знали о молитве Оптинских старцев. Она нигде не печаталась. Еще и об открытии Оптиной не было речи никакой, а у него эта молитва уже была. У меня сохранились некоторые молитвы и иконочки, которые он дарил.

    Лампадка

    - А сам батюшка записывал какие-то свои молитвы?

    Татьяна Сергеевна Смирнова: Молитв он не записывал, а вот к проповедям готовился очень тщательно. Особенно, когда народ появился в храмах. Ведь раньше не больно-то давали говорить. Бывало, его в алтарь затаскивали на ковре. Он начинал говорить, и ему было очень трудно остановиться. Он вспоминал: «Чувствую, что ковер поехал». Из алтаря его тянут, что, мол, хватит уже говорить. А местные-то наши монахи и мирские прихожане, конечно, очень любили проповеди батюшки. Всегда узнавали, где и когда отец Иоанн говорит и собирались. Проповеди, которые мы издали на дисках, люди в разные годы для себя записывали на магнитофон. А потом, через много лет стали приносить к нам - и видите, так много собралось, что мы выпустили уже несколько дисков. Первые из них отец Иоанн даже сам прослушал: «Ой, как хорошо, а кто это говорит?» - меня спрашивал. «Вы!» - я ему отвечаю, а он только головой качает.

    - Вы говорите, что батюшка много читал, а какие он читал книги? Выписывал ли прессу?

    Татьяна Сергеевна Смирнова: Он был очень образованным человеком. Причем он был образован не только в духовном, но в широком смысле слова. Он много читал, но когда он это делал, я не могу сказать. Наверно ночью, днем это было решительно невозможно. Все книги были у него пронумерованы, сложены в архив, даже картотека была в отдельных ящичках. Про наше время он говорил, что теперь книг стало больше чем хлеба! Вот какое время настало! А прессы нам никакой и не надо было, ни радио, ни телевизора. Все нам привозили, приносили, рассказывали. Батюшка говорил: у нас самая верная информация! Потому, что в прессе политика примешена, а здесь живой человек со своей болью - самая четкая и достоверная информация.

    Перед этими иконами молился отец Иоанн

    - Батюшка сам благословил писать о нем воспоминания?

    Татьяна Сергеевна Смирнова: Где-то за год до своей смерти отец Иоанн подозвал меня и сказал: «Вот, я твой духовник; чтобы у тебя и полслова не вышло обо мне», я выслушала и пошла готовить завтрак. Есть потаенная жизнь, которую знает только Бог и тот человек, который этой жизнью живет. И как только вы этот опыт обнародуете, вы его теряете - если не совсем, то плоды его. По пути на кухню меня батюшка один встретил и спрашивает: «Ты там что-нибудь записываешь?». Я ему и рассказала, что отец Иоанн только что запретил писать. Он мне ничего не сказал, а вечером сам с наместником пришел к отцу Иоанну. Заволновались, и правильно. А батюшка им: «Какие еще воспоминания? Это о ком еще воспоминания? Никаких воспоминаний! Вы что?» Но они подошли очень толково. Батюшка читал тогда, что про отца Николая Гурьянова писали, и очень волновался за него: «Божий человек, и на нем делают против Церкви такую акцию!» Тогда наместник ему и говорит: «Батюшка, вот вы уйдете; писать все равно будут - хотим мы этого или не хотим. Но тогда монастырь уже ничего не сможет сказать вопреки. Что бы ни написали, все будет принято как истина». Тогда батюшка помолился, подумал и меня зовет: «Ты там что-то корябала. Так вот, собирай материал. Только смотри, когда ты воспоминания будешь писать, чтобы глаза у тебя не блестели! И ничего не выдумывай, ничего. Только то, что было, пиши». Я стала записывать на клочках бумаги, на конвертах. Письма стала сохранять его, которые он мне диктовал, а то раньше и в голову не приходило даже - отправлено и, Слава Богу, в печь все отправлялось. Так и получились все эти книги с воспоминаниями. Ничего не придумывала я, все как было, записала только.

    - Какой был у батюшки распорядок дня?

    Татьяна Сергеевна Смирнова: Он вставал в пять часов каждый день и шел на братский молебен. Уже бьют в колокол к обеду, час дня, а он только врывается в келью и еще хвост посетителей с собой приводит. Причем он и в храме, и потом по дороге идет - все время в толпе людей, а потом еще назначает на после обеда, перед службой. Тех, кто в этот день уезжал, батюшка обязательно всех принимал. А ночью после двенадцати принимал братьев. А уж после них, я, бывало, уйду даже, до ворот дойду - кого-нибудь посылает за мной: «Пусть вернется». Значит, кто-то еще там свалился на голову из приезжих. И утром все сначала. Не знаю, когда он отдыхал.

    - Сколько человек приходило к нему в день?

    Архимандрит Филарет: К нему приезжало очень много людей, посчитать решительно невозможно! Каждый со своими вопросами, проблемами, просьбами молитв. И были такие люди, которые, когда видели, что к батюшке много народу идет, смущались, думали, что, может, у других людей больше проблем, и не подходили. Они утешались тем, что бывали на его службах, слушали проповеди, обращенные к ним. И когда они помолились вместе с батюшкой в храме - им этого было достаточно. Это потрясающе, они удовлетворенные уезжали! Дух ведь никогда не обманешь. Батюшка искренне молился.

    Бывало ли так, что он вам говорил много про пришедшего человека, а ему, ожидающему с вопросами за дверью кельи, просил передать только часть сказанного о нем?

    Татьяна Сергеевна Смирнова: Он говорил ровно столько, сколько надо было сказать. Меня очень смущал этот момент, когда я должна была передавать людям слова батюшки. Во-первых, я не особо высокого мнения о своей памяти, и думала: а вдруг забуду что. А во-вторых, ведь, когда передаешь, очень важно - как сказать. Можно интонацией то, что сказано, окрасить совсем не так, как было передано. И я ему это свое смущение сказала, а он мне ответил: «Ты на послушании, тебя нет. Ты - служебный дух. Ты передашь ровно столько, сколько я тебе сказал, и так, как я тебе сказал».

    Эта надпись висит на двери в келью батюшки

    - А как проходила беседа, когда люди приходили к батюшке в келью?

    Татьяна Сергеевна Смирнова: Собиралась полная келья людей. Еще он и сам-то не дошел, а здесь уже сидят все, кого он назначил. На стульчиках, на диванчике, стоят. Батюшка заходит, сначала перед иконами читает «Царю Небесный», потом начинает общий разговор. Не то, что он садится, в глазки тебе смотрит и начинает что-то объяснять - что у тебя там делается внутри. Нет, он, в общем, всем говорил вместе, но каждый знал, что из сказанного конкретно к нему относится. Вот это было удивительное чувство. Думаешь, общий разговор, а потом из этого все ответы, личные для каждого выстраиваются. Разным людям на один и тот же вопрос мог совершенно по-разному отвечать. Потом они говорили: «Что же он мне сказал то, а ей сказал это?» Значит мера одной - одна, а мера другой – другая. А в конце беседы батюшка всегда всех кропил и помазывал, по полному чину как на Соборовании! Никто отсюда не уходил не помазанным! Так у батюшки было заведено. И вас я тоже не выпущу!

    Архимандрит Филарет кропит святой водой Татьяну Сергеевну, как это было заведено у отца Иоанна

    Как вы думаете, что заставляет человека обращаться к старцу? И чем старец отличается от опытного священника?

    Архимандрит Филарет: К батюшке обращались те, кто искал истину, кто сомневался, смущался чем-то. Те, кто был уверен в себе, в своем выборе, в своей жизни, не приезжали. Вы спрашиваете, чем старец отличается от любого другого опытного священника. Старцы - это как пророки в Ветхом Завете. Там ведь тоже и другие праведные люди были, но пророки - это голос Божий для народа. Так же и старцы. Кто-то из батюшек может молиться, кто-то может проповедь красивую сказать - это все дары: дар служения, дар молитвы, дар слова. А здесь, в батюшке, было все. И в беседе он не просто говорил красивые слова, а молился, чтобы Господь ему открывал и через него Свою Волю показывал. И Господь ему открывался и внушал что сказать.

    - Батюшка говорил что-нибудь о современном монашестве?

    Татьяна Сергеевна Смирнова: Говорил, говорил. Письма его почитайте. Идет процесс созидания. Мы, наше поколение, завалы аннулируем. «Кого мир народил, тем и Бог наградил». Мы все пришли из мира больные и искалеченные. И вот мы делаем настолько, насколько можем, насколько есть понимание. Сейчас монастыри все строящиеся. Пока до духовного делания руки не дошли. Но раз завалы аннулируем, значит, фундамент закладываем для будущего монашества. Бог из камней может детей Аврааму создать.

    - Что батюшку радовало, а что печалило?

    Татьяна Сергеевна Смирнова: Жизнь его радовала! Он очень любил жизнь! И никогда не жаловался. Даже когда все мы видели, что он уже слабенький, он только один раз сказал: «Где моя былая удаль?» - Вот его единственная жалоба была! «Батюшка, Вам тяжело?» - «Нет». «А что ж Вы вздыхаете?» - «Легче мне так…»

    Архимандрит Филарет: Он был искренний, живой и, конечно, имел дар любви, дар рассуждения и к любому человеку он равнодушным не оставался. Поэтому его так любили все. Он родился в той, православной, императорской России. Он говорил: «Мы - николаевские». Говорил: «Я помню до сих пор аромат того ладана». Представляете, того - дореволюционного ладана! Он все традиции знал, видел, через себя пропускал, впитывал, и потом он все это передавал нам. Он рассказывал, как в его детстве на митру ходили любоваться в собор - она была одна чуть ли не на весь город. Потому что это была церковная награда, которую давали действительно заслуженным протоиреям или архимандритам, а не как сегодня. Меня вот наградили по молитвам батюшки: я к нему пришел, плакался, говорю: «Батюшка, митру мне до сих пор не дают», а он говорил: «Дадут, дадут, дадут…». Я ему шутя, а ведь дали. Меня он полюбил из-за живости, из-за юркости, вездепроходности. И действительно, он меня по-настоящему, очень сильно любил. А на меня люди жаловались: они хотели к нему приходить, а я не допускал, потому что ему было тяжело. Он никогда никому не мог отказать, а я как цепной пес был, как меня в одном месте овчаркой назвали. Потому что если всех допустить, они бы его раздавили, размазали и все - ничего бы от него не осталось. То же самое сегодня - у любого старца. Я его приводил в келью, а он меня целовал, наверное, раз пятьдесят. «Спаси тебя, Господи, спаси тебя, Господи». Сам не мог отказать, действительно, у него дух не такой.

    Пещера, где похоронен о.Иоанн

    - Трудно теперь жить без батюшки. Есть ли что-то, что вы теперь бы у него спросили?

    Татьяна Сергеевна Смирнова: Без батюшки очень сложно. Надо заново учиться жить. Но, все-таки мы видели батюшку, знаем как он жил, помним его. У нас есть пример, как строить свою жизнь.

    Архимандрит Филарет: А вот меня это как раз пугает. Потому что Бог скажет: Вот ты видел? Почему не так живешь? Вдвойне спросит. Раньше мне было хорошо, что я с батюшкой, а сегодня меня это так пугает, так пугает. И Бог спросит вдвойне, почему ты так не живешь? И все.
    Сегодня я многое бы спросил у него, но в то же время неловко было спрашивать батюшку о внутренних, сугубо личных, интимных вещах. Это свое персональное, внутренняя глубина - и батюшка не пускал и не открывал ее. Это особый дар, мы не могли все это вместить. Он говорил, что мы сами виноваты, что у нас теперь нет старцев. Их нет, потому что нет среди нас послушников.

    Могила архимандрита Иоанна (Крестьянкина)

    - А какие-то чудеса после смерти батюшки сейчас происходят?

    Архимандрит Филарет: Чудес батюшка никогда не искал, он не любил эти чудеса. Он сказал: «Не пишите по мне акафисты».

    Татьяна Сергеевна Смирнова: Еще он говорил: самое большое чудо, что мы в Церкви и что мы должны увидеть себя такими, какие есть. Вот это чудо. А батюшка всегда: «Не нам, не нам, но имени Твоему, Господи, даждь славу», Церкви. Он терпеть не мог прославителей и прославительниц.

    ,

    19 июня - день рождения архимандрита Серафима (Розенберга; 1909-1994), старца Псково-Печерской обители. Светлый облик подвижника сохранился в памяти тех, кто знал его. Вот их рассказы о Божием угоднике.

    «Отец Серафим был духовным сыном преподобного Симеона Псково-Печерского. В первый год своего пребывания в обители он получил послушание от духовника: сметать дубовые листья с крыши Успенского собора. Успенский собор пещерный, и над ним, на святой горке, росли несколько древнейших дубов, которые и покрывали осенью всю крышу своими листьями. Отец Серафим исполнял это послушание до самой старости. Обвязывал себя веревкой, брал метлу и довольно ловко передвигался по крыше».

    Архиепископ Владимир (Кобец; † 1960); в 1947-1949 годах - наместник, затем настоятель Псково-Печерского монастыря:

    «Иеромонах Серафим данное ему послушание выполняет охотно и хорошо. Каждую минуту своего досуга заполняет полезным трудом. Предан обители и как монах служит образцом для всей братии. Скромный, смиренный, с полным отсутствием гордости. Абсолютно трезвый и до мельчайших подробностей выполняющий монастырскую дисциплину».

    Иноки Псково-Печерского монастыря:

    «Последние лет 50 он вообще не выходил за ворота обители. Он нес послушание ризничного, а посему всегда носил на себе огромные тюки с облачениями - из Михайловского в Сретенский, из Успенского в Михайловский храмы. Кто был в Печорах, тот знает, что монастырь расположен в овраге, а потому одни храмы находятся внизу, другие вверху, так что подниматься или опускаться до них и с пустыми руками непросто».

    Монахиня Серафима, келейница старца:

    «У отца Серафима была небольшая карманная Псалтирь, и в ней было его рукой написано: “31 октября - память преподобных Спиридона и Никодима просфорников”. Изучил на память всю Псалтирь и, трудясь усердно ради спасения своей души, беспрестанно пел псалмы - за сутки всю Псалтирь. 30 лет трудился».

    Он был очень сильным молитвенником. Быть может, именно его молитвами монастырь и держался в прежние трудные годы

    Архиепископ Гавриил (Стеблюченко; ныне на покое); в 1975-1988 годах - наместник Псково-Печерской обители:

    «Господь дал отцу Серафиму и дар прозорливости, и дар пророчества. Многие к нему приходили за советом и благословением, и некоторых он наставлял. Но самым главным было то, что он был очень сильным молитвенником. Такой он был молитвенник, что мы все в монастыре ему удивлялись - и другие старцы, и отец Иоанн (Крестьянкин). Все отдавали предпочтение его молитвам. Быть может, именно его молитвами монастырь и держался в прежние трудные годы. В 1930-е годы монастырю было жить очень трудно, а обитель не только жила, но и украшалась, и умножалась монашествующими.

    Как отец Серафим вел свою внутреннюю иноческую жизнь, как с Господом общался - никто этой тайны не знает, но внешняя его монашеская жизнь была, конечно, образцом для всех. И для нас, молодых, и для духовников, и особенно для паломников. Он не то что с ними беседовал (отец Серафим был молчалив), а вот просто идет он по монастырю - и по его движениям, по его взгляду, его труду, по всему, что он делает, - по всему было видно, что это уже не земной человек. Весь его вид излучал послушание, излучал молитву, терпение. Он мало говорил, а если с кем и заговорит, то это считалось за что-то сверхъестественное, и человек, с которым он вступал в беседу, расцветал.

    В то время, когда я был наместником обители, иногда бывало так, что какой-нибудь священник, или монах, или послушник попадал в сложное, порой безвыходное духовное положение. И тогда я говорил ему: “Иди к отцу Серафиму: как он скажет, так и будет!” Бывали случаи, что отец Серафим таких присланных к нему за советом и благословением людей вообще не принимал: просто не выходил к ним - и всё! И после этого мы обычно замечали, что такой человек вскоре сам уходил из обители; видно, уж отец Серафим знал об этом заранее или предчувствовал. А другого - примет, поговорит с ним, и всё в его судьбе как-то образуется».

    Архимандрит Тихон (Секретарев), наместник Псково-Печерского монастыря:

    «Внутренний мир отца Серафима ведом только Богу. Он ежедневно читал жития святых на славянском языке. Любимым монашеским наставником для него был преподобный Феодор Студит. Зайдя к нему в келью, благоухавшую ладаном, его можно было всегда застать за рукоделием. За вечерним богослужением он читал неопустительно монастырский синодик с именами, записанными для молитвы в обители, и, стоя рядом с братским клиросом, подпевал монашескому хору».


    Архимандрит Иоанн (Крестьянкин)

    Архимандрит Иоанн (Крестьянкин):

    Когда как-то речь зашла об отце Серафиме, архимандрит Иоанн (Крестьянкин) сказал: «Он спасется».

    Архимандрит Тихон (Шевкунов), наместник Сретенского монастыря:

    «Отец Серафим мало общался с людьми. Жил он в пещере, приспособленной под келью, очень сырой и темной. На службе он стоял весь углубленный в молитву, низко склонив голову, изредка, по-особому легко и благоговейно, совершая крестное знамение. И по монастырю отец Серафим проходил всегда такой же сосредоточенный. Нам, послушникам, преступлением казалось отвлечь его. Правда, иногда он сам коротко обращался к нам. Например, возвращаясь в келью с Литургии, всегда давал просфору дежурному на монастырской площади. Или как-то один послушник - Саша Швецов - подумывал о том, чтобы оставить монастырь. Отец Серафим неожиданно подошел к нему и, топнув ногой, строго прикрикнул: “Нет тебе дороги из монастыря!” Сам он, прожив здесь безвыходно 60 лет, говорил: “Я даже помыслом не выходил из обители”. В 1945 году его, правда, как немца, выводили на расстрел наши солдаты, но потом передумали и не расстреляли.

    Архимандрит Тихон (Шевкунов)

    Вообще, несмотря на свою замкнутость и суровость, он был необычайно добрым, любящим человеком. И его в монастыре все бесконечно почитали и любили… Я некоторое время был иподиаконом у отца наместника архимандрита Гавриила и заметил, что, когда отец Серафим входил в алтарь, наместник поспешно поднимался со своего места навстречу ему и приветствовал его с особым почтением. Больше он так не относился ни к кому… Голос этого немецкого барона, великого монаха-аскета, прозорливого подвижника был всегда решающим в самых сложных решениях, которые приходилось принимать братии монастыря.

    Отец Серафим редко говорил какие-то особые поучения. В прихожей его суровой пещерной кельи висели листы с высказываниями из святителя Тихона Задонского, и тот, кто приходил к нему, часто довольствовался этими цитатами или советом отца Серафима: “Побольше читайте святителя Тихона”.

    Все годы жизни в монастыре отец Серафим во всем довольствовался самым малым. Не только в еде, во сне, в общении с людьми, но и даже, казалось бы, в совсем обычных вещах. Например, в бане он никогда не мылся под душем, ему всегда хватало лишь одной-единственной шайки воды. Когда послушники спросили у него, почему он не использует душ, ведь в нем воды сколько угодно, он буркнул, что под душем мыться всё равно что шоколад есть».

    Архимандрит Филарет (Кольцов):

    «В моей памяти отец Серафим остался как строгий монах, аскет, труженик. Он всегда оставался немногословен, одевался очень скромно. Кажется, на нем всегда была одна и та же одежда: старенькая скуфейка, галоши, легкая курточка - он никогда не кутался, даже в самый сильный мороз носил всё в ту же курточку. В келье у отца Серафима ничего лишнего не было: кованая металлическая кровать, на ней щит и матрас. Над кроватью - крест и карманные часики. Простенький деревянный стол с выдвижным ящиком, стул и наконец святой угол - в нем находилась большая икона Святой Троицы. Ни водопровода, ни батарей отопления, вместо них - печь. Ее он топил сам, дрова тоже сам укладывал: привезут ему целую кучу, свалят в коридоре, и он переносит их потихоньку в келью. Воду тоже носил сам из колодца.

    Если у меня возникали какие-то духовные вопросы, проблемы, я всегда мог обратиться к отцу Серафиму (отвечал он всегда кратко и по существу, поскольку вообще по характеру был молчалив). Двери его кельи никогда не закрывались для нуждавшихся в его молитвенной помощи и совете».

    Игумен Роман (Загребнев)

    Игумен Роман (Загребнев):

    «Отец Серафим имел дар прозорливости, но хранил его в сокровенности как зеницу ока, чтобы избежать тем самым славы человеческой. Бывало, если последует какое-нибудь малейшее нарушение с моей стороны, батюшка посмотрит на меня испытующим взглядом и этим самым даст почувствовать ошибку. До сих пор я бесконечно признателен ему за такие уроки педагогики без слов.

    Еще об одном событии рассказал мне монах Евлогий. Он приобрел себе хороший синодик и вписал в него всю братию, в том числе и отца Серафима. При первой же с ним встрече отец Серафим, ласково улыбаясь, произнес: “Благодарю тя, брате, что для молитвы записал и мое имя в свой синодик. Спаси тя Господи!” »

    Иеродиакон Никон (Горохов):

    «Что меня сразу поразило при встрече с отцом Серафимом, это такая совершенно исключительная черта его характера, как пунктуальность. Подобной пунктуальности я не встречал более ни у кого. И еще он был по-спартански лаконичен и краток в выражении своих мыслей или пожеланий. В этой лаконичности было что-то могучее и аскетическое. Несомненно, отец Серафим был человеком глубокого внутреннего трезвения, какой-то особенной духовной сосредоточенности и внимания к себе. Хорошо помню Успенскую площадь, полную глазеющих по сторонам туристов, и отца Серафима, идущего между ними с невозмутимым и совершенно спокойным лицом, со взором, опущенным на землю. Батюшка старался в многолюдство из своей кельи не выходить и, по возможности, проводить больше времени за келейными занятиями. Он много молился, но всегда делал это втайне, чтобы никто об этом не знал.

    Два качества - аккуратность и бережливость - были настолько заметны в поведении отца Серафима, что проявлялись даже в мелочах. Так, однажды у него сломался стул, и он отдал его в столярную мастерскую - на починку. Когда этот “стульчик” увидел начальник “столярки” отец Платон, то пришел в ужас. Ремонтировать здесь было практически нечего - легче было бы попросту спалить в печке эту рухлядь, чем тратить время на ее ремонт. Именно так отец Платон и предложил поступить отцу Серафиму. Но тот ответил категорическим отказом, лаконично заявив: “Я на нем сидел 50 лет, просижу как-нибудь и до смерти”. И отцу Платону пришлось чинить этот “антиквариат” - ради того великого уважения, которым был окружен отец Серафим среди монастырской братии.

    Однажды некто из пономарей очень сильно разозлился на отца Серафима. Он стал спорить с батюшкой и доказывать некую свою правоту; однако отец Серафим не уступал ему и тоже настаивал на своем. Пономарь же не унимался и продолжал спорить со старцем. И тогда отец Серафим вдруг упал ему в ноги и попросил у него прощения. Тот в страхе убежал. Потом он мне рассказывал про поступок этот старца, будучи до глубины души поражен его смирением».

    Архимандрит Тихон (Шевкунов):

    «Как-то, году в 1984-м, мне довелось побывать в Дивеево. А тогда это было не так просто, как сейчас: поблизости находился закрытый военный город. Старые дивеевские монахини подарили мне частицу камня, на котором молился преподобный Серафим. Вернувшись в Печоры, я решился подойти к отцу Серафиму и подарить ему эту святыню, связанную с его духовным покровителем. Отец Серафим сначала долго стоял молча, а потом спросил: “Что я могу за это для вас сделать?” Я даже немного опешил. “Да ничего…” - но потом выпалил самое сокровенное: “Помолитесь, чтобы я стал монахом!” Помню, как внимательно посмотрел на меня отец Серафим. “Для этого нужно главное, - сказал он негромко, - ваше собственное произволение”. Затем он сказал о главной проблеме сегодняшнего монашества: “Беда нынешних монастырей в том, что люди приходят сюда со слабым произволением”. Только теперь я всё больше понимаю, насколько глубоко было это замечание отца Серафима. Жертвенного самоотречения и решимости на монашеский подвиг в нас всё меньше. Об этом, наблюдая за молодыми насельниками обители, и болело сердце у отца Серафима.

    Но я не раз на своей судьбе испытал силу дарований отца Серафима. Как-то летом 1986 года я проходил мимо кельи старца и увидел, что он собирается сменить лампу в фонаре у себя на крыльце. Я подошел к нему, принес табурет и помог вкрутить лампу. Отец Серафим поблагодарил меня и сказал: “Одного послушника архиерей забрал в Москву на послушание. Думали, что ненадолго, а он там и остался!” “Ну и что?” - спросил я. “Ну и всё!” - сказал отец Серафим. Развернулся и ушел в свою келью. В недоумении и я пошел своей дорогой. Какого послушника? Какой архиерей?.. Через три дня меня вызвал наместник архимандрит Гавриил. Он сказал, что ему сегодня позвонил из столицы архиепископ Волоколамский Питирим, председатель Издательского отдела Московского Патриархата. Владыка Питирим узнал, что в Печорском монастыре есть послушник с высшим кинематографическим образованием и обратился с просьбой к отцу наместнику прислать его в Москву: срочно нужны были специалисты, чтобы готовить телевизионную и кинопрограмму к 1000-летию Крещения Руси, празднование которого намечалось через два года. Послушником, о котором шла речь, был я… Конечно же, я сразу вспомнил свой последний разговор с отцом Серафимом о послушнике, об архиерее, о Москве и бросился к нему в келью. “Воля Божия! Не горюйте. Всё к лучшему, вы сами это увидите и поймете”, - ласково сказал мне старец».


    Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь

    Инок Псково-Печерского монастыря:

    «В последние годы он не мог сам ходить - сломал шейку бедра… В день Светлого Воскресения мы с отцом Зиноном всегда заходили его поздравить. В тот год отец Зинон вызвал меня с клироса, сказал: “Идем к отцу Серафиму”. Я, конечно, пошел. Перед дверью мы, как положено, прочитали молитву. Отец Серафим ответил, мы вошли… “Сейчас, канон дочитаю”, - сказал он, и мы стали ждать. Стояла звенящая тишина, он читал молча. И вдруг меня прошибло (отца Зинона - тоже, он позже сказал об этом). Я вдруг почувствовал, что здесь находится еще Некто, что здесь обитает всесильный и сладчайший Дух. Горло перехватило, слезы застлали глаза, сердце забилось в небывалом восторге. Пасха! Я вдруг почувствовал, что Пасха - не в пениях и криках, а в этой благодатной тишине этой тесной монашеской кельи. Он повернулся к нам. Лицо его сияло. Он обнял нас, говорил что-то. Что? - Я, честно говоря, не помню, да это и неважно. Важно, что живет в обители человек, и в нем живет Святой Дух…»

    Монахиня Серафима:

    «Он всегда великий постник был - всё ел по чайной ложечке - и до болезни, и во время болезни. Когда отец Серафим лежал и болел, он всё молился, лежал с книжечкой. Он ведь каждый день причащался, и я вместе с ним тоже… Когда я за ним ухаживала, я всё время чувствовала себя не на земле, а на небе…

    Отец Серафим молчаливый был, мало говорил. Но вот однажды я посуду мою вечером, а он вдруг и говорит: “Как начнут умирать один за другим”. И повторил: “Как начнут умирать один за другим”… И правда, после его смерти как пошли умирать батюшки наши: отец Александр, отец Досифей, отец Феофан, отец Нафанаил…»

    Из духовного дневника старца Серафима (Розенберга)

    Архимандрит Серафим (Розенберг)

    «Ничего не могу без Бога - ни шагу ступить. Не имею ничего своего, всё - Божие. Я - Его создание, Им одним храним, питаем, спасаем. Темен я, нечист, всех хуже - пред Богом и Святыми. Подвигов не имею, добрых дел не имею, заповеди постоянно попираю, Бога не помню. Смерть внезапная приближается, грядут Суд и вечная мука. Покаяния не имею, даже и не начинал его совершать».

    «Потерянный день - в который ты не оплакивал грехи свои».

    «Чего при смерти следует возжелать из мира сего? Ничего, лишь совести чистой».

    Подготовила Ольга Рожнёва

    Православие.ru

    На сегодняшнем уроке мы поговорим о духовном наследии архимандрита Иоанна (Крестьянкина), пастыря, которого при жизни называли святым.

    Вот что вспоминает о нем иеродиакон Никон, насельник Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря: «Мы жили при живом святом, который был очень доступным, простым, любвеобильным, смиренным. Он всегда всех подбадривал, утешал. В его присутствии происходило такое умиротворение души, что не нужно было говорить ничего. Бывало, прежде чем войти к нему, думаешь спросить то, а потом вот это, а войдешь к батюшке в келью - и все куда-то исчезает, а в сердце тишина».

    Сегодня мы тоже побываем в келье отца Иоанна, в том месте, где он долгие годы жил, возносил свои молитвы Богу и принимал многочисленных паломников. Эта келья -- такая же часть духовного наследия старца, как и его книги, проповеди, письма. Ведь что мы называем наследием, чем оно отличается от наследства? В словарях эти понятия уже давно являются синонимами. Однако российский лингвист Валерий Демьянков разницу видит в следующем: «Наследство -- говорит он, -- это что-то вроде кучи добра, еще не разложенного по полочкам; это то, что нам досталось, но чем мы пока не пользуемся и не знаем, что с этим делать. Но когда мы разберемся и начнем использовать наследство во благо, тогда уже можно говорить о наследии». Мы обратились к этой цитате неслучайно. Келья отца Иоанна является для нас наследием, которое сам батюшка еще при жизни привел в такой порядок, что вопроса о том, как воспользоваться этим даром, у нас не возникает.

    Поможет нам прикоснуться к этому наследию архимандрит Филарет (Кольцов). Долгие годы он был келейником батюшки и потому знает об этом монашеском жилище практически все: почему оно именно так, а не иначе устроено, как здесь проходила жизнь старца, какие вещи, дела, слова заполняли это помещение и что здесь приобретали люди, приезжавшие к батюшке из разных уголков мира.

    Архимандрит Филарет (Кольцов), насельник Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря: «Прислонитесь к спинке. Благодать Святаго Духа, благодать Святаго Духа, благодать Святаго Духа (окропляет девушку святой водой) . Откройте глазки. Попейте (дает попить) . Так. Теперь сюда (выливает остаток за воротник девушки спереди) . Благодать Святаго Духа (смеется) . Я еще жалеючи. Отец Иоанн давал пить, а сам все туда выливал. Эти проделки батюшки я знаю (смеется) ! Мы старались больше отпивать. И у нас была борьба: он нам не давал допивать, а мы старались это сделать. Отец Антоний (Гулиашвили) из Тбилиси, ежегодно навещал отца Иоанна и говорил: «Это была наша духовная заправка. Когда она кончалась, мы снова приезжали за ней» .

    Ольга Валентиновна Баталова, автор программы: Любое жилище человека может многое рассказать о своем хозяине через вещи, которые были ему дороги, через тот порядок, который был подчинен укладу его жизни. И убранство интерьера, его цвета могут отражать мысли человека, его внутреннее устроение. Своим ближним отец Иоанн советовал: «Каждый день обязательно садись в креслице или на диванчик -- и посиди, подумай. Просто под Богом посиди» . В своей келье батюшка прожил под Богом без малого 40 лет. Что же она поведает нам о своем хозяине?

    Архимандрит Филарет (Кольцов) : «Сейчас мы с вами находимся в келье старца нашей святой обители архимандрита Иоанна (Крестьянкина). Она для нас памятна, дорога: келья намоленная, образцовая, старческая, монашеская. Слава Богу, что она сохранилась благодаря благословению покойного Святейшего Патриарха Алексия II и по благословению нашего Владыки митрополита Евсевия.

    В келье ничего не изменилось, все, как было при батюшке. Здесь висели келейные иконы отца Иоанна: материнское благословение -- икона Божией Матери «Знамение», икона его небесного покровителя апостола и евангелиста Иоанна Богослова (дар духовника батюшки схиархимандрита Серафима (Романцова) в день пострига), икона святителя Николая, Феодоровская икона Божией Матери. Они сейчас находятся в Никольском храме, в приделе преподобномученика Корнилия в Никольской башне. Престол был устроен по желанию отца Иоанна к празднику 1000-летия Крещения Руси. А остальные иконы по-прежнему здесь: икона Рождества Христова, подаренная нашим наместником архимандритом Тихоном в 2000 году.

    На кровати -- два ковчега. Первый ковчег -- полумантия старца Амвросия Оптинского, батюшке она досталась от последнего из старцев Оптиной пустыни игумена Иоанна (Соколова), который погребен в Москве на Армянском кладбище. Батюшка его очень почитал, называл «небесной Академией». Старец отца Иоанна неоднократно спасал от арестов. Когда батюшка после освобождения из заключения был направлен в Псков восстанавливать Троицкий собор (его внутреннее убранство), он получил через год сообщение от отца Иоанна о том, что ему нужно срочно уезжать из города, так как на него заводят новое уголовное дело. И батюшка в одночасье отбыл в Москву и затем был направлен в Рязанскую епархию.

    Отец Амвросий «предсказал» будущее батюшки. Отец Иоанн видел сон: он находился в хибарке в Оптиной пустыни, в приемной старца Амвросия. Тот всех принимал, а батюшку все нет. И в самом конце, когда он принял всех посетителей, вышел к отцу Иоанну и повел его в храм, сказав сопровождавшему их монаху, чтобы тот нес облачение: они будут служить. Но когда они зашли в церковь - батюшка проснулся. Затем, когда его назначили псаломщиком в храме Рождества Христова в Измайлово, он вспомнил этот сон, войдя в церковь, потому что интерьер напоминал тот, что он видел во сне. Портрет отца Амвросия всегда висел над кроватью батюшки.

    Во втором ковчеге -- крест, полумантия и епитрахиль нашего батюшки. С этим крестом отец Иоанн молился в последние годы своей жизни. Как видите, наш монастырь довольно «спортивный»: постоянно приходится идти вверх-вниз, вверх-вниз. А в возрасте батюшки двигаться было уже трудно. Он был вынужден молиться келейно. Однако любил это делать в храме Божием вместе с братией, с народом.

    Вот икона старца Глинской пустыни схиархимандрита Серафима (Романцова). Эта обитель находится в Сумской области Украины, сейчас она возрождается, правда, в непростых условиях. Отец Иоанн застал ее действующей, общался со старцами, а духовником избрал отца Серафима. Сейчас там прославлено двенадцать мощей, в том числе схиархимандрита Серафима (Романцова).

    Когда Глинская обитель была закрыта, многие старцы уехали на Кавказ -- там и подвизались. И отец Серафим тоже. Есть фотография: старец Серафим (Романцов) и другой старец Глинской пустыни митрополит Зиновий, впоследствии схимитрополит Серафим.

    Отец Иоанн тесно общался с отцом Серафимом. Как духовник батюшки, он все про него знал: отец Иоанн у него исповедовался, получал наставления, служил вместе с ним. Старец Серафим узнал, что у батюшки с юных лет было желание принять монашеский постриг, но это никак не могло это осуществиться. Отец Иоанн родился перед революцией, в 1910, году в городе Орле. Родился 11 апреля - в день памяти Иоанна Пустынника (а батюшку назвали в его честь) и в день прославления основателей нашей обители, первых пустынножителей Марка и Ионы. Так было промыслительно родиться в Орле, а закончить земной путь в нашем монастыре!

    Отец Иоанн родился очень хиленький, слабенький. Думали, долго не проживет, но прожил дольше всех братьев и сестер. Из-за слабости здоровья его крестили буквально в тот же день: боялись, умрет.

    Через два года скончался отец, и мама одна воспитывала батюшку со старшими братьями и сестрами. Семья была мещанского сословия, жила скромно. Дом был маленький, деревянный, с двумя окошками.

    С малых лет детей водили в храм Божий. С шести-семи лет отец Иоанн пономарил, помогал, как мог, ходил вместе с настоятелем по приходу -- и при этом получал очень хорошую жизненную и духовную школу.

    Однажды они были на заупокойной требе в одном доме, их посадили за традиционное русское угощение. Все едят ничтоже сумняшеся, а Ваня ерзает, ничего не ест - все в недоумении. Потом вспомнили: оказывается, хозяйка, благочестивая прихожанка их церкви, забыла, что был постный день, и все скоромное приготовила. Конечно, батюшка потом подозвал Ванечку и сказал: «Деточка, думаешь, я не знал? Знал. Но человек старался, готовил. Иногда надо делать снисхождение, проявлять милость».

    В другой раз, когда они были на требах, их опять угостили и поблагодарили: обычно священнику дают какую-то мзду, иподиакону, пономарю. А Ваня был пономарем. И он получил свою мзду. Священник посмотрел на него и спросил: «Тебе тоже дали?». Он показал: дали. Но хозяйка перепутала конверты, дав большую сумму мальчику, а не священнику. Батюшка был мудрый -- не стал менять конверты. Даже, по-моему, сказал: «Тогда тебе надо больше, чем мне».

    Отец Иоанн рос живым ребенком и по жизни оставался таковым. Если посмотреть фильм о нем, то видно: он весь летает, порхает. А ему там уже 80 лет! Он журчал, как ручеек, звенел, как колокольчик. Некоторые фрагменты из его рассказов о детстве мне особенно запомнились. Было и такое: цыпленок умер, а отец Иоанн хоронил его чуть ли не по православному обряду.

    Однажды мама батюшки пекла пироги и поставила их остывать ближе к окошку. Она печет -- пирожки не прибавляются, а убывают! В доме воров нет -- начала следить, куда же пирожки деваются? Посмотрела: появляется детская ручка - и один, другой пирожок исчезают. Это Ванечка-деточка кормит всю улицу: уже целая ватага собралась. Вот такой он был любвеобильный!

    Другой случай: в доме был ремонт, случайно обнаружили мышиное гнездо с новорожденными мышатами. Казалось бы, надо их выбросить, а отец Иоанн их собрал в коробочку и начал выхаживать. Мама не запрещала, а дядя говорил: «Что тут за мышиное царство разводится?». Но мать воспитывала в сыне любовь.

    Захотелось Ванечке как-то раз попробовать медку. Традиционно на приходах, когда человек умирает, приносят банку или стаканчик меда и ставят на канон, в него ставят свечку. Как же достать мед? Ложкой взять нельзя -- заметно. Батюшка вытащил свечку -- облизал, снова вставил -- облизал. Наесться не наелся, но попробовал.

    Он рос - и уже с 12-ти лет иподиаконствовал. Над его кроватью всегда висела фотография (потом мы сделали с нее копию): епископ Николай (Никольский) и архиепископ Серафим (Остроумов). От них батюшка и получил благословение на монашество. Накануне его отъезда они подарили ему этот снимок с удивительно трогательной надписью: «От двух друзей о Господе юному другу Ване с молитвой. Да исполнит Господь желание сердца твоего и да даст тебе истинное счастье в жизни».

    Сейчас я бы о многом спросил отца Иоанна. В его проповедях мы слышим своеобразное обращение: «Други наши». Он говорил и традиционно «дорогие братья и сестры», но такое обращение встречалось чаще всего.

    Епископ Николай (Никольский) и архиепископ Серафим (Остроумов) приняли мученическую кончину под Смоленском, в Катыни. Там четыре года назад освятили храм; попросили эту фотографию -- мы отправили.

    Отец Иоанн успешно закончил школу, хотя это были сложные годы, и учеба прерывалась; затем окончил финансовый техникум у себя в Орле. Немножко потрудился. Были гонения, репрессии, безбожная атеистическая пропаганда, заставляли работать в церковные праздники, в воскресные дни. Батюшка отказался -- тогда его уволили, он попал в черный список и больше нигде не мог устроиться. Было принято решение о его переезде в Москву, где жили родственники.

    Еще один фрагмент из жизни отца Иоанна: когда его уволили, мама была уже в возрасте, шалило сердце. Чтобы ее не расстраивать, после увольнения батюшка каждый день уходил утром, как обычно, и приходил как будто после работы. Где он был? Наверно, молился, бывал у старцев, у родственников. Месяц прошел -- заработную плату надо принести. Откуда? Денег нет. Жили скромно, скудно. А у него был подарок от одного из орловских блаженных -- скрипка в футляре. Она всегда висела на стене в комнате. и он додумался футляр сохранить, а скрипку вытащить и продать. Сдал, видимо, в антикварный магазин и как зарплату принес маме эти средства. Никто ни о чем не догадался. А во второй месяц денег приносить уже было не с чего - он был вынужден признаться матери, после чего и уехал в Москву.

    Батюшка был назначен псаломщиком в храме Рождества Христова в Измайлово, а затем был первым насельником Троице-Сергиевой лавры, когда ее открыли. С ним были владыка Питирим (Нечаев), владыка митрополит Антоний (Мельников), с которым они учились вместе в Академии, владыка Гурий, владыка Михей и протоиерей Игорь, служивший потом в Ярославле. Владыка Гурий был наместником, хотел совершить постриг над отцом Иоанном с именем Сергий, но этого не случилось. В 1945 году 14 января, в день прославления Василия Великого, в день Обрезания Господня, митрополит Николай (Ярушевич) рукоположил его во диакона на Ваганьковском кладбище. В том же году 25 октября в храме Рождества Христова в Измайлово в день прославления иконы Божией Матери Иерусалимской, Святейший Патриарх Алексий (Симанский) рукоположил батюшку во пресвитеры.

    И на второй день, в праздник Иверской иконы Божией Матери, все ушли на престольный праздник в соседний храм -- остался служить один отец Иоанн. Конечно, это была для него великая радость, он отслужил Литургию самостоятельно, никто ему не мешал. Еще его очень утешило, что принесли крестить малыша. Батюшка окрестил младенца от души и до самой смерти помнил имя этой девочки: Ольга.

    Потом у него началась активная пастырская деятельность, за что он и пострадал: в 50-ом году его арестовали, дали семь лет лагерей, пять лет отсидел -- отпустили досрочно. Это самый сложный, но интересный период в жизни отца Иоанна, ему он посвятил книгу «Школа молитвы».

    Куда бы ни приезжал батюшка, там сразу кипела жизнь. На одном из приходов была художница, которая днем писала этюды, а вечером, забив фанерой храмовые окна, зашторив их, писала иконы. За ночь эти иконы вывешивали на фасад. Тогда Хрущевым была поставлена задача - закрыть храмы, а отец Иоанн, наоборот, их украшал.

    Однажды в церкви обветшала крыша - надо было перекрывать. А за этим бдительно следили, чтобы в храме ничего не делали. Отец Иоанн как-то умудрился: купили кровельный материал, за ночь покрыли крышу, а сверху положили старое дырявое железо. И поступил сигнал: в церкви купили какое-то «ворованное» железо. ОБХССники пришли проверять, обошли -- ничего не нашли. Никто не догадался на кровлю подняться, потому что лестница стояла, но он была гнилая - побоялись. Храм был спасен от разрушения, а отец Иоанн не пострадал. Вот такая милость Божия!

    В жизни батюшки было много перипетий. Через каждые два года его переводили с прихода на приход. Отец Иоанн людей спасал, приводил к Богу, а врагу это всегда тошно. Один из приходов был чуть ли не на болоте. Как вспоминала одна бабушка: «Батюшка, я тебе прилетела на шамолете». На старом самолете, «кукурузнике», на котором везде можно летать: для них не надо было посадочной полосы. Тем не менее отец Иоанн никогда не унывал.

    Последний его приход - в городе Касимове. Батюшка поддерживал отношения с отцом Серафимом, своим духовником. В 66-ом году он приехал к нему, так как плохо себя чувствовал. Отец Серафим увидел его состояние, испугался, что тот на обратном пути может умереть, а мечта принять монашеский постриг так и не исполнится. И, по своему дерзновению, не испрашивая благословения (а в Церкви все совершается по благословению), старец решил совершить над отцом Иоанном постриг. Это произошло 10 июля 1966 года в этой самой келье.

    При постриге отец Серафим сохранил имя, данное батюшке при Святом Крещении, а небесным покровителем стал апостол и евангелист Иоанн Богослов. День Ангела у батюшки -- 13 июля, в день прославления 12-ти апостолов, ближайших учеников Христовых.

    После совершения обряда отец Иоанн воспрял духом, ожил, окрылился -- и улетел служить на Рязанщину, в город Касимов. Там он успел послужить год. Уполномоченный как раз готовил распоряжение о его переводе в Рязань, а батюшка получил приказ от Святейшего Патриарха Алексия I на поселение в Псково-Печерский монастырь. Для него это была мечта, ведь он неоднократно приезжал в эту обитель.

    Расшифровка: Арсения Волкова

    Ко дню обретения мощей святителя Луки, исповедника, Архиепископа Крымского – 18 марта ЧУДЕСНАЯ ПОМОЩЬ СВЯТИТЕЛЯ ЛУКИ КРЫМСКОГО В НАШИ ДНИ 18 марта Церковь празднует обретение мощей великого святого и чудотворца нашего времени святителя Луки (Войно-Ясенецкого), архиепископа Симферопольского и Крымского. В день памяти святителя Луки о его чудесной помощи мы сделали подборку чудес по молитвам святого. «ПОЧУВСТВОВАЛА, БУДТО ЕЙ КТО-ТО СТАЛ ДЕЛАТЬ ОПЕРАЦИЮ». Ольга Валерьевна Наша тетя из Грузии всю жизнь, а ей уже 55 лет, страдала страшными приступами мигрени. Она каждый день выпивала горсть таблеток, чтобы хоть как-то облегчить невыносимую боль. Мы ей рассказали о святом Луке и показали фильм «Святые 20 века», она плакала и целовала иконку святителя и просила его о помощи. Ночами ему молилась, читала его проповеди и духовные наставления. И примерно через месяц одна наша знакомая из Симферополя привезла масло и иконку от раки святого Луки, тётя стала мазать этим маслом больное место и молиться каждый день, прикладывая к голове иконку. Однажды, проснувшись утром, она, с огромным волнением и непоколебимой верой в помощь святителя Луки, рассказала следующее. Она, как и несколько дней ранее, помолилась вечером перед сном, намазала больное место маслом, приложила икону, легла спать и... Дальше, говорит, почувствовала, будто ей кто-то стал делать операцию на голове: намазали, открыли и как бы вычищали что-то изнутри. Сначала было очень больно, но по мере освобождения больного места от «чего-то» боль стала проходить. Потом это место долго горело как огнем, к утру боль совсем утихла. Сейчас уже прошло более полугода и, слава Богу, тетя совсем не пьёт таблетки и забыла, что такое мигрень. А у нас растёт малыш, и назвали мы его Лука, это наш четвертый ребенок. Во время беременности и родов я молила святого Луку о помощи и благополучных родах, и эта помощь пришла. Благодарим тя, святителю отче Луко, и чтим святую память твою, ты бо молиши за нас Христа Бога нашего! «Я ЖЕ СКАЗАЛ, ЧТО ПОЗАБОЧУСЬ». Наталья Потапова Мой крестник родился нездоровым, это было тяжёлым ударом для всей семьи. Мальчику требовались многочисленные операции, при этом основные операции приходились на возраст до полутора лет. Конечно, мы искали поддержки у Господа, Богородицы, святых угодников. О Луке Крымском я слышала, но как-то я, грешная, была не приучена обращаться к нему за помощью. И вдруг стала понимать, что в храмах я все чаще прямо-таки натыкаюсь на иконы святителя Луки, чувствовала его взгляд на себе, который спрашивал: «Почему не просишь?». Столько тревог, страха было, но ещё у меня была бесконечная уверенность, что всё будет хорошо с ребенком. После просмотра передачи о святителе Луке, наверное, мои призывы о помощи были особенно горячи, мне приснился он сам, и сказал мне, что поможет нашему малышу. Я надеялась, что это был добрый сон. Первые три операции на кишечнике прошли очень хорошо, препятствия, которые возникали, просто внезапно исчезали. Но предстояла ещё операция на голове, и когда вдруг возникли сомнения в отношении правильности выбора клиники (врачи не обещали очень успешных результатов), я как будто услышала слова Луки: «Я же сказал, что позабочусь!» И тревоги отступили, и, слава Богу и Божьей Матери, слава Луке Крымскому и всем святым угодникам, операция прошла очень успешно! Мой крестник быстро восстановился, впереди нас ждут ещё операции, но я знаю, что с ним всё будет хорошо! С тех пор всегда обращаюсь за помощью к святителю Луке Крымскому! __________________________________ 18 марта у мощей святителя Луки в Свято-Троицком монастыре пройдет праздничная Литургия в честь обретение мощей свт. Луки (Воино-Ясенецкого). Вы можете подать записки о Ваших ближних онлайн: О ЗДРАВИИ: ОБ УПОКОЕНИИ: Записки принимаются до 12−00 (мск) 17 марта. Записки, поданные позже, будут прочитаны в другие дни.

    Читать еще: