Что можно приготовить из кальмаров: быстро и вкусно

Современный россиянин мало перемещается по своей стране – мы лучше знаем Анталию и Ларнаку. Меж тем в одной только наугад выбранной Псковской области достопримечательностей хватит на целое государство. Главные из них – Псково-Печерский монастырь, за 538 лет существования не закрывавшийся ни на день, и отметивший в этом году вековой юбилей музей-заповедник “Михайловское”. И то, и другое – места святые. По-разному, но все-таки. В заповеднике вас ждет Пушкин, в обители – прославленный старец Иоанн (Крестьянкин). Что оба не числятся среди ныне живущих, не суть важно. Есть в России такие места, где земля и небо сливаются…

Для Михайловского вполне достаточно джинсов с кроссовками. А вот обитель обязывает: укладываю в чемодан платок, юбку-по московским стандартам вполне скромную (я ошибалась, о, как я ошибалась!). В косметичке никакого грима. Все-таки в монастырь ухожу. Ну, то есть уезжаю.

Ночь поездом до Пскова, а там еще полсотни километров – и Печоры. Хочешь, на рейсовом автобусе или маршрутке. Либо найми частного извозчика рублей за 700-800. У местных таксистов аппетиты, прямо скажем, не столичные.

Печоры – от слова “печеры”, они же пещеры. В холмах, сложенных из плотного песчаника, образовались ходы и пустоты. А поскольку Бог пустот не терпит, там поселились православные отшельники – сначала из Киева, затем из нынешнего Тарту. Говорят, охотники впервые заметили, что лесистый холм обитаем, в 1392 году. А датой основания обители считается 1473-й – когда освятили опять-таки вырубленную в холме Успенскую церковь.

Сегодня это выглядит так: снаружи – обычный каменный фасад, но, чтобы обойти храм сзади, придется вскарабкаться по крутому склону Святой горки. Переведя дух, ты окажешься сразу на уровне кровли. Тут и до колоколов рукой подать.

У подножия холма, рядом с входом в Успенский собор – главное чудо Псково-Печерского монастыря, “Богом зданные пещеры”, многовековое место упокоения насельников и защитников. Люди идут сюда, кто – поклониться и попросить помощи, кто – любопытствуя проверить изумительный факт: гробы в пещерах ставятся фактически в открытые ниши, захоронено здесь неисчислимое множество усопших (не то десять тысяч, не то четырнадцать), а воздух чист, без малейшего запаха тления.

Пещеры – первое, что хочется осмотреть в монастыре, однако я приехала в понедельник, а в этот день – и еще в пятницу – им дают отдохнуть, восстановить микроклимат.

Итак, говорю себе, чудо – завтра.

По неопытности забыв, что у Бога чудес много. И никак не предполагая, что одно из них будет явлено мне уже к вечеру. Но об этом чуть позже…

Раздор

Журналист – это человек, который тем больше видит, чем меньше ему показывают. А в чрезмерной открытости Псково-Печерскую обитель никак не упрекнешь. Повсеместно развешанные по территории монастыря таблички “Хода нет” отражают главную установку: беседовать с посторонними возможно меньше, отвечать вопросом на вопрос, вместо живого человека предлагать напечатанный путеводитель. При этом общение с прессой поручают таким ребятам, дабы журналист гарантированно не захотел сюда вернуться. Во всяком случае – в качестве журналиста.

Визитеров в монастыре встречают по одежке. Главное, чтобы юбка (если приезжий дамского пола) была в землю. Точнее – в плитку, которой, словно по рецепту Сергея Собянина, усердно мостят монастырские дорожки. Сначала ропщешь: “Батюшки! В смысле – отцы. Когда же вы перестанете думать о юбках?” Тут же спохватываешься: “Да кто ты такая? В чужой монастырь со своим фасоном не ездят. Тут тебе не Москва, прикрытых коленок мало”. И все равно остаешься озадаченной: какой степени страхолюдности необходимо достичь, чтобы в тебе перестали видеть женщину? Или соблазн все-таки не в женщине, а в глазах смотрящего?..

Стоп. Вот здесь давайте притормозим.

Трудное это дело – репортаж из монастыря.

Пытаясь отразить объективную реальность, данную тебе в ощущениях, рискуешь не только осудить, но и поневоле примкнуть к журналистам, ведущим войну с церковью. По заказу: кто – либеральных партий, кто – конкурирующих конфессий, одни -дубиной, наотмашь, другие – с иезуитской хитростью. Охальников, прямо скажем, хватает. Тем удивительнее: зачем встречать друзей так, что и врагов скоро не понадобится?..

Спустя два дня я изливаю свои печорские недоумения директору Михайловского заповедника Георгию Василевичу Человеку верующему, православному, давно воцерковленному. Помню, в антиклерикальном запале юности я все изумлялась -чего это умница Василевич так с попами возится… Прости, Господи, что было, то было.

“Вот вам, Лена, в качестве утешения, – улыбается директор образцового российского музея-заповедника. – Меня не последний в псковской епархии человек публично антихристом обозвал…” Повод к раздору известен – сугубо житейский, имущественный, причем правда, скорее, на стороне Василевича. Не сомневаюсь, что у местных церковных властей есть своя правда – и тоже убедительная. Но вот так сразу – антихристом?!

“Ничего себе утешение! – говорю. – Православные люди вместо того, чтобы сплотиться, на каждом шагу ругаются, дерутся, заводят распри на пустом месте. Ты в монахе надеешься встретить заступника, воина, а находишь колючий снобизм…”

“Знаете, что я думаю? – вдруг говорит Василевич. – Это нам для того дается, чтобы мы не только на их молитвы полагались, но и сами за них молились. Им это очень нужно”.

В летнем кафе “Березка” – заведении хлипком, но легендарном (каждый, кто посещал Михайловское теплой порой, получал здесь свою чашку кофе и булочку с изюмом) эти слова прозвучали для меня как откровение.

…Среди монахов, сколько я поняла, тоже есть свои гении – Пушкины, да простится мне несколько кощунственное сравнение. А есть ремесленники, “негодные маляры”. Этих, как и в обычной жизни, многократно больше. Первые – драгоценные единицы – светятся теплой радостью. Они там, где им и надлежит быть. Вторые, подобно большинству из нас, состоят на 95 процентов из фанаберии, на оставшиеся пять – из неизжитых комплексов. Иной, вещая про борьбу с гордыней, так задирает нос, что очень хочется щелкнуть. Если не буквально, то словом…

Редкого монаха не раздражает поток посетителей. Паломники, приезжающие строго помолиться, трудники, готовые помочь по хозяйству, – статья особая. А вот туристы, экскурсанты, праздношатающиеся… В монастырь уходят не для того, чтобы быть на виду. Борьба с самим собой – вещь мучительно интимная. Растущий год от года интерес к православию возлагает на русские монастыри почти непосильную ношу. Ты от людей, люди за тобой – вечная проблема отшельников.

Все понятно, все заслуживает сочувствия, но что же делать? Вдруг нынешний турист, который не умеет пока ни к мощам приложиться, ни свечку поставить, однажды вернется сюда паломником? Если только проявить к нему терпение.

Чудо

Разочарованная холодностью монастырских нравов, на закате возвращаюсь в гостиницу. “Неужели, – говорю вслух, почти в отчаянии, – теперь я буду брать в руки книжки Иоанна Крестьянкина и сразу вспоминать этот неудачный день?..”

Вдруг – звонок на мобильный. “Это отец Филарет, келейник отца Иоанна. Вы хотели со мной встретиться. Может быть, вернетесь прямо сейчас, если не очень устали?..”

Я искала его целый день. А он нашелся, когда был нужен до боли. Спустя полчаса мы сидели рядышком на зеленом диванчике в мемориальной келье отца Иоанна. Это не было интервью, это была нормальная человеческая беседа. Здесь не требовалось диктофона, бывают слова, которые записываются прямо в сердце. И чем они проще – тем вернее.

Журналист, не журналист, – моего улыбчивого собеседника, с ласковыми, по-монгольски раскосыми глазами такие подробности мало волнуют. Только ближе к расставанию он спросит: “А где вы подвизаетесь?” Ничего себе формулировочка… Хорошо, что про газету “Известия” можно сказать “подвизаюсь”, не то конфуз бы вышел…

Отец Филарет (Кольцов), смолоду приставленный к отцу Иоанну, по сей день хранит его обычаи. Помазать гостя елеем, покропить святой водой, а остаток (“Вот сейчас не пищать!”) вылить за пазуху. На прощание одарить шоколадом. Понятно, что сами монахи к этому продукту не притрагиваются, но чужую жизнь подсластить не грех. Шоколад эстонский: монастырь у самой границы, а одно время даже был приписан к Эстонии. Очень вкусный, надо сказать, шоколад. Пожалуй, лучше нашего.

Очевидно: передо мной монах избранный, монах-“Пушкин” (еще раз прошу прощения), настоящий русский батюшка. Чтобы отличить такого, особых духовных дарований не требуется. Нужна лишь детская, искренняя и вполне эгоистическая потребность в любви. Любят тебя или нет, угадаешь сразу, в этом нельзя ошибиться.

“Все, что происходит, надо воспринимать как Божие”, – говорит отец Филарет. Видимо, следы недавних мытарств еще заметны у меня на лице. Душа откликается каждому слову: ну, конечно, как Божие! Да сотню таких дней стоило пережить, чтобы отец Иоанн услышал те глупые слова в гостиничном номере и сказал: “А ну-ка, вернись, начнем все с начала. Никто от меня без любви не уходит”.

Чудо? Чудо. Так буднично, обыкновенно вершащееся, что оторопь берет.

…За окном кельи спустилась ночь, отец Филарет продолжает журчать, рассказывать про любимого наставника: “Батюшка говорил: мы – николаевские. В нем чувствовалась та Россия, которой наше поколение не знало…” Уходить не хочется.

Старенькая епитрахиль на подушке ощутимо излучает тепло. Прижаться бы к ней щекой и тихо поплакать. Но что останется от епитрахили, если каждый начнет изливать на ней собственные горести?

Следующим утром, в пещерах, мне удастся положить руку на гроб отца Иоанна и тихонько сказать “спасибо”…

Смерть

Пещеры и правда оставляют неизгладимое впечатление. Холодно: температура днем и ночью, зимой и летом плюс пять-семь. Головой почти касаешься природных узоров песчаника на потолке. Под ногами – вязкая толща песка. Мрак кромешный: свечка выхватывает только дорогу на шаг вперед и древние керамиды – плиты, закрывающие захоронения в стенах. На одной, поднеся огонек вплотную, разбираю: “Боярин… Пушка”. Предок Александра Сергеевича. По стенам влажная изморозь – посетители надышали.

Семь галерей, или “улиц”. Ширина такой улицы – вдвоем разойтись. В конце центральной галереи покоится, в частности, и архимандрит Иоанн (Крестьянкин), скончавшийся в феврале 2006-го. По почетному разряду хоронят так: в песчанике выдалбливают нишу (порода очень плотная, и труд этот весьма тяжел) , затем ставят гроб и нишу закладывают. Оставляя, однако, оконце, сквозь которое можно и взглянуть на место упокоения, и руку протянуть.

Насельников, не облеченных саном, ожидает братское кладбище – гигантский грот, где гробы просто складываются один на другой, многоэтажными ярусами. Нижние разрушаются под тяжестью верхних, подсчитать общее количество невозможно (кладбище называют “новым” – здесь хоронят с 1700 года), доски чернеют, превращаются в труху. Зрелище это не просто жутковатое, но фантасмагорическое. А запаха действительно никакого.

Говорят, дважды случалось, что вновь внесенный покойник, цитируя Достоевского, “провонял”. Тогда пещеры закрывали для экскурсантов, а над домовиной, источающей миазмы, совершали повторное отпевание. Этим “естества чин” бывал побежден. Удалять из пещер никого не пришлось. Во всяком случае, так утверждают монахи-экскурсоводы.

Сейчас перед входом на братское кладбище установлена решетка. Несколько лет назад некий паломник спрятался между гробами и провел там десять дней. От голодной смерти его спасли батон хлеба и бутылка минералки, но главное – герой даже не простудился.

И еще касаемо запаха. Минувшим летом мне посчастливилось редактировать книгу отца Тихона (Шевкунова), бывшего печерского послушника, а теперь наместника Сретенского монастыря в Москве. Книга вышла, называется “Несвятые святые” и другие рассказы”. Там есть забавная история про то, как казначей архимандрит Нафанаил водил по пещерам Бориса Ельцина. Тогдашний президент страны настойчиво интересовался, чем отбивают неприятные последствия разложения человеческих тел. Объяснения: “это чудо Божие”, “так уж Господь управил” его не удовлетворяли.

Наконец, остроумный архимандрит, в свою очередь, спросил:

– Борис Николаевич, в вашем окружении есть люди, которые плохо пахнут?

– Разумеется, нет!

– Так неужели вы думаете, что кто-то смеет дурно пахнуть в окружении Царя Небесного?..

С момента того диалога прошло 16 лет. Борис Ельцин лежит на Новодевичьем, а “вредный отец Нафанаил”, живо, ярко, с любовью и юмором обрисованный в книжке, – здесь, в одной из боковых галерей. Склоняюсь, заглядываю в окошко – вот его дубовый гроб. Воздух вокруг абсолютно свеж.

Жизнь

Кто и почему уходит в монастырь в наше время – тайна, которую монахи и послушники ревниво берегут от посторонних. Спрашиваешь:

– Где вы жили до пострига?

– В Москве.

– А кем были?

– Никем…

Братия Псково -Печерской обители насчитывает около 80 душ – это немного. Меньше, чем требуется для хозяйственных нужд. Так ведь и действующих мужских монастырей в современной России целых четыреста.

Утро начинается в шесть – братским молебном. Следом литургия. Закончилась служба, позавтракал – отправляйся на послушания. Их много, и они очень разные. За вековыми монастырскими стенами глянцевито зеленеет капуста, а есть еще картофельные поля, свекольные, делянка пшеницы… Коровник, птичник, конюшня, столярная и слесарная мастерские, кузница, просфорня. Кто-то архивы в библиотеке разбирает – монастырь ведет обширную издательскую деятельность. Правда, в данный момент средства на нее иссякли, и это крайне прискорбно – еще не все проповеди отца Иоанна Крестьянкина увидели свет…

Одни монахи иконы пишут, другие с детьми занимаются. Занятия проходят не только в воскресной школе, но и в печорском интернате. Педагоги интерната на монахов буквально молятся: дети здесь трудные, в основном социальные сироты. Отцов, как правило, не знают, пьяниц-матерей мучительно стесняются и защищают яростно. У маленького человека сердце ободрано в кровь. Простой учитель или воспитатель умирить его не может. Уже несколько лет функцию умирения принимают на себя священники. Я видела, как радостно бросаются навстречу дети: “Батюшка, здравствуйте! Благословите!” Слова “отец” и “батюшка” притягательны для сирот еще в самом простом, земном смысле. Тем паче что педагогов-мужчин здесь практически нет…

Час дня – в монастыре обед, мероприятие обязательное для посещения. Дальше – продолжение трудов, в шесть – вечерняя служба, после нее ужин. Кто совершенствуется в аскезе, не ужинает.

Кстати, задействована в обители и наемная рабсила. Но тут не все выходит благолепно. На Святой горке мне показывают неохватный дуб – ровесник монастыря. Несколько лет назад он уронил огромную ветку на работягу – матерщинника. Тот что-то делал на кровле, помогая себе при этом крепкими русскими словами, а на увещания соратников только отмахивался. Потом слез с крыши, отошел под дерево – полюбоваться плодами рук своих, и тут рухнувший тяжеленный сук переломил ему позвоночник в двух местах.

А вы думали – шутки? Это в Русской зарубежной церкви возможен священник – сама такого на Лазурном Берегу видела – веселый, разведенный, шампанское постом дует. А у нас все строго. Слишком строго, если гуманистической нормой мерить.

Несчастный пролетарий передвигается теперь в инвалидном кресле. И больше не сквернословит, ни-ни.

…Девять часов вечера. Купола потускнели, но небо еще светло, и его торопливо крестят страдающие бессонницей птахи. Перед братским корпусом пасторальная тишина, только из распахнутого окна доносится хриплый кашель. Монастырь расположен в низине между холмами, здесь у многих проблемы с легкими и бронхами. Впрочем, бывают обители и более суровые по климатическим условиям. Кое-где продолжительность жизни монаха меньше средней по стране и едва переваливает за 50 лет (а монахи, прошу помнить, от излишеств нехороших застрахованы и в группы риска не входят). Печоры в этом смысле довольно благополучны – спасибо лекарям и регулярным отпускам. Монастырь не тюрьма. Недугуешь – поезжай в ту же Ялту, погрейся.

“Как вы узнаете новости? – спрашиваю у одного из насельников. – Монахи ведь телевизор не смотрят?” – “Нет, конечно. Но есть мобильные телефоны, у некоторых в кельях ноутбуки…Тут другое интересно: бывает, по целому месяцу некогда в интернет зайти, новости посмотреть, а зашел – ничего не изменилось. Нашли Каддафи, не нашли Каддафи, то ставка рефинансирования упала, то поднялась… Все одно и то же”.

Между прочим, о кельях. Ничего романтического а-ля пушкинский “Борис Годунов” в них нет. Просто комнаты, которые выходят дверями в общий коридор, зачастую напоенный ароматами кухни. У насельников со стажем – отдельные, для молодых – на несколько коек. Кто студентом прозябал в общежитии, все это знает.

“Сердитесь, дуетесь друг на друга иногда?”-продолжаю пытать. “Не должны… Но мы ведь живые, а чем святее место, тем больше враг лютует… Это очень трудно – полюбить другого больше, чем себя. Знаете, почему Советский Союз развалился? Потому что никто не хотел думать о других, все стали себя любить”.

Поворот вроде бы внезапный, но я в который раз замечаю, что церковные люди относятся к советской эпохе неоднозначно. Не однозначно плохо. Наверное, потому что твердая вера, а тем более решение уйти в монастырь во времена жестокие сталинские, тупые хрущевские, ленивые брежневские имели иную цену, нежели сегодня. Православный человеческий материал был меньше количеством, зато выше качеством.

“Все, что происходит, надо воспринимать как Божие”, – всплывают в памяти слова отца Филарета.

А вот правила, вынесенные лично мною из посещения Псково-Печерского монастыря:

Не будь ханжой – это смехотворно выглядит даже у монахов.

Всякой пищи, в том числе духовной, следует потреблять в меру. Каждому свое, живи и радуйся.

Встречай людей по-человечески, даже если нет времени и желания. Нелюбовь смущает душу сильнее всякого соблазна.

Если попадется тебе в жизни священник, которого захочется называть батюшкой, – цепляйся за него руками и ногами, держи, не отпускай. Тех, кто способен любить другого больше, чем себя, в церкви так же немного, как и среди нас, простых смертных.

Люди

Печорам хватает сентябрьского солнышка, чтобы впасть в дрему. Хотя солнце, конечно, ни при чем. Легко вообразить, какое сонное царство устанавливается здесь под глухой обложной дождик или тишайший северный снегопад.

Кто трудоустроен на сильно сократившемся с советских времен керамическом производстве – считай, повезло. Видимо, в силу безработицы на улицах Печор много молодых людей, тетешкающих младенцев. Двадцатилетние парни за неимением автомобилей водят детские коляски, за отсутствием других дел сполна наслаждаются радостями отцовства. Тоже по-своему неплохо.

На что семьи живут? Летом – огород и обслуживание туристских потребностей (в основном извоз). Осенью – грибы и клюква. Всем этим, свеженьким, только что из леса, в изобилии торгуют по псковским дорогам. Плюс яблоки. Их в текущем году девать некуда, осыпаются и гниют в траве, однако ведерко “полосатки” килограмма на 3-4 обойдется проезжающему в 140 рублей. Аборигенов можно понять: оптовики скупают у них урожай по рупь восемьдесят за кило. А мы просто компенсируем чужую бессовестность.

Переместившись из Печор в Пушкинские Горы, я опять начну интересоваться ресурсами выживания и ничего нового не услышу: извоз, клюква, пасека… К возвращению на первобытно-натуральные рельсы народ относится со спокойным фатализмом. На Псковщине, если мыслить исторически, отродясь хорошо не жили.

– Зимой чем занимаетесь? – спрашиваю жителя Пушгор, чтобы закруглить годичный цикл.

– Кабанов бьем, лосей, зайцев… Да у телевизора валяемся.

Может, я сочла бы охотничьи рассказы “гоном”, если бы до того, в Печорах мне не перечисляли слово в слово: лоси, косули, зайцы, белки… Последних активно истребляет и черный монастырский кот Борман. Во многих домах покупного мяса вообще не водится – исключительно дичь, добытая главой семейства.

Чем Россия хороша? Если власть тебя забудет – природа поможет.

“У лося мясо сухое, волокнистое – только на котлеты. Медведь, наоборот, жирноват, опять-таки на любителя. Вот кабан – это да, там слой мяса, слой жирка чередуются…” Кто вам в Москве такую классификацию предоставит? Разве что Никита Михалков. А в Псковской области – едва ли не всякий мужик, у которого глаза не помутились от пьянства и руки не дрожат.

Алкашей, лирически бредущих парочками, в Печорах не больше, чем в любом другом провинциальном городе. Зато здесь много каких-то странных людей. Не пьяных – странных. “Ну, вы же знаете, – разъясняет один из монахов, – к намоленным местам всегда такие стягиваются. А у нас отец Адриан отчитай проводил, чин изгнания бесов, сюда одержимых со всей страны свозили. Многие и остались поближе к монастырю – боятся уезжать”.

Отцу Адриану (Кирсанову) скоро 90 лет. Под дверями его кельи – через дверь от отца Иоанна – всегда очередь из нескольких просителей, ждущих приема. На отчитках у него начинали выть и кататься по полу даже члены официальных делегаций, заглянувшие в храм с экскурсией. Существуют свидетельства об излечении офицера КГБ и партийной дамы-функционерки… Сегодня отчитки в Псково-Печерской обители не проводятся – нет священников с подобным духовным дарованием.

Что для одних – чудо, для других -досадное неудобство. Город Печоры значительно моложе монастыря и возникновением своим обязан именно ему, однако многие данный центр духовности недолюбливают. Прежде всего, за беспокойство, причиняемое странными людьми.

Вразумления в обители искали высшие лица государства Российского. Иоанн Грозный, правда, сгоряча отсек голову преподобному игумену Корнилию, однако немедля раскаялся, лично отнес обезглавленное тело к Успенскому храму и пытался загладить вину щедрыми подношениями. Один колокол на звоннице – его. Другой, самый большой, четырехтонный – дар Петра I. Кроме того, Петр велел насыпать холм, а на холме поставить беседку – так, чтобы она оказалась выше стен, формально за пределами монастыря, и император мог бы в ней курить, не погрешая против правил.

В Печорах Александр I испрашивал у иеросхимонаха Лазаря рецепт праведной власти и услышал в ответ: “Жизнь царя должна служить примером для подданных”. В1903 году сюда приезжал последний русский самодержец Николай II. Наконец, на вышеупомянутом зеленом диванчике в келье отца Иоанна сидел Владимир Путин – и получил от старца на память Феодоровскую икону Божьей матери.

Все это так, однако из коренных обитателей Печор многие не бывали в монастыре ни разу. Впрочем, как рассказывает Георгий Василевич, часть населения Пушкиногорья тоже ухитряется за всю жизнь не заглянуть в Михайловское. Хотя для района заповедник-“градообразующее предприятие”, здесь работают и – главное – получают зарплату двадцать процентов жителей.

Каждое лето в заповедник, продолжает Василевич, подтягивается до тысячи доброхотов. В основном это подростковые отряды. География: Мурманск, Пермь, Подмосковье, Ивано-Франковск… Живут на поляне в палатках, помогают по мере сил. Местные, пушкиногорские дети в ряды доброхотов не рвутся. Бывает, парень уходит в армию, ничего толком про родные края не зная. А там попадется командир пообразованнее: “Ты, правда, рядом с Михайловским вырос? Расскажи!” Возвращаются, говорит Василевич, растерянные и первым делом наверстывают упущенное.

А нам-то кажется, будто кроме дедовщины в нашей армии ничего нет…

Земля

В Печорах даже диспетчер таксопарка не в состоянии ответить, сколько километров от их города до Пушкинских Гор. Хотя область одна, и места прославленные, и расстояние по прямой – всего 170 верст. Люди не ездят. Не видят смысла тратить последние деньги.

Ошалевший на радостях водитель берет курс от Псково-Печерского монастыря к Святогорскому, от одного Успенского собора к другому – тому, где похоронен Пушкин. Мелькают по сторонам облупленные фасады городских домишек, серые латаные крыши – деревенских… Грустно, уныло. Тут бы вспомнить из анекдота: “Это твоя родина, сынок”, если бы Родиной не именовалась деревня на реке Великой в трех километрах от Пскова. Туда я не заезжала, врать не буду.

Что чаще всего повторяется вдоль дорог Псковской области? Обелиски с долгим печальным поминальником. Война искалечила эти места надолго, если не навсегда. Для Печор военное прошлое – вопрос неловкий. Многие обвиняли тогдашнее духовенство в сотрудничестве с оккупантами. Затем обвинения сняли, но осадок все-таки остался. О трудной доле священников Псковской православной миссии – см. фильм Владимира Хотиненко “Поп”.

А в Михайловском все было “банально”, как везде: Успенский собор немцы подрывали дважды, могилу Пушкина заминировали, исторические аллеи – тоже. Немало саперов погибло, очищая заповедные земли. Выйдешь дождливым утречком по грибы (их здесь – как в киносказках Александра Роу, берешь только элиту – белые, подберезовики, подосиновики), так вот – бредешь по мягкому мшистому подлеску, а впереди – воронка. В груди холодеет, не до грибов…

Пушкинский заповедник выделяется на фоне Псковской области, как боровик среди сыроежек. И дело не в том лишь, что Господь Бог не создавал пейзажа прекраснее, чем в Михайловском. Здесь даже березы желтеют по-особому – будто кто-то прицельно капнул охрой на зеленые пряди. Сороть и Маленец (речка и озеро, если кто не знает) поблескивают в закатном свете недвижимо, как льдом подернутые. Тишина вокруг такая – собачий лай слышен из деревни за несколько километров. Воздух – хоть ножом его кромсай и ешь. Ни единого раздражителя – только последние осенние комары демонстрируют острое нежелание отправляться спать голодными.

Возле домика Пушкина вышел навстречу охранник, оценил блаженную физиономию: “Ну правильно, не все же в суете убиваться. Надо себе роздых дать”. Вот из кого неплохой батюшка мог бы получиться…

В Михайловском сразу пропадает ощущение провинциальности – в убогом понимании этого слова. Когда не бюджеты урезаны, а души человеческие. Знаете, как выглядит весьма приличная (по расценкам) гостиница в Печорах? Сиденье, пардон, отдельно от унитаза, бра почему-то в ногах кровати, розетки вываливаются из стен, обои в кровавых брызгах отсылают к старым, дофумитоксным временам.

Проблема не в том, что в провинциальных русских гостиницах нет вай-фая. Проблема – в отсутствии вкуса, стыда за дурно выполненную работу и любви к своему.

Зато такая любовь есть у Георгия Василевича. Белорус по национальности, сам из числа бывших доброхотов, он не приходится Пушкину ни праправнуком, ни внучатым племянником, но уже 18-й год трясется здесь над каждой былинкой, словно она ему родная. В итоге Михайловское сегодня – место абсолютно эксклюзивное по красоте, чистоте и благородству. Гуляешь здесь – значит, ты вип. Випее не бывает.

Конечно, в Пушкиногорье нет безупречных образцов для подражания. Грешный Александр Сергеевич ратовал не за пущую длину женских юбок, а, напротив, за полное упразднение оных, и весьма в этом преуспел. Однако любой, кто бросает взгляд с Михайловского холма-в первый, десятый, сотый раз, – может только молитвенно выдохнуть “ах!” Все, что кроме “ах”, будет лишним. Потому что следующие слова-очень часто: “Хочу здесь жить!” Расширение окрестных деревень и коттеджная застройка близ усадебных границ являются сотрудникам заповедника в ночных кошмарах. “Известия” подробно рассказывали об этой проблеме минувшей зимой – в материале “Пушкино горе”.

Обычно Михайловское поражает наповал, но изредка – догоняет через годы. Яркий пример – Сергей Довлатов. Он провел здесь два лета – в 1976-м и 77-м. Пытался уйти в гиды, как утомленные люди мечтают уйти в монахи – от клубка житейских проблем. Такого рода мотивация не засчитывается ни на небе, ни на земле. В итоге талантливый пьющий диссидент оставил знаменитую повесть “Заповедник”, имевшую, как всякий гротеск, мало сходства с реальностью.

Заповедник-тот, который без кавычек, – относится к Довлатову великодушно, я бы сказала, по-христиански. Готовят специальный экскурсионный маршрут, открыли выставку к 70-летию. В одной из витрин автограф друзьям: “…в память о лучших местах на земле! А я, между прочим, побывал в 12 странах…” Чтобы дозреть до Михайловского, Довлатову потребовалось эмигрировать в Америку.

Несколько дней в пушкинском заповеднике наводят на очень простые мысли:

Не торопись судить: если человек или место тебе не нравятся, возможно, ты просто к ним не готов.

Служить Богу в миру не легче, чем в монастыре, в монастыре – не проще, чем в миру. Служить вообще трудно.

Чувствуешь в себе достаточный духовный опыт – поезжай в Псково-Печерскую обитель, Оптину пустынь, Дивеево. Не уверен – тогда сначала в Михайловское, Константинове, Вешки… Главное, надо любить все это, как любят только свое – преданно и нерасторжимо. Аминь.

Владимир Кабо: «Я встречал немало православных священников, но, кажется, ни в одном из них не проявлялась с такой полнотой и силой глубочайшая сущность христианства, выраженная в простых словах: “Бог есть любовь”. Любовь к Богу и к людям - вот что определяло всё его поведение, светилось в его глазах, вот о чем говорил он весь, летящий, устремлённый вперед…»

Благодать Божия зримо являлась во всяком его служении, будь то литургия или слово проповеди

Галина Волгунцева: «Первая встреча с отцом Иоанном произошла у меня в 1946 году… Его исповедь меня поразила: он как-то особенно, по-отечески, выслушивал каждого подходящего, что-то шептал и истово крестил склонённую голову. А исповедник не сразу отходил от аналоя. Растроганный, спешил высказать обогревшему его священнику недосказанное. У многих исповедников на глазах были слезы… Благодать Божия зримо являлась во всяком его служении, будь то литургия или слово проповеди, обращённое с любовью к Богу и к нам, грешным. Наши сердца откликались на его внимание и любовь. Был он в то время сильно истощен. В храме, где он проводил день, покормить его забывали, да и нечем было. Послевоенные трудности переживали все. Сам же отец Иоанн, получив зарплату, едва ли не всю раздавал. Зная его безотказность, у него не стеснялись просить - кто на ремонт, кто на лекарства».

Он молился с силой и энергией древних пророков. Такая молитва пронзает небеса и не может быть не услышанной

Архимандрит Филарет (Кольцов) : «Приду к отцу Иоанну возбуждённый, обрушу на старца свои неудовольствия и претензии к старшим. Духовник не помогает, послушники не слушаются. Отец Иоанн молчит, не перебивает. Выговорюсь и успокоюсь. А батюшка задаст несколько таких вопросов, что я начинаю понимать свою неправоту. И отец Иоанн итог подводит: “Видишь сам, вину-то в себе поискать надо, как найдёшь, так и обстоятельства изменятся”».

«Кто-то из батюшек может молиться, кто-то может проповедь красивую сказать - это все дары: дар служения, дар молитвы, дар слова. А здесь, в батюшке, было всё. И в беседе он не просто говорил красивые слова, а молился, чтобы Господь ему открывал и через него Свою Волю показывал. И Господь ему открывался и внушал, что сказать».

Игумен Николай (Парамонов): «Помню, как однажды на приёме я увидел у него атлетически сложенного парня и подумал: “Надо же, какой здоровяк!” А батюшка обнял его, гладил по головке, и я услышал, как он прошептал ему на ухо: “И все-таки ты больной”. Потом его мать мне рассказала, что её сын попал в автокатастрофу, после этого у него начались страшные головные боли, год назад они приехали к отцу Иоанну, он их помазал маслицем, помолился и головная боль на целый год отступила. И вот они опять приехали к батюшке с просьбой о молитве и верили, и надеялись на её силу».

«Отец Иоанн однажды спас меня от смерти. У меня был тяжёлая болезнь, температура за сорок, и она всё росла, врачи говорили: “Не знаем, что делать, антибиотики не помогают”. А я стал не только молиться, но и взывать к отцу Иоанну: “Батюшка, помоги!” И вот уснул, и вижу сон. Как будто я у себя дома, в деревне. Сижу на диванчике, а рядом отец Иоанн в полном облачении… “Батюшка мне так плохо, я, наверное, умру”. И тут он меня крепко обнял, поцеловал и сказал: “Деточка, не расстраивайся, ты будешь долго-долго жить”. Когда я проснулся, у меня была нормальная температура. И все врачи были поражены, как враз может закончиться тяжкое заболевание».

«Я несколько лет по благословению батюшки ездил в Печоры на послушание и понял, что монашеский образ жизни мне более подходит, чем семейный. Однажды я попал к батюшке вместе со строительной бригадой, которая отправлялась на восстановление Оптиной Пустыни. Батюшка их всех благословлял, помазывал маслицем, при этом внимательно в каждого вглядывался и говорил с властной любовью наставления. Передо мной стоял высокий парень, как потом оказалось, бригадир, благословляя его, батюшка сказал: “Благословляю тебя в строителя Оптиной Пустыни”. А потом батюшка подошел ко мне, я думал, что получу обычное благословение. Но батюшка очень долго в меня вглядывался, а потом сказал: “А тебя благословляю в священноархимандриты”. Я это воспринял, как шутку. Но потом понял, что это было благословение на монашество и настоятельство в монастыре».

Старец был великий православный педагог, “детоводитель ко Христу”

Учёный Евгений Андронов: «Я хочу поведать, как под руководством старца, благодаря его духовному опыту, святым молитвам и трудам человек меняется. Старец был, не побоюсь сказать, великий православный педагог, по словам апостола Павла, “детоводитель ко Христу”, полагающий за овцы своя не только время и силы, но и жизнь свою».

Болгарский митрополит Ловчанский Гавриил (Динев): «Отец Иоанн принял нас с большой любовью, и я тогда же понял, что отец Иоанн не говорил ничего случайного, что он своим внутренним духовным взором видел тебя насквозь и говорил то, что для тебя необходимо и полезно. При прощании я попросил его молитв, чтобы в Болгарии меня оставили в скиту преподобной Параскевы, где я раньше жил. Отец Иоанн внимательно глянул на меня и вдруг произнёс: “Вы будете представителем Болгарской Православной Церкви в России”. Он повторил эти слова три раза и очень твёрдо. Не зная, как это может случиться, я всё же поверил его слову. Мне было очевидно, что старец изрек то, что повелел ему Господь. И, вопреки логике тогдашнего времени, я в тот же год получил от своего священноначалия назначение служить в России».

: «Однажды нападения на меня начались, другие помыслы: “Не спасёшься… Погибнешь…” - и всё такое прочее. Отец Иоанн подходит ко мне и говорит: “Сам спасёшься, и семья спасётся!” - прямо на помыслы ответил».

Наместник Псково-Печерского монастыря архимандрит Тихон (Секретарёв): «Для отца же Иоанна Иисусова молитва была неотъемлемой частью жизни ещё с заключения. То, что ему тогда была дарована умно-сердечная молитва, он проговорился только однажды, и то, видимо, по попущению Божию, чтобы эта тайна не ушла вместе с ним в мир иной, но осталась свидетельством для нас, что и в наше время дары Божии не оскудевают для ищущих спасения».

Художник Геннадий Усачёв, принявший монашеский постриг с именем Михаил, о проповедях старца: «Какие же это были проповеди! Люди впитывали его слова, как губки. У него такой дар: говорил простые вещи, а прямо в душу вкладывал. Это не проповедь, не гомилетика, это излияние Духа Святого через Слово... А чтение Евангелия! Это не чтение, это излияние благодати. Сейчас я это хорошо понимаю. Он имел особый дар быть проводником благодати Божией! Через него любовь Божия наполняла наши души. Бывает ли большее чудо на свете?»

Благочинный Псково-Печерского монастыря иеромонах Гавриил: «К рукоположению меня тоже батюшка готовил. Страшно было. Ведь я совсем молодой. В диаконы посвящали, мне было всего 20 лет, а священническая хиротония над 23-летним свершилась. Батюшка теплом обогрел меня, слышало моё сердце: “Не бойся, я понесу тебя на руках”. В эти моменты я впервые в жизни узнал, как слышит сердце, когда воспринимаются уже не слова, но вся глубина и широта чувств, с которой они произносятся. Любовь батюшки на всю жизнь проникла в душу, полагая начало памяти сердца, в которой первым поселился отец Иоанн (Крестьянкин)».

Человека, встреченного однажды, он помнил всю жизнь. Отец Иоанн именовал этот дар “памятью сердца”

Духовник Псково-Печерского монастыря архимандрит Таврион (Балов): «Удивительна, бездонна память старца. Человека, встреченного однажды, он помнил всю жизнь. Отец Иоанн именовал этот дар “памятью сердца”. Да, он принимал сердцем всякого человека. Но это была ещё и молитвенная память. Из молитвенной памяти и памяти сердца составился бесчисленный синодик отца Иоанна».

Архимандрит Мелхиседек (Артюхин) спросил однажды у старца, с кем советоваться в тяжёлых жизненных духовных ситуациях, когда нет возможности обратиться к старцу. И отец Иоанн ответил: «Советуйтесь с тремя: с вашим умом, с вашей душой и с вашей совестью. И вот когда они все будут согласны, тогда так и поступите, как они Вам подскажут. Конечно, перед этим благословясь у Господа».

«Отец Иоанн весь был одной поразительной и прекрасной тайной».

«Обычно все, кто вспоминает отца Иоанна, пишут, какой он был благостный, ласковый, добрый, любвеобильный. Да, несомненно, истинно, что человека, более умеющего выказать отеческую, христианскую любовь, я не встречал во всей своей жизни. Но нельзя не сказать и о том, что отец Иоанн, когда необходимо, бывал строг и умел находить слова обличения… никогда не боялся сказать правду невзирая на лица, и делал это в первую очередь для пользы своего собеседника, архиерей он был, мирянин или простой послушник. Эти твёрдость и духовная принципиальность были заложены в душу отца Иоанна ещё в раннем детстве, когда он общался с великими подвижниками и будущими новомучениками».

Страшно даже представить, что тот, перед кем открываются самые сокровенные мысли и поступки людей, будет другим, чем бесконечно милосердным к каждому

«Почему, за какие подвиги, за какие качества души Господь дарует подвижникам прозорливость, чудотворения, делает их Своими сотаинниками? Ведь страшно даже представить, что тот, перед кем открываются самые сокровенные мысли и поступки людей, будет другим, чем бесконечно милосердным к каждому без исключения человеку, что сердце его не будет исполнено той могущественной, таинственной и всепрощающей любви, которую принёс в наш мир распятый Сын Божий. И сердце старца было исполнено той самой Любовью…»

о старце Иоанне (Крестьянкине): «Он земной ангел и небесный человек».

Вот что вспоминает о нем иеродиакон Никон, насельник Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря: «Мы жили при живом святом, который был очень доступным, простым, любвеобильным, смиренным. Он всегда всех подбадривал, утешал. В его присутствии происходило такое умиротворение души, что не нужно было говорить ничего. Бывало, прежде чем войти к нему, думаешь спросить то, а потом вот это, а войдешь к батюшке в келью - и все куда-то исчезает, а в сердце тишина».

Сегодня мы тоже побываем в келье отца Иоанна, в том месте, где он долгие годы жил, возносил свои молитвы Богу и принимал многочисленных паломников. Эта келья -- такая же часть духовного наследия старца, как и его книги, проповеди, письма. Ведь что мы называем наследием, чем оно отличается от наследства? В словарях эти понятия уже давно являются синонимами. Однако российский лингвист Валерий Демьянков разницу видит в следующем: «Наследство -- говорит он, -- это что-то вроде кучи добра, еще не разложенного по полочкам; это то, что нам досталось, но чем мы пока не пользуемся и не знаем, что с этим делать. Но когда мы разберемся и начнем использовать наследство во благо, тогда уже можно говорить о наследии». Мы обратились к этой цитате неслучайно. Келья отца Иоанна является для нас наследием, которое сам батюшка еще при жизни привел в такой порядок, что вопроса о том, как воспользоваться этим даром, у нас не возникает.

Поможет нам прикоснуться к этому наследию архимандрит Филарет (Кольцов). Долгие годы он был келейником батюшки и потому знает об этом монашеском жилище практически все: почему оно именно так, а не иначе устроено, как здесь проходила жизнь старца, какие вещи, дела, слова заполняли это помещение и что здесь приобретали люди, приезжавшие к батюшке из разных уголков мира.

Архимандрит Филарет (Кольцов), насельник Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря: «Прислонитесь к спинке. Благодать Святаго Духа, благодать Святаго Духа, благодать Святаго Духа (окропляет девушку святой водой) . Откройте глазки. Попейте (дает попить) . Так. Теперь сюда (выливает остаток за воротник девушки спереди) . Благодать Святаго Духа (смеется) . Я еще жалеючи. Отец Иоанн давал пить, а сам все туда выливал. Эти проделки батюшки я знаю (смеется) ! Мы старались больше отпивать. И у нас была борьба: он нам не давал допивать, а мы старались это сделать. Отец Антоний (Гулиашвили) из Тбилиси, ежегодно навещал отца Иоанна и говорил: «Это была наша духовная заправка. Когда она кончалась, мы снова приезжали за ней» .

Ольга Валентиновна Баталова, автор программы: Любое жилище человека может многое рассказать о своем хозяине через вещи, которые были ему дороги, через тот порядок, который был подчинен укладу его жизни. И убранство интерьера, его цвета могут отражать мысли человека, его внутреннее устроение. Своим ближним отец Иоанн советовал: «Каждый день обязательно садись в креслице или на диванчик -- и посиди, подумай. Просто под Богом посиди» . В своей келье батюшка прожил под Богом без малого 40 лет. Что же она поведает нам о своем хозяине?

Архимандрит Филарет (Кольцов) : «Сейчас мы с вами находимся в келье старца нашей святой обители архимандрита Иоанна (Крестьянкина). Она для нас памятна, дорога: келья намоленная, образцовая, старческая, монашеская. Слава Богу, что она сохранилась благодаря благословению покойного Святейшего Патриарха Алексия II и по благословению нашего Владыки митрополита Евсевия.

В келье ничего не изменилось, все, как было при батюшке. Здесь висели келейные иконы отца Иоанна: материнское благословение -- икона Божией Матери «Знамение», икона его небесного покровителя апостола и евангелиста Иоанна Богослова (дар духовника батюшки схиархимандрита Серафима (Романцова) в день пострига), икона святителя Николая, Феодоровская икона Божией Матери. Они сейчас находятся в Никольском храме, в приделе преподобномученика Корнилия в Никольской башне. Престол был устроен по желанию отца Иоанна к празднику 1000-летия Крещения Руси. А остальные иконы по-прежнему здесь: икона Рождества Христова, подаренная нашим наместником архимандритом Тихоном в 2000 году.

На кровати -- два ковчега. Первый ковчег -- полумантия старца Амвросия Оптинского, батюшке она досталась от последнего из старцев Оптиной пустыни игумена Иоанна (Соколова), который погребен в Москве на Армянском кладбище. Батюшка его очень почитал, называл «небесной Академией». Старец отца Иоанна неоднократно спасал от арестов. Когда батюшка после освобождения из заключения был направлен в Псков восстанавливать Троицкий собор (его внутреннее убранство), он получил через год сообщение от отца Иоанна о том, что ему нужно срочно уезжать из города, так как на него заводят новое уголовное дело. И батюшка в одночасье отбыл в Москву и затем был направлен в Рязанскую епархию.

Отец Амвросий «предсказал» будущее батюшки. Отец Иоанн видел сон: он находился в хибарке в Оптиной пустыни, в приемной старца Амвросия. Тот всех принимал, а батюшку все нет. И в самом конце, когда он принял всех посетителей, вышел к отцу Иоанну и повел его в храм, сказав сопровождавшему их монаху, чтобы тот нес облачение: они будут служить. Но когда они зашли в церковь - батюшка проснулся. Затем, когда его назначили псаломщиком в храме Рождества Христова в Измайлово, он вспомнил этот сон, войдя в церковь, потому что интерьер напоминал тот, что он видел во сне. Портрет отца Амвросия всегда висел над кроватью батюшки.

Во втором ковчеге -- крест, полумантия и епитрахиль нашего батюшки. С этим крестом отец Иоанн молился в последние годы своей жизни. Как видите, наш монастырь довольно «спортивный»: постоянно приходится идти вверх-вниз, вверх-вниз. А в возрасте батюшки двигаться было уже трудно. Он был вынужден молиться келейно. Однако любил это делать в храме Божием вместе с братией, с народом.

Вот икона старца Глинской пустыни схиархимандрита Серафима (Романцова). Эта обитель находится в Сумской области Украины, сейчас она возрождается, правда, в непростых условиях. Отец Иоанн застал ее действующей, общался со старцами, а духовником избрал отца Серафима. Сейчас там прославлено двенадцать мощей, в том числе схиархимандрита Серафима (Романцова).

Когда Глинская обитель была закрыта, многие старцы уехали на Кавказ -- там и подвизались. И отец Серафим тоже. Есть фотография: старец Серафим (Романцов) и другой старец Глинской пустыни митрополит Зиновий, впоследствии схимитрополит Серафим.

Отец Иоанн тесно общался с отцом Серафимом. Как духовник батюшки, он все про него знал: отец Иоанн у него исповедовался, получал наставления, служил вместе с ним. Старец Серафим узнал, что у батюшки с юных лет было желание принять монашеский постриг, но это никак не могло это осуществиться. Отец Иоанн родился перед революцией, в 1910, году в городе Орле. Родился 11 апреля - в день памяти Иоанна Пустынника (а батюшку назвали в его честь) и в день прославления основателей нашей обители, первых пустынножителей Марка и Ионы. Так было промыслительно родиться в Орле, а закончить земной путь в нашем монастыре!

Отец Иоанн родился очень хиленький, слабенький. Думали, долго не проживет, но прожил дольше всех братьев и сестер. Из-за слабости здоровья его крестили буквально в тот же день: боялись, умрет.

Через два года скончался отец, и мама одна воспитывала батюшку со старшими братьями и сестрами. Семья была мещанского сословия, жила скромно. Дом был маленький, деревянный, с двумя окошками.

С малых лет детей водили в храм Божий. С шести-семи лет отец Иоанн пономарил, помогал, как мог, ходил вместе с настоятелем по приходу -- и при этом получал очень хорошую жизненную и духовную школу.

Однажды они были на заупокойной требе в одном доме, их посадили за традиционное русское угощение. Все едят ничтоже сумняшеся, а Ваня ерзает, ничего не ест - все в недоумении. Потом вспомнили: оказывается, хозяйка, благочестивая прихожанка их церкви, забыла, что был постный день, и все скоромное приготовила. Конечно, батюшка потом подозвал Ванечку и сказал: «Деточка, думаешь, я не знал? Знал. Но человек старался, готовил. Иногда надо делать снисхождение, проявлять милость».

В другой раз, когда они были на требах, их опять угостили и поблагодарили: обычно священнику дают какую-то мзду, иподиакону, пономарю. А Ваня был пономарем. И он получил свою мзду. Священник посмотрел на него и спросил: «Тебе тоже дали?». Он показал: дали. Но хозяйка перепутала конверты, дав большую сумму мальчику, а не священнику. Батюшка был мудрый -- не стал менять конверты. Даже, по-моему, сказал: «Тогда тебе надо больше, чем мне».

Отец Иоанн рос живым ребенком и по жизни оставался таковым. Если посмотреть фильм о нем, то видно: он весь летает, порхает. А ему там уже 80 лет! Он журчал, как ручеек, звенел, как колокольчик. Некоторые фрагменты из его рассказов о детстве мне особенно запомнились. Было и такое: цыпленок умер, а отец Иоанн хоронил его чуть ли не по православному обряду.

Однажды мама батюшки пекла пироги и поставила их остывать ближе к окошку. Она печет -- пирожки не прибавляются, а убывают! В доме воров нет -- начала следить, куда же пирожки деваются? Посмотрела: появляется детская ручка - и один, другой пирожок исчезают. Это Ванечка-деточка кормит всю улицу: уже целая ватага собралась. Вот такой он был любвеобильный!

Другой случай: в доме был ремонт, случайно обнаружили мышиное гнездо с новорожденными мышатами. Казалось бы, надо их выбросить, а отец Иоанн их собрал в коробочку и начал выхаживать. Мама не запрещала, а дядя говорил: «Что тут за мышиное царство разводится?». Но мать воспитывала в сыне любовь.

Захотелось Ванечке как-то раз попробовать медку. Традиционно на приходах, когда человек умирает, приносят банку или стаканчик меда и ставят на канон, в него ставят свечку. Как же достать мед? Ложкой взять нельзя -- заметно. Батюшка вытащил свечку -- облизал, снова вставил -- облизал. Наесться не наелся, но попробовал.

Он рос - и уже с 12-ти лет иподиаконствовал. Над его кроватью всегда висела фотография (потом мы сделали с нее копию): епископ Николай (Никольский) и архиепископ Серафим (Остроумов). От них батюшка и получил благословение на монашество. Накануне его отъезда они подарили ему этот снимок с удивительно трогательной надписью: «От двух друзей о Господе юному другу Ване с молитвой. Да исполнит Господь желание сердца твоего и да даст тебе истинное счастье в жизни».

Сейчас я бы о многом спросил отца Иоанна. В его проповедях мы слышим своеобразное обращение: «Други наши». Он говорил и традиционно «дорогие братья и сестры», но такое обращение встречалось чаще всего.

Епископ Николай (Никольский) и архиепископ Серафим (Остроумов) приняли мученическую кончину под Смоленском, в Катыни. Там четыре года назад освятили храм; попросили эту фотографию -- мы отправили.

Отец Иоанн успешно закончил школу, хотя это были сложные годы, и учеба прерывалась; затем окончил финансовый техникум у себя в Орле. Немножко потрудился. Были гонения, репрессии, безбожная атеистическая пропаганда, заставляли работать в церковные праздники, в воскресные дни. Батюшка отказался -- тогда его уволили, он попал в черный список и больше нигде не мог устроиться. Было принято решение о его переезде в Москву, где жили родственники.

Еще один фрагмент из жизни отца Иоанна: когда его уволили, мама была уже в возрасте, шалило сердце. Чтобы ее не расстраивать, после увольнения батюшка каждый день уходил утром, как обычно, и приходил как будто после работы. Где он был? Наверно, молился, бывал у старцев, у родственников. Месяц прошел -- заработную плату надо принести. Откуда? Денег нет. Жили скромно, скудно. А у него был подарок от одного из орловских блаженных -- скрипка в футляре. Она всегда висела на стене в комнате. и он додумался футляр сохранить, а скрипку вытащить и продать. Сдал, видимо, в антикварный магазин и как зарплату принес маме эти средства. Никто ни о чем не догадался. А во второй месяц денег приносить уже было не с чего - он был вынужден признаться матери, после чего и уехал в Москву.

Батюшка был назначен псаломщиком в храме Рождества Христова в Измайлово, а затем был первым насельником Троице-Сергиевой лавры, когда ее открыли. С ним были владыка Питирим (Нечаев), владыка митрополит Антоний (Мельников), с которым они учились вместе в Академии, владыка Гурий, владыка Михей и протоиерей Игорь, служивший потом в Ярославле. Владыка Гурий был наместником, хотел совершить постриг над отцом Иоанном с именем Сергий, но этого не случилось. В 1945 году 14 января, в день прославления Василия Великого, в день Обрезания Господня, митрополит Николай (Ярушевич) рукоположил его во диакона на Ваганьковском кладбище. В том же году 25 октября в храме Рождества Христова в Измайлово в день прославления иконы Божией Матери Иерусалимской, Святейший Патриарх Алексий (Симанский) рукоположил батюшку во пресвитеры.

И на второй день, в праздник Иверской иконы Божией Матери, все ушли на престольный праздник в соседний храм -- остался служить один отец Иоанн. Конечно, это была для него великая радость, он отслужил Литургию самостоятельно, никто ему не мешал. Еще его очень утешило, что принесли крестить малыша. Батюшка окрестил младенца от души и до самой смерти помнил имя этой девочки: Ольга.

Потом у него началась активная пастырская деятельность, за что он и пострадал: в 50-ом году его арестовали, дали семь лет лагерей, пять лет отсидел -- отпустили досрочно. Это самый сложный, но интересный период в жизни отца Иоанна, ему он посвятил книгу «Школа молитвы».

Куда бы ни приезжал батюшка, там сразу кипела жизнь. На одном из приходов была художница, которая днем писала этюды, а вечером, забив фанерой храмовые окна, зашторив их, писала иконы. За ночь эти иконы вывешивали на фасад. Тогда Хрущевым была поставлена задача - закрыть храмы, а отец Иоанн, наоборот, их украшал.

Однажды в церкви обветшала крыша - надо было перекрывать. А за этим бдительно следили, чтобы в храме ничего не делали. Отец Иоанн как-то умудрился: купили кровельный материал, за ночь покрыли крышу, а сверху положили старое дырявое железо. И поступил сигнал: в церкви купили какое-то «ворованное» железо. ОБХССники пришли проверять, обошли -- ничего не нашли. Никто не догадался на кровлю подняться, потому что лестница стояла, но он была гнилая - побоялись. Храм был спасен от разрушения, а отец Иоанн не пострадал. Вот такая милость Божия!

В жизни батюшки было много перипетий. Через каждые два года его переводили с прихода на приход. Отец Иоанн людей спасал, приводил к Богу, а врагу это всегда тошно. Один из приходов был чуть ли не на болоте. Как вспоминала одна бабушка: «Батюшка, я тебе прилетела на шамолете». На старом самолете, «кукурузнике», на котором везде можно летать: для них не надо было посадочной полосы. Тем не менее отец Иоанн никогда не унывал.

Последний его приход - в городе Касимове. Батюшка поддерживал отношения с отцом Серафимом, своим духовником. В 66-ом году он приехал к нему, так как плохо себя чувствовал. Отец Серафим увидел его состояние, испугался, что тот на обратном пути может умереть, а мечта принять монашеский постриг так и не исполнится. И, по своему дерзновению, не испрашивая благословения (а в Церкви все совершается по благословению), старец решил совершить над отцом Иоанном постриг. Это произошло 10 июля 1966 года в этой самой келье.

При постриге отец Серафим сохранил имя, данное батюшке при Святом Крещении, а небесным покровителем стал апостол и евангелист Иоанн Богослов. День Ангела у батюшки -- 13 июля, в день прославления 12-ти апостолов, ближайших учеников Христовых.

После совершения обряда отец Иоанн воспрял духом, ожил, окрылился -- и улетел служить на Рязанщину, в город Касимов. Там он успел послужить год. Уполномоченный как раз готовил распоряжение о его переводе в Рязань, а батюшка получил приказ от Святейшего Патриарха Алексия I на поселение в Псково-Печерский монастырь. Для него это была мечта, ведь он неоднократно приезжал в эту обитель.

Расшифровка: Арсения Волкова

(Розенберга; 1909-1994), старца Псково-Печерской обители. Светлый облик подвижника сохранился в памяти тех, кто знал его. Вот их рассказы о Божием угоднике.

Иноки Псково-Печерского монастыря: «Отец Серафим был духовным сыном преподобного Симеона Псково-Печерского. В первый год своего пребывания в обители он получил послушание от духовника: сметать дубовые листья с крыши Успенского собора. Успенский собор пещерный, и над ним, на святой горке, росли несколько древнейших дубов, которые и покрывали осенью всю крышу своими листьями. Отец Серафим исполнял это послушание до самой старости. Обвязывал себя веревкой, брал метлу и довольно ловко передвигался по крыше».

Архиепископ Владимир (Кобец; † 1960); в 1947-1949 годах - наместник, затем настоятель Псково-Печерского монастыря: «Иеромонах Серафим данное ему послушание выполняет охотно и хорошо. Каждую минуту своего досуга заполняет полезным трудом. Предан обители и как монах служит образцом для всей братии. Скромный, смиренный, с полным отсутствием гордости. Абсолютно трезвый и до мельчайших подробностей выполняющий монастырскую дисциплину».

Иноки Псково-Печерского монастыря : «Последние лет 50 он вообще не выходил за ворота обители. Он нес послушание ризничного, а посему всегда носил на себе огромные тюки с облачениями - из Михайловского в Сретенский, из Успенского в Михайловский храмы. Кто был в Печорах, тот знает, что монастырь расположен в овраге, а потому одни храмы находятся внизу, другие вверху, так что подниматься или опускаться до них и с пустыми руками непросто».

Монахиня Серафима, келейница старца: «У отца Серафима была небольшая карманная Псалтирь, и в ней было его рукой написано: "31 октября - память преподобных Спиридона и Никодима просфорников". Изучил на память всю Псалтирь и, трудясь усердно ради спасения своей души, беспрестанно пел псалмы - за сутки всю Псалтирь. 30 лет трудился».

Он был очень сильным молитвенником. Быть может, именно его молитвами монастырь и держался в прежние трудные годы

Архиепископ Гавриил (Стеблюченко; ныне на покое); в 1975-1988 годах - наместник Псково-Печерской обители: «Господь дал отцу Серафиму и дар прозорливости, и дар пророчества. Многие к нему приходили за советом и благословением, и некоторых он наставлял. Но самым главным было то, что он был очень сильным молитвенником. Такой он был молитвенник, что мы все в монастыре ему удивлялись - и другие старцы, и отец Иоанн (Крестьянкин) . Все отдавали предпочтение его молитвам. Быть может, именно его молитвами монастырь и держался в прежние трудные годы. В 1930-е годы монастырю было жить очень трудно, а обитель не только жила, но и украшалась, и умножалась монашествующими.

Как отец Серафим вел свою внутреннюю иноческую жизнь, как с Господом общался - никто этой тайны не знает, но внешняя его монашеская жизнь была, конечно, образцом для всех. И для нас, молодых, и для духовников, и особенно для паломников. Он не то что с ними беседовал (отец Серафим был молчалив), а вот просто идет он по монастырю - и по его движениям, по его взгляду, его труду, по всему, что он делает, - по всему было видно, что это уже не земной человек. Весь его вид излучал послушание, излучал молитву, терпение. Он мало говорил, а если с кем и заговорит, то это считалось за что-то сверхъестественное, и человек, с которым он вступал в беседу, расцветал.

В то время, когда я был наместником обители, иногда бывало так, что какой-нибудь священник, или монах, или послушник попадал в сложное, порой безвыходное духовное положение. И тогда я говорил ему: "Иди к отцу Серафиму: как он скажет, так и будет!" Бывали случаи, что отец Серафим таких присланных к нему за советом и благословением людей вообще не принимал: просто не выходил к ним - и всё! И после этого мы обычно замечали, что такой человек вскоре сам уходил из обители; видно, уж отец Серафим знал об этом заранее или предчувствовал. А другого - примет, поговорит с ним, и всё в его судьбе как-то образуется».

Архимандрит Тихон (Секретарев), наместник Псково-Печерского монастыря: «Внутренний мир отца Серафима ведом только Богу. Он ежедневно читал жития святых на славянском языке. Любимым монашеским наставником для него был преподобный Феодор Студит . Зайдя к нему в келью, благоухавшую ладаном, его можно было всегда застать за рукоделием. За вечерним богослужением он читал неопустительно монастырский синодик с именами, записанными для молитвы в обители, и, стоя рядом с братским клиросом, подпевал монашескому хору».

Когда как-то речь зашла об отце Серафиме, архимандрит Иоанн (Крестьянкин) сказал: "Он спасется"

Когда как-то речь зашла об отце Серафиме, сказал: «Он спасется».

Http://www.pravoslavie.ru/put/80077.htm

Десять лет назад, 5 февраля 2006 года, перестало биться сердце архимандрита Иоанна (Крестьяникина), выдающегося пастыря нашего времени. В память о батюшке мы публикуем воспоминания людей, близко знавших его.

Татьяна Сергеевна Смирнова, письмоводитель отца Иоанна и автор воспоминаний о нём, рассказывает:

– К проповедям готовился очень тщательно. Особенно когда народ появился в храмах, ведь раньше не больно-то давали говорить. Бывало, его в алтарь затаскивали на ковре. Он начинал говорить, и ему было очень трудно остановиться. Он вспоминал: «Чувствую, что ковёр поехал». Из алтаря его тянут, что, мол, хватит уже говорить. А местные-то наши монахи и мирские прихожане, конечно, очень любили проповеди батюшки. Всегда узнавали, где и когда отец Иоанн говорит, и собирались. Проповеди, которые мы издали на дисках, люди в разные годы для себя записывали на магнитофон. А потом, через много лет, стали приносить к нам – и так много собралось, что мы выпустили уже несколько дисков. Первые из них отец Иоанн даже сам прослушал: «Ой как хорошо, а кто это говорит?» – меня спрашивал. «Вы!» – я ему отвечаю, а он только головой качает.

Где-то за год до своей смерти отец Иоанн подозвал меня и сказал: «Вот, я твой духовник; чтобы у тебя и полслова не вышло обо мне». Я выслушала и пошла готовить завтрак. Есть потаённая жизнь, которую знает только Бог и тот человек, который этой жизнью живёт. И как только вы этот опыт обнародуете, вы его теряете – если не совсем, то плоды его. По пути на кухню меня батюшка один встретил и спрашивает: «Ты там что-нибудь записываешь?» Я ему и рассказала, что отец Иоанн только что запретил писать. Он мне ничего не сказал, а вечером сам с наместником пришёл к отцу Иоанну. Заволновались, и правильно. А батюшка им: «Какие ещё воспоминания? Это о ком ещё воспоминания? Никаких воспоминаний! Вы что?» Но они подошли очень толково. Батюшка читал тогда, что про отца Николая Гурьянова писали, и очень волновался за него: «Божий человек, и на нём делают против Церкви такую акцию!» Тогда наместник ему и говорит: «Батюшка, вот вы уйдёте; писать всё равно будут – хотим мы этого или не хотим. Но тогда монастырь уже ничего не сможет сказать вопреки. Что бы ни написали, всё будет принято как истина». Тогда батюшка помолился, подумал и меня зовёт: «Ты там что-то корябала. Так вот, собирай материал. Только смотри, когда ты воспоминания будешь писать, чтобы глаза у тебя не блестели! И ничего не выдумывай, ничего. Только то, что было, пиши». Я стала записывать на клочках бумаги, на конвертах. Письма стала сохранять его, которые он мне диктовал, а то раньше и в голову не приходило даже: отправлено – и слава Богу, в печь всё отправлялось. Так и получились все эти книги с воспоминаниями. Ничего не придумывала я, всё, как было, записала только.

Отец Иоанн (Крестьянкин) и Татьяна Сергеевна Смирнова

Батюшка вставал в пять часов каждый день и шёл на братский молебен. Уже бьют в колокол к обеду, час дня, а он только врывается в келью, ещё и хвост посетителей с собой приводит. Причём он и в храме, и по дороге идёт – всё время в толпе людей, а потом ещё назначает на после обеда, перед службой. Тех, кто в этот день уезжал, батюшка обязательно всех принимал. А ночью, после двенадцати, принимал братьев. А уж после них я, бывало, уйду даже, до ворот дойду – кого-нибудь посылает за мной: «Пусть вернётся». Значит, кто-то ещё там свалился на голову из приезжих. И утром всё сначала. Не знаю, когда он отдыхал.

Он говорил ровно столько, сколько надо было сказать. Меня очень смущал этот момент, когда я должна была передавать людям слова батюшки. Во-первых, я не особо высокого мнения о своей памяти и думала: а вдруг забуду что. А во-вторых, ведь когда передаёшь, очень важно – как сказать. Можно интонацией то, что сказано, окрасить совсем не так, как было передано. И я ему это своё смущение сказала, а он мне ответил: «Ты на послушании, тебя нет. Ты – служебный дух. Ты передашь ровно столько, сколько я тебе сказал, и так, как я тебе сказал».

Собиралась полная келья людей. Ещё он и сам-то не дошёл, а здесь уже сидят все, кого он назначил. На стульчиках, на диванчике, стоят. Батюшка заходит, сначала перед иконами читает «Царю Небесный», потом начинает общий разговор. В глазки тебе смотрит и начинает что-то объяснять – что у тебя там делается внутри. Нет, он всем говорил вместе, но каждый знал, что из сказанного конкретно к нему относится. Вот это было удивительное чувство. Думаешь, общий разговор, а потом из этого все ответы, личные для каждого, выстраиваются. Разным людям на один и тот же вопрос мог совершенно по-разному отвечать. Потом они говорили: «Что же он мне сказал то, а ей сказал это?» Значит, мера одной – одна, а мера другой – другая. А в конце беседы батюшка всегда всех кропил и помазывал, по полному чину, как на соборовании! Никто отсюда не уходил непомазанным! Так у батюшки было заведено.

Он очень любил жизнь! И никогда не жаловался. Даже когда все мы видели, что он уже слабенький, он только один раз сказал: «Где моя былая удаль?» Вот его единственная жалоба была! «Батюшка, вам тяжело?» – «Нет». «А что ж вы вздыхаете?» – «Легче мне так…»

Ещё он говорил: самое большое чудо, что мы в Церкви и что мы должны увидеть себя такими, какие есть. Вот это чудо. А батюшка всегда: «Не нам, не нам, но имени Твоему, Господи, даждь славу». Он терпеть не мог прославителей и прославительниц.

Архимандрит Филарет (Кольцов), келейник батюшки, добавляет по этому поводу:

– Чудес батюшка никогда не искал, он не любил эти чудеса. Он сказал: «Не пишите по мне акафисты».

Диакон Владимир Василик вспоминает об о. Иоанне (Крестьянкине):

– Трезвость и ясность пронизывали его пастырские советы. Ещё в 1985 году краем уха я услышал его разговор с одним священником: «Что это отец Н. частную исповедь затеял, да ещё на час с каждым? Времена сейчас такие: придёт вестник с пером на шляпе да и скажет: ”Разойтись всем”. Общая и только общая исповедь сейчас».

Рассказывал он и о своём аресте и заключении, но без обиды, тем более без гнева, призывая нас к бдительности и осторожности: «В 1945 году, после Победы, была эйфория: внешний враг разгромлен, внутренний с Церковью примирился. А потом, когда меня в 1950 году арестовали и показывали доносы и то, что прослушивали, стало ясно: напрасно радовались. Поэтому и сейчас осторожно надо. Осторожно, потихоньку, полегоньку» (разговор был в 1986 году).

Когда открывался Иоанновский монастырь на Карповке (ещё как подворье Пюхтицкого монастыря), он очень радовался и подбодрял радетелей открытия, говоря: «Давайте делайте быстрее. Скоро Эстония отколется, так в России у монастыря хотя бы уголок будет». Разговор этот происходил в 1988 году, когда ещё ничего не было ясно.

Видел он не только грехи и беды советского периода, но и то, что нас ожидало. В 1988 году он писал: «Вы пишете, что храмы открываются. Это хорошо; да так ли хорошо? Храмы открываются, а души закрываются; и кто откроет их?» И ещё вспоминается его пророчество о глобализации – в связи с одной нашей знакомой, желавшей уехать в эмиграцию: «О М. умолчу. Что посеет человек, то и пожнёт… А беда повсюду идёт, и ни в какой Америке от неё не спрячешься». Видел он всё это: и советское душеубийство, и западное.

Протоиерею Владимиру Правдолюбову в конце 50-х – начале 60-х годов довелось служить с батюшкой Иоанном на Рязанской земле. Вот что он рассказывает:

– Отец Иоанн (Крестьянкин) несколько лет служил в нашей Рязанской епархии. Больше года не давали служить ни на одном приходе, постоянно переводили – боялись, что он обрастёт духовными детьми. А получилось наоборот – все эти приходы собрали ему духовных детей. И когда он в Печорах был, вся эта гурьба туда ездила. Однажды ему запретили служить во время полевых работ. То есть служить надо было в пять утра, чтобы людей, отправляющихся в поле, не задерживать.

Не много отец Иоанн рассказывал о годах своего заключения. Но кое-что можно вспомнить.

Был у нас такой батюшка, отец Евгений Климентовский. Его, как и всех священников, вызывали в органы, стращали всячески. И вот однажды пригласили его в определённое учреждение, а чтобы он передрожал, так сказать, посадили на деревянный диван с ручками и спинкой и долго не вызывали в кабинет. Он сидел-сидел, потом снял с себя верхнюю одёжку, положил под голову, улёгся и заснул. Выходят: «Старик, ты чего спишь?» – «А что, разве нельзя?» – «Неужели ты не боишься?» – «А чего мне вас бояться, вы ребята хорошие, я к вам привык». – «Иди отсюда, старик!»

Когда я отцу Иоанну это рассказал, он говорит: «У меня подобная была история: когда меня взяли в тюрьму, там оформление было очень долгое – туда, сюда, в разные стороны… Я совершенно измучился. И вот меня завели в какую-то камеру: голые стены и какое-то бетонное возвышение. А сами куда-то ушли. Я лёг на это бетонное возвышение и, совершенно измученный, заснул».

Ещё рассказывал про первый свой банный день в тюрьме. Там два бака было, в одном из них сидит вор в законе, прямо внутри, и моется. А всем остальным выдавали по кусочку мыла и по шайке воды. «Мне-то, – говорит, – шевелюру мою оставили.

Я это мыло и шайку воды использовал для того, чтобы намылить голову. Говорю: “Дайте мне водички ещё”. – “Не положено”. – “А что же я буду делать?” – “А что хочешь”. “Батя, ты чего там? Иди сюда!” – это вор в законе голос подал. Иду. “Давай шайку”. Черпает, даёт: “Используешь, приходи ещё”. Так я первый раз помылся».

Да, много тягот было, но часто и забавные случаи вспоминаются. Было у нас с отцом Иоанном такое происшествие. Когда он от нас уезжал в монастырь, мы с ним летели в Рязань на самолёте одиннадцатиместном, типа «кукурузника». Там очень болтало, и я съел таблеточку пипольфена, чтобы меня не укачивало. Он спрашивает: «Ты чего съел-то?» – «Я, – говорю, – чтобы не укачивало». – «И мне давай». И он тоже съел таблеточку пипольфена. А укачивает здорово. Он говорит: «Давай ещё по одной съедим». Дальше разговариваем. Он очень быстро говорит, энергия в нём такая, и вдруг я гляжу, его головка мне на плечо ложится, батюшка засыпает. Пипольфен, он, кроме того что помогает переносить качку, ещё и как снотворное действует. И вот мы в Рязани. Выходим мы, там его встречают, под руки берут, а он еле ноги волочит. Его под руки ведут, а за ним рязанские, его духовные дети. А мы, касимовцы, сзади. И слышим: «До чего же отца Ивана в Касимове довели! Как же он одряхлел, бедный».

Высказывания архимандрита Иоанна (Крестьянкина)

Из писем и проповедей батюшки

Настало такое время, что только скорбями и спасается человек. Так каждой скорби надо в ножки поклониться и ручку облобызать.

И болезни – попущение Божие – споспешествуют благу человека. Они притормаживают наш безумный бег по жизни и заставляют призадуматься и искать помощи. Как правило, человеческая помощь бессильна, истощается очень быстро, и человек обращается к Богу…

Время, в которое привёл нам жить Господь, наисмутнейшее: смущение, смятение и неразбериха колеблют непоколебимое, но это ещё не конец. Впереди ещё более сложные времена. Бездумно ныне жить нельзя. И не забывайте, чадца Божии: бессильно зло, мы вечны, с нами Бог. У Бога нет забытых людей, и Промысл Божий зрит всех.

Путь спасения во все времена один, и начертан он для нас в Святом Евангелии. И нет препятствий для желающих спасаться во все времена, ибо желающих ведёт по пути спасения Сам Спаситель. Нам же только искренно желать идти вослед Христу.

Бог правит миром, а не люди. Приказов в духовной жизни быть не может. Господь даровал человеку духовную свободу, и Он, Он Сам ни в коем случае и никогда не лишает человека её – этой свободы…

Нам дана от Господа заповедь любви к людям, к нашим ближним. Но любят ли они нас, нам об этом нечего беспокоиться. Надо лишь о том заботиться, чтоб нам их полюбить.

Смирение победит всякую лесть.

Где нет Бога, там хозяйничает враг Божий. И «наказание» или жизненная туга – это его проделки. А когда человек после долгого вражьего водительства обращается к Богу, то и тут начинается на какое-то время усиленная месть врага, и нужно много терпения и несомненной веры, что враг силён, но всесилен лишь Господь. И Он не оставит усердно прибегающего к Божией помощи. Господь да умудрит вас и поможет.

Дело… не в количестве молитвы, дело в живом обращении к Живому Богу. Вера в то, что Господь к тебе ближе, чем кто-либо из самых близких, что Он слышит не шелест уст твоих, но слышит молитвенное биение твоего сердца и чем оно наполнено в момент твоего обращения к Богу.

Стоять надо насмерть в вере.

Христос воскресе! Пойдём же вослед Христу по бушующему грехом и злобой житейскому морю, полные веры несомненной и любви ко Христу, сильные Его силой, в немощи живущей и действующей. Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. За всё благодарите… Желаю вам верою утвердиться на камени, иже есть Христос, страдавший, распятый и воскресший навечно нас ради. Ваш убогий богомолец. А. И.

По материалам православных сайтов