Что можно приготовить из кальмаров: быстро и вкусно

Сергей Александрович Шмеман (Серж Шмеман , фр. Serge Schmemann; род. 12 апреля 1945, Кламар) - американский писатель и журналист, редактор International Herald Tribune. Ранее - корреспондент Associated Press, директор бюро и редактор New York Times. Лауреат Пулитцеровской премии (1991) и премии «Эмми» (2003). Сын Александра Шмемана и правнук Николая Шмемана.

Биография

Родился во Франции, в семье православного богослова Александра Шмемана (1921-1983) и Ульяны Осоргиной (род. 1923) - потомке православной святой Иулиании Лазаревской. В 1951 году вместе с семьёй переехал в Нью-Йорк. В 1967 году окончил Гарвардский университет со степенью бакалавра по английскому языку. В 1971 году получил магистерскую степень по славистике в Колумбийском университете.

Впервые посетил родину своих предков в 1980 году, в качестве корреспондента Associated Press. Только 10 лет спустя, в 1990 году, советские власти позволили ему посетить свою родовую деревню в Калужской области. Его размышления над судьбой этой деревни послужили основой для мемуаров, опубликованных в 1997 году. Основал церковную библиотеку храма св. Екатерины в Москве. В 2000-е годы был председателем Отдела коммуникаций Православной церкви в Америке.

Будучи корреспондентом и редактором The New York Times, в 1991 году получил Пулитцеровскую премию за освещение темы объединения Германии. Впоследствии также написал книгу на эту тему. 12 сентября 2001 года газета New York Times опубликовала на первой странице статью Сергея Шмемана о террористических актах 11 сентября. В 2003 году стал лауреатом Новостной и документальной премии «Эмми» за сценарий к документальному фильму Discovery Channel Mortal Enemies.

Личная жизнь

Отец троих детей. Живёт в Париже.

Книги

• Schmemann Serge. When the Wall Came Down: The Berlin Wall and the Fall of Soviet Communism. - Kingfisher, 2007. - ISBN 978-0-7534-6153-2.
• Schmemann Serge. Echoes of a Native Land: Two Centuries of a Russian Village. - Vintage, 1999. - ISBN 978-0-679-75707-8.

Быть сыном такого человека, как протопресвитер Александр Шмеман, - уже, кажется, целожизненное «событие». Но и сам Сергей Александрович - более чем состоявшаяся личность, журналист мировой величины. Человек, унаследовавший от отца и профессионально развивший интерес к жизни.

Первая часть нашей беседы была посвящена теме эмиграции и национального сознания, а также Православию за рубежом - автокефалии Американcкой Церкви, объединению РПЦ и РПЦЗ, православной миссии в Штатах.

Рано утром мы стояли у подъезда в ожидании встречи с известным журналистом Сергеем Александровичем Шмеманом, лауреатом Пулитцеровской премии (одной из самых престижных в журналистике), корреспондентом International Herald Tribune, сыном о. Александра Шмемана, наконец. Первая мысль при появлении Сергея Александровича - «как похож на отца», вторая - «это будет не страшно». Наш собеседник открыт (это "американское"?) и дружелюбен. А «сын своего отца» он не только внешне... Но - начнем сначала.

- Мир эмиграции, каков он? Вашими глазами?

Эмиграция - это не что-то однородное. Все зависит от того, где люди осели. Мы из той части эмиграции, которая попала во Францию. Во Франции, так как там было очень много эмигрантов, и кроме того, у нас было очень много родственников, мы всегда друг друга поддерживали. Например, семья моей матери - это Осоргины. Они принадлежали к очень большому роду, происходившему от Николая Трубецкого. Здесь, во Франции, в Кламаре они построили часовню и собирались... Это был первый приход моего отца, когда он стал священником. В той среде в Кламаре были очень тесные семейные отношения. Все друг друга знали. Все помогали друг другу, все жили в одних и тех же домах. Так что никто не бедствовал. Когда мои родители венчались, у них денег было ноль - ни копейки. Их поддерживали, они жили в избушке, рожали детей - не боялись начинать семью. Мой отец зарабатывал деньги тем, что читал Псалтирь над покойниками - такая вот была жизнь. Очень бедная, но как-то никто не страдал: всегда какой-нибудь «дядя Ваня» таксист довезет, если нужно, другой еще как-то поможет...

Мы с женой сейчас временно переселились во Францию и снова «познакомились» со многими родственниками.

- Была русская община, да?

Была очень близкая связь, и эта близость сыграла очень большую роль для всех нас: мы всегда чувствовали себя членами большой семьи. Потом в 1951 году мы переехали в Америку, потому что отца пригласили преподавать в Свято-Владимирской академии. В Америке у нас тоже было много родственников, но немножко по-иному. Во Франции все же прошла война, Франция - это более этноцентричная страна, где русский остается русским, а француз остается французом. Так что русские как-то или уже переходили и становились французами, или оставались русскими.

В Америке совершенно свободно можно быть вполне русским и вполне американцем. Вот чем, например, я считаю себя. Я не сомневаюсь ни в том, ни в другом, и они вполне совместимы. Так что жизнь эмигрантская немножко иная: в Америке мы не боимся стать американцами и жить в полной американской жизнью. Я, например, служил в американской армии. А мой отец сыграл как бы ключевую роль в основании Американской Православной Церкви. Потому что в Америке мы встретились с особенными православными - это уже были православные четвертого поколения, Карпатороссы из Западной Украины. Они уже считали себя американцами вполне, но очень держались за Православие. Очень сильная вера, но уже по-русски почти не говорили. Они были готовы перейти на иной стиль богослужения. Конечно, здесь вопрос гораздо сложнее, чем я это поставлю, но - Православие не зависит от нации. Православие - это правда, это вера, это Царство Небесное, так что оно вполне может быть и американским, и испанским. У нас есть Церковь в Мексике, в Канаде - там служит муж моей сестры, частично по-французски для французо-канадцев. И появилась такая мысль: создать Американскую Церковь. Даже не создать - она уже существовала. Она существовала, нужно было просто перейти какую-то грань, и это была автокефалия. Русская Церковь, Патриархат дал полную автокефалию Американской Церкви, и она с тех пор существует, там служат по-английски, введен новый календарь, но если бы вы зашли, вы бы все узнали. Все: песнопения те же, иконы те же, иконостасы, те же облачения, но поют по-английски и более американский стиль - и это очень важно - прихода. Община играет очень большую роль. После службы всегда собираются на кофе, вместе занимаются благотворительностью, устраивают вечера, собирают деньги... Так что общины живут несколько иначе. Там ты принадлежишь приходу, ты принадлежишь общине, и церковная жизнь происходит внутри общин. Часто они большие. Например, приход в Вашингтоне - мы ездим туда, когда мы в Америке, там живут наши дочь и сын, там, наверное, было триста семей, и это большие семьи, так что в воскресенье туда ходит шестьсот человек и больше. Там огромный хор, потом все идут вниз, все общаются, собрания устраивают, обсуждают. Там полная школа - несколько классов воскресных для детей и для взрослых. Здание школы больше, чем сам храм. И там зал, там большие современные классы, доски. Учат, начиная с самых маленьких детей, у которых, например, раскраски: вот это Чаша, вот это облачение, а это - епитрахиль, и что это значит. И все это им начинают уже объяснять. Взрослые общаются, там с ними священник. Когда переходят в Православие, что очень часто случается, когда женятся - для них тоже специальные уроки. Так что то, что мы называем «приход», - это не просто храм.

Кроме того, каждый приход посылает священника и двух мирян на наши поместные соборы. Они сейчас даже в меньшей степени соборы, где решаются дела, чем просто собрания для обсуждения каких-то дел - миссионерства, например.

Теперь я должен сказать... в настоящее время у нас идет скандал на верхах, с епископами, развернулись всякие проблемы денежные и всякие кошмарчики. Но нас это особенно не волнует - потому что, конечно, настоящая жизнь вот в этих приходах, которые остаются полны.

Проблемы обсуждаются, их будут решать, будет Собор. Но когда меня спрашивают, какой будет епископ, я говорю: даже не знаю и, в общем, неважно. Не в этом дело. Мы решим этот вопрос, потому что народ - члены Церкви. Они решили, что будет Собор - и там мы решим эти проблемы. Церковь живет настоящими общинами и она вполне американская. Была вот и Зарубежная Церковь, которая соединилась...

Спустя год после объединения. РПЦ и РПЦЗ глазами чада Автокефальной Церкви

- Как выглядит процесс объединения с точки зрения человека, принадлежащего к Автокефальной Церкви?

Вы знаете, у нас две Церкви. Это мой отец описывает в дневниках. У нас много родственников и друзей в Зарубежной Церкви. Отец Потапов, например, - мой личный друг. Когда отец умирал, он приезжал с чудотворной иконой к нему, когда он работал на радио «Америка» - этот «Голос Америки» - он выпускал все передачи моего отца. Так что, хотя у нас причастия общего не было, все-таки мы были те же люди. Основная разница была в том, что описывал мой отец в дневниках, и это, может быть, выглядит немножко резко: Синодальная Церковь жила в прошлом, а мы - в будущем. И если вы прочитаете, у них были долгие переговоры об объединении, и он понял, что они говорят на разных языках. Зарубежная Церковь сохраняла Святую Русь. Американская Церковь считала, что Православие движется вперед, в настоящем, в современном мире, что включает в себя миссионерскую деятельность в Америке у американцев, продолжая дело Русской Церкви. Ведь наша Американская Церковь исходит от митрополита Иннокентия, от Патриарха Тихона, который был в Америке. Они строили, они переводили службы на английский язык. Это не мы выдумали. Они именно готовили, крестили американцев, создавали приходы. Именно они основали эту семинарию Свято-Владимирскую в Миннеаполисе тогда. Это все делала Русская Церковь, которая видела себя как миссионерскую. Патриарх Тихон в Америке, когда он был епископом и митрополитом, строил Американскую Церковь. Мы продолжали это дело. Зарубежная Церковь говорила: «Мы и есть Русская Церковь. Сейчас в Москве ее нету, это мы - русская Церковь. И мы бережем Русскую Церковь». И мы говорили: пожалуйста, а мы - Американская Церковь, живем в будущем. Признаем, у нас есть(?) общение, мы ездили в Москву, встречались с Патриархом, он к нам приезжал, навещал наши приходы - он был в Америке. И у нас не было проблемы, мы всегда не очень понимали, почему там раскол. Пожалуйста, идите в Москву, считайте себя Москвой и соединяйтесь. И когда соединились, мы были очень рады, потому что как-то это было естественно, нормально и правильно. Они считали себя Русской Церковью - вот и будьте Русской Церковью. Они и стали Русской Церковью.

«Очень современное Православие» в Америке

Вы упоминали о миссионерстве в среде американцев. Там есть какой-то успех? Там есть действительно люди, которые приходят, которые обращаются в Православие, будучи при этом американцами?

Да, есть очень много американцев, которые перешли в Православие. Наш епископ в Канаде был лютеранским священником и перешел в Православие. Много англиканцев, которым не нравилось - тут, может, такие косвенные причины, но когда там начали женщин посвящать в священники, они перешли... Многие из них были священниками, и их опять рукополагали. Потом, все время женятся - и приводят. У нас такого нет, чтобы русский должен был найти русскую жену. Нет, все время бывают смешанные браки. Мы с женой - даже как бы исключение, что оба русские.. Так что приток все время.

Муж нашей дочери - декан Свято-Владимирской семинарии, тоже бывший лютеранин, священник. И я бы сказал, где-то до трети Церкви - это люди, которые нашли себя в Православии. И в очень современном Православии. Здесь некоторым кажется, что это «слишком модерн». Потому что все-таки прошло семьдесят лет... Может, и эта Церковь была бы иная...

- А в чем этот модернизм?

Например, не все священники считают, что нужно та-акую бороду (показывает) , и носят маленькие бороды. Вот у моего отца была такая скромная, обычная. Гораздо более открыто поют, часто вся церковь поет. Во многих приходах поставили скамейки, как в католических церквах, сидят. Как-то более светло... Царские Врата обычно вообще сейчас и ночью не закрывают - зачем? Каких-то секретов нет, там тайна. Потому что тайна в России перешла в секрет, а тайна же - не секрет. Это совсем другое - это мистерия. Тайна как таинство. Так что у нас широкие Царские Врата, все видно, все слышно, все открыто. И архитектура очень современная. У нас один священник хороший, отец Алексей - архитектор, он строит очень многие церкви. Стиль такой немножко грузинский, но из современных материалов, очень красивые новые церкви. Не стараются построить что-то из XIX века с куполами...

- То есть вдохновляются традициями и создают что-то свое.

Да, в общем, перевели традицию и немного соединили с традициями американских протестантских церквей, которые всегда были очень простыми. И вообще протестантство никогда как-то не воспринимало всю эту роскошь, так что у них традиция простоты.

А вы знакомы, наверное, с жизнью русских духовных школ? Она же должна заметно отличаться от жизни Свято-Владимирской семинарии?

Я не очень знаком с русскими духовными школами, и даже со Свято-Владимирской, мы же там давно не были. Но когда мой отец ее возглавлял - а это было долго - он все-таки довольно строгий был. Тут иногда думают, что... Но он был сравнительно строгий: семинаристы ходили в рясах, вставали рано, молились часто и долго. «Вышибали» довольно многих, так что семинария, может быть, в этом не особенно отличалась. И даже в обучении. Они только должны были уже окончить университет. Сначала это включало еще и университет, но потом - после университета еще три года семинарии. И программа очень строгая. Так что в этом, может быть, не особенно отличаются. У нас пускают - не знаю, как здесь, - женщин тоже.

- У нас регентские отделения есть...

И у нас женщины готовятся быть регентами или преподавать в воскресных школах. Многие - у нас целая программа. И многие становятся матушками.

- Туда реально много людей приходит? Все эти годы - и когда Ваш отец ее возглавлял, и дальше?

Да, обычная численность осталась более или менее такой же. У нас проблема другая - у нас сейчас немножко насыщенно батюшками.

- Прихожан нет, что ли?

Нет, есть, но просто очень много было молодых и сейчас идет перемена... Первое поколение, которое учил мой отец, в общем-то, все уходит на пенсию. Так что идет новое. У нас две академии на Америку - еще Свято-Тихоновская, там более как бы семинария - укороченный курс. А Свято-Владимирская академия дает магистерскую степень - это высшая степень. Так что мы выпускаем священников, и у нас их вполне хватает. На многих приходах по два, по три, которых оплачивает церковь, которые живут на средства прихода, миссии открывают - в Канаде, на Аляске. На Аляску сейчас многие уезжают на два-три года послужить, сурово пожить на островах. Но в общем у нас священников хватает и семинаристов тоже.

Продолжение следует...

Протопресвитер Александр Шмеман не нуждается в особом представлении. На его трудах по литургике и истории Церкви, на его проповедях воспитаны многие православные христиане нескольких поколений в России и других странах. Сам отец Александр в России так и не побывал. Он родился в независимой Эстонии в 1921 году, откуда семья его родителей переехала во Францию, там вырос, получил образование и принял священный сан, а в 1951-ом вместе с семьей по приглашению протоиерея Георгия Флоровского переехал с США, где и скончался в 1983 году.

Его сын Сергей Шмеман – писатель и журналист, редактор «International Herald Tribune», ранее - корреспондент «Associated Press», директор бюро и редактор «New York Times». В качестве корреспондента «Associated Press» он с 1980 года несколько лет работал в тогда ещё советской России. В настоящее время Сергей Александрович с супругой проживает в Париже, но в нашей стране он бывает регулярно. Ощущение себя частью России передалось ему от отца:

— Отец был очень открытым человеком, допускал многое. Но в церкви, в алтаре он был очень строгим. Это уже такое важное дело, что тут всё должно быть безошибочно.
С другой стороны, его вера допускала полную свободу. Нас в детстве ни к чему не принуждали. Мы ходили в церковь потому, что это было естественно, приятно, с ним это было весело. Когда я был совсем маленьким, мне с ним было весело, он был очень хорошим отцом.

Но у меня ощущение, что с отцом я познакомился лично, когда уже сам стал немного задумываться, читать разную литературу – и он начал интересоваться моим мнением. Помню, как мы стали ходить вместе на русские фильмы и потом долго их обсуждали. Или когда мы вместе встречались с русскими, выехавшими из СССР. Позже, когда в начале 80-х годов я стал работать в России, он очень этим интересовался, и казалось, что вот теперь мы будем ещё лучше понимать друг друга, но как раз тогда он заболел и потом умер – так что мы не успели…*

Сергей Александрович Шмеман поделился с воспоминаниями о своем детстве, молодости и взаимоотношениях с отцом.

Сергей Александрович Шмеман. Фото: Правмир

О семейных традициях

— Есть ли какие-то семейные традиции, которые вы переняли от родителей и перенесли в свою семью? Можно ли сказать, что это традиции русские?

— И во Франции, и в Америке мы дома говорили по-русски. Все праздники – Пасху, Рождество и другие – отмечали по-семейному. Бабушка и дедушка в Нью-Йорке ещё ставили настоящие свечи на ёлку, от чего американцы чуть ли не падали в обморок, боялись, что весь дом сгорит. Мы пели русские песни.

Понемножку в нашу семью проникали традиции и американские. Отец очень любил День благодарения – мы как-то его освоили, в этот день у нас была Литургия. Отец считал, что это просто праздник благодарности, в котором нет никакой идеологии.

Но домашние русские традиции всё равно сохранялись. Особенно это проявлялось летом – у нас была дача в Канаде, на озере (она есть и теперь). Там собиралось очень много родственников, друзей, была построена часовня. Всё это напоминало русский деревенский приход. Ходили Крестным ходом, благословляли воду, фрукты и так далее… Но когда ты ребёнок и растёшь в этой атмосфере, то не думаешь, русское это или не русское.

Когда я уже пошёл в школу, то увидел, что другие семьи живут иначе. Мы ещё тогда в Церкви жили по старому календарю, и я уходил из школы, чтобы праздновать Рождество. Или если Пасха у нас не совпадала, то я уже с четверга в школу не ходил. А многие в Америке любят с нами праздновать – на Пасху во все православные храмы приходит очень много американцев, иногда людям даже не хватает места.

Мои дети в русские традиции вовлечены, но меньше, внуки – ещё меньше. Так что понемножку наша ассимиляция продолжается. Но вот в июне мы привозили внуков в Питер, двух мальчиков больших уже, и им всё показывали, старались им объяснить про их корни.

— Какая-то картина из вашего детства, связанная с отцом, впечатление…

— Столько воспоминаний… Много ярких моментов было. Я часто прислуживал на Литургии. Отец Александр в алтаре умел всех мальчиков организовать, учил, что, когда и почему надо делать. Когда я подавал кадило, приближался к его руке – и всегда был очень приятный запах. С одной стороны, от кадила, с другой стороны, запах одеколона. До сих пор я чувствую, как подхожу к отцу…

О культуре

— В недавно вышедшей книге «Основы русской культуры» есть слова отца Александра о том, как Пушкин воспринимал культуру и жизнь вообще, о его принятии сотворённого мира, в котором изначально всё «добро зело». Судя по известным высказываниям отца Александра и воспоминаниям знавших его людей, это восприятие жизни было присуще и ему самому. А вам оно передавалось?

— Да. Отец очень много и очень быстро читал, и у него была удивительная память. Цитаты из русской литературы всё время были у него на языке. Культура всегда занимала в его жизни огромное место, но она не отделялась от остальной жизни. И эта новая книга для меня очень важная потому, что там объясняется это единство культуры, веры и свободы.

Отец очень тонко понимал поэзию. Помню, как он читал Блока, Ахматову, других поэтов Серебряного века, потом Бродского – всё это было для него прикосновением к творческой правде, которая у него соединялась с верой, правдой Божественной, с внутренней свободой и красотой. Так что всё это в его жизни играло позитивную, радостную роль. Особенно это было заметно летом, когда он писал свои книги – тогда он и больше читал.

— Как пример вашего отца, его служения повлиял на ваше отношение к делу, которым занимаетесь?

— Конечно, когда я был мальчишкой, я был уверен, что тоже буду священником. Это логично, когда растёшь в доме священника, тем более, очень известного. Это казалось естественным – пойти по стопам отца. А когда я стал старше, то, как бывает у молодых людей, когда отец известен в своей профессии, немножко опасаешься пойти за ним, думаешь, что будут с ним сравнивать, и возникает желание пойти своим путём. Что я и сделал с его благословения и при его полной поддержке.

Отец интересовался вообще всеми сторонами жизни. Наша жизнь не ограничивалась Церковью, хотя всё воспринималось через церковный взгляд и всё было единой радостью. В том числе и литература, которую он так любил, и фильмы, на которые мы ходили. Всё было нам открыто, и не было такого чувства, что нельзя уходить и делать что-то в миру. Наоборот, когда я стал журналистом, мой отец был очень рад и даже сказал: «Если бы я не был священником, я бы тоже, может быть, стал журналистом». Тем более что я собирался писать на социальные темы.

Так что мой выбор не был уходом во что-то чуждое и непонятное отцу – он читал газеты, следил за новостями политики и культуры. А когда я начал работать в России, для него это было особенно важно. Хотя он умер на второй год моей работы здесь. Но когда я попал в Россию, он меня расспрашивал беспощадно о том, что я делаю, что я вижу, читаю, и он был очень доволен.

Отец Александр Шмеман с сыном Сергеем

Об эпохе

— Ваша молодость пришлась на 60-е годы, когда в культуре, в политике, в социальной сфере происходили огромные перемены. Вас лично это как-то захватило? И как относился к этому отец Александр?

— Конечно, захватывало. Это были удивительные годы. Как раз тогда я заканчивал школу и поступал в университет. Молодость, свобода. Всё менялось, это была настоящая общественная революция, во многом она переходила грани, но мы в этом жили. Появились «The Beatles», другая новая музыка. Это было огромное волнение – и все переживали этот момент истории, все что-то в нём видели. Для каждого человека в этом было что-то своё. Думаю, так же и для отца Александра.

Мы всё это обсуждали. Конечно, кое-что его, взрослого человека, немного пугало. Но для нас, для молодёжи – для меня и моей супруги – это было важно, и мы рады, что всё это пережили. Трудно объяснить теперешней молодёжи, что это значило… Сейчас как старики мы вспоминаем то время с некоторой ностальгией.

— Вы знакомились с людьми, приезжающими из России в США на постоянное место жительства. Чем семьи этих людей отличались от людей вашего круга?

— Разница была огромной. Люди, которые теряют свою страну – я знаю это и по нашей семье, со мной лично такого не происходило, но мы читали воспоминания старших, – переживают огромный шок: всё меняется, впереди неизвестность. И когда люди приезжали, они страдали от потери, у многих было ощущение, что их вышвырнули. А мы уже жили в Америке, и нам всё было привычно и понятно.

Но у этих людей, особенно если это были люди молодые, появлялись и новые возможности, которые они не всегда могли увидеть. Я помню, мы с женой помогали Бродскому, когда он только приехал. Для него было новым всё – те же банковские операции. В СССР были сберкассы, а в Америке абсолютно другая система. И к этому добавлялась потеря – для Бродского было мучительно не слышать русский язык, русский поэт должен его слышать, эту музыку, этот звук. Он от этого страдал и перешёл на английский язык во многом – но не в стихах.

Мы говорили с приезжающими о России. Отец слушал людей и пытался понять, чем живёт та страна, из которой они оказались исключены. И для него эти встречи были возможностью почувствовать Россию, в которой он никогда не был.

* Фрагмент выступления Сергея Шмемана на презентации книги «Основы русской культуры», в которую вошли обнаруженные несколько лет назад тексты бесед отца Александра на радио «Свобода» в 1970-1971 годах, в Санкт-Петербурге в декабре 2017 года.

о. Александр и Сергей Шмеманы

У нас в гостях был сын протопресвитера Александра Шмемана, журналист Сергей Шмеман.

Наш гость поделился воспоминаниями о своем отце, и о жизни их семьи.

А. Пичугин

- «Светлый вечер» на светлом радио. Дорогие слушатели, здравствуйте! Меня зовут Алексей Пичугин, и я с большим удовольствием представляю нашего сегодняшнего гостя: ближайший час вместе с нами и с вами, здесь, в этой студии, проведёт Сергей Александрович Шмеман - американский и французский, ну и российский, наверное, тоже журналист и сын протопресвитера отца Александра Шмемана. Здравствуйте, добрый вечер!

С. Шмеман

Добрый вечер, очень приятно!

А. Пичугин

Мы бы хотели, наверное, начать программу сегодня с времён давних. Вы первые годы жизни провели во Франции, когда тогда ещё будущий отец Александр (насколько я понимаю, он стал священником через год после вашего рождения) жил во Франции. И вот мы всегда воспринимаем отца Александра, как… По крайней мере, не мы - нет, не мы, здесь, наверное, «мы» очень неправильно было бы употребить. Я, читая его произведения, как богословские, так и «Дневники», мне всегда казалось, что это самый американский, в лучше смысле этого слова, русский человек, для которого, безусловно, русская культура была основополагающей, и лекции о русской культуре мы все прекрасно знаем. Но при этом человек, который потрясающе в себя вобрал как европейскую, так и американскую культуры, что очень важно. Поэтому было бы очень интересно начать с того: а вот первые годы вашей жизни - как ощущалось влияние России и русской культуры на вашу семью?

С. Шмеман

Если начнём ещё с жизни во Франции - мне тогда, конечно, было очень мало лет. Мы уехали в Америку - мне было шесть. Но тем не менее, я кое-что помню, и помню, что мы жили вообще в огромной бедноте, но это я теперь понимаю, что это была беднота. Конечно, ребёнком я это не ощущал - мы жили в деревянном доме в пригороде, это был маленький такой домик, который стоял за большим домом, который нанимали мои родители. Там было две комнаты, пол был - просто грязь, просто земля, так что жили вот в таком духе. И отец уезжал почти каждый день или в Академию, или он работал - он тогда работал, зарабатывал деньги переводчиком или другими такими работами, и мама тоже. Так что жили очень скромно. И теперь, когда смотрим и туда ездим, мы сейчас с женой живём в Париже, так вышло, и были в этих местах. И просто удивительно: эта маленькая кабинка ещё стояла долго, и просто было удивительно посмотреть, что мы так жили. Но, конечно, тогда все русские после войны, все эмигранты жили очень бедно, ни у кого не было денег. У отца был такой лучший друг Константин Андроников, который стал старшим переводчиком. И вот он был единственный со средствами, так что, когда нужна была машина куда-то поехать, вызывали «Котика». Константин Андроников, но все его знали как «Котик», и он всем помогал, потому что в среде эмигрантской почти ни у кого не было денег. А по субботам и воскресеньям мы ездили в Париж и ночевали в квартире моего дедушки Шмемана, чтобы поехать в церковь - или в Клямаре или в Париже. Так что тогда ночевали тоже, или вот… в деревне. И вот с этого началось, потом, в 51-м году, переехали в Америку.

А. Пичугин

То есть, несмотря на то, что первая волна эмиграции, к которой принадлежали и ваши родители, прошло уже более 20 лет, как они перебрались из России или, по крайней мере, из тех мест, которые входили в орбиту бывшей Российской империи, были внутри Российской империи, всё равно быт в течение 20 лет так и не наладился у большинства русских эмигрантов?

С. Шмеман

У многих, может быть, даже и наладился, но потом наступила война, и тут всё опять развалилось. Уже к тому времени многие уехали в Америку, и многие потом переезжали, потому что там было легче жить, легче найти место, так что понемножку переезжали. Но в Европе, в Париже, во Франции ещё было в общем бедно. Но так как тогда ещё жили как такой эмиграцией, как нацией: почти все встречались вместе и все были знакомы, и все друг другу помогали, так что это не ощущалось - когда все бедные, тогда по-настоящему никто и не бедный, все одинаковые, и французам было нелегко. Но тогда мы ещё жили, в общем, такой русской средой. Тогда из-за войны просто Франция не особенно принимала иностранцев - у моих родителей, например, не было французского паспорта, французского гражданства.

А. Пичугин

Это же удивительная история как ваш дядя так и не получил никакого другого паспорта, кроме российского, который ему был выдан в последние годы жизни, буквально несколько лет назад.

С. Шмеман

Да, вот так. Но это тоже его особенность: он не хотел. Он так идеологически говорил: «Какой же я француз?» - и оставался русским. А мы родители приняли потом американское гражданство, но просто оно не выдавалось. Так что в их годы жили на Нансенском паспорте, и все как бы были ещё вне гражданства и жили русскими.

А. Пичугин

Все говорят «парижское богословие» - это уже устоявшийся термин. И одним из главных выразителей парижского богословия был ваш отец, хотя он уже был учеником первой волны этого парижского богословия. Соответственно, когда вы в начале 50-х годов переезжали в Соединённые Штаты, для вашего отца это был по сути переезд в никуда на новое место, или же всё-таки какая-то почва для его служения, священнического служения, там, в Америке, была подготовлена, и он ехал не в никуда?

С. Шмеман

Он ехал, конечно, по приглашению. И так, как я понимаю, когда поехали в 51-м году, это считалось временно - тогда ещё не было известно, будет ли это навсегда. До этого он побывал и в Лондоне, и во Франции, конечно, преподавал в институте, но он поехал по приглашению отца Георгия Фроловского, который тоже, в общем, из этой парижской школы, так что это, в этом смысле, было продолжение. Но в Америке у него никогда не было своего прихода, так что он с самого начала был профессором, что тоже удивительно, так как он, в общем, русский тогда и русский из Франции. Но его приглашали приходы вокруг Нью-Йорка служить «английские литургии» - тогда во многих церквах служили по-английски раннюю Литургию, может, в восемь или в девять часов утра.

А. Пичугин

А позднюю на церковно-славянском или на русском?

С. Шмеман

На английском именно?

А. Пичугин

Нет, позднюю.

С. Шмеман

Главный приход служил по-славянски, но устраивалась служба и по-английски. И мой отец, со своим тяжёлым тогда акцентом, служил в Америке по-английски в церквях, где тогда ещё большинство служили на славянском.

А. Пичугин

А какая атмосфера царила у вас дома? Я помню, в своё время мне была очень близка - вот то, что я прочитал в «Дневниках» когда-то, когда они только вышли, - вот эта идея отца Александра о том, что… у него такой тяжёлый довольно взгляд на состояние эмиграции, Церкви и эмиграции внутри Церкви, где он довольно горько описывает ситуацию, когда идёт богослужение, когда всё вокруг овеяно такими воспоминаниями, уже многодесятилетней давности (это внутри богослужения всё чувствуется), о жизни в России, которую мы потеряли (простите за этот штамп расхожий): как выходит старенький диакон, или дьячок, и говорит после прочтения Евангелия, что такого-то числа в доме Её светлости графини такой-то состоится дворянское собрание. И вот он об этом говорит как об очень горькой, очень нелицеприятной странице жизни русской эмиграции. И вот эти мысли его как-то мне всегда были очень близки, но и при этом мне всегда хотелось узнать: а что же царило в семье в те годы, как сохранялась память о России, которую отец Александр, в общем, и не знал лично? Всё-таки родившись в тогда уже независимой Эстонии, он в настоящей-то России и не был никогда, но лекции о русской культуре, но эти размышления… Вот что в семье было?

С. Шмеман

У меня нет ощущения, что эти воспоминания были особенно горькие. Когда он это описывал, и в лекциях, и в этом новом издании «Основы русской культуры» - там в начале его лекция именно о эмиграции, о переходе… Может быть, это не горькие воспоминания, а это воспоминания этапа его жизни, который он, может быть, описывает так, с лёгкой иронией, но он вспоминает, потому что он всегда прислуживал со своим братом в соборе Александра Невского. И всегда была торжественная служба: 2–3 епископа, 8 великих князей и вот те же графини, которых вы назвали - всё это там присутствовало и всё это было очень торжественно, и было в прошлом. Он это описывает как первый этап своей жизни, когда он ещё жил в этой полной эмиграции, которая всегда ожидала, что вернётся. В том же Кафедральном соборе была комната в подвале отдельная, где держались гробы людей, которые ждали, что вернутся в Россию, чтобы их похоронили там - их не хоронили во Франции; теперь, кажется, все похоронены.

А. Пичугин

На Сент-Женевьев, да.

С. Шмеман

Тогда было такое ожидание, что всё это вернётся в Россию и всё это опять начнёт жить полной русской жизнью. Из-за этого жизнь была подготовкой к этому, были: русский корпус, все эти школы, лагеря, всё это продолжалось. И, конечно, среда была огромная - там были тысячи и тысячи русских в Париже. Там до сих пор очень много приходов осталось, хотя многие уже капельные. Так что это была первая часть его жизни, которую он вот так описывает…

А. Пичугин

А когда возникло ощущение, что вернуться-то не получится так просто и всем?

С. Шмеман

Так у него это всё больше мы по дневникам узнаем, и сам он рассказывал. Пока он был в кадетском корпусе, там был начальник - генерал Римский-Корсаков, который его пихал к поэзии и говорил: «Сашенька, вот почитай вот это, почитай вот это». И он приближалась тогда всё ближе к культуре, и через это понял, что, в общем, жизнь - это не всё в прошлом, есть и настоящее, и будущее. И он сам, своими силами, перешёл во французский лицей. И с этого началась такая жизнь уже не в прошлом, а в настоящем. И когда он встретил мою мать - то, что она часто описывала: в Сергиевском подворье. Она была… может быть, также перешла уже в настоящее: её отец послал её во французскую школу, потому что считал, что нужно образование уже «сего мира». И она ходила во французскую школу, в Сорбоне училась, и вот они, значит, познакомились. Так что к тому времени, как уже началась наша семья, они уже как бы отошли от такой жизни, в которой всё только считалось, все измерения - в прошлом: какой там полк у тебя был… Но всё это была всё-таки большая часть его жизни, он всегда знал названия всех полков, он всё помнил, что вот какой-то Сергей Владимирович был в Гренадерском… Все как-то определялись - старшее поколение - ещё той жизнью: кто они были, чем они были. И, конечно, для многих мужчин это… Его отец был капитаном Семёновского полка, воевал до самого конца. Мать была из дворянства - Шишова. Так что всю эту жизнь он знал и понимал. И когда он её так описывает: немножко с такой лёгкой иронией - это не горько, потому что он её знал и вполне понимал. Но просто он продолжил, он взял шаг вперёд.

А. Пичугин

Мне-то почему-то казалось, что это описание не французского, а уже американского периода, что это как раз та эмиграция, которая переехала за океан из Франции, тоже жила, уже в 60-е годы, будучи совсем преклонного возраста, тоже жила вот такими воспоминаниями о России.

С. Шмеман

Были и такие, но всё меньше и меньше. Конечно, в Нью-Йорке… но это и было, может быть, трагическое, но не всегда трагическое разделение нашей Церкви на Зарубежную и Американскую; Зарубежная - это Церковь, которая в общем продолжала жить ещё больше в прошлом.

А. Пичугин

Но многие говорят, что и продолжает, потому что во многом сохраняется тот старый уклад до сих пор.

С. Шмеман

Да, во многом так оно и продолжается, но просто поколение уже не то. Тогда, это уже и я помню: там у нас были постоянно и свадьбы, и панихиды - всегда мы ходили. В общем, отношения для нас, не духовенства, были очень близкие: я там был шафером на многих свадьбах в Синодальном соборе. Так что, продолжали… Но там, в общем, жило всё побольше в прошлом, всё старалось такой девятнадцатый век держать.

А. Пичугин

Я напомню, дорогие слушатели, что в гостях у светлого радио сегодня Сергей Шмеман - журналист и сын протопресвитера Александра Шмемана. А всё же первые годы, которые вы уже отчётливо помните, в семье что преобладало? Преобладало какое-то наследие и влияние русской культуры или всё-таки это была уже такая вот европейская, французская, а позднее, наверное, первые годы, американская культура и какой-то американский или французский дух?

С. Шмеман

Да, несомненно, дома говорили по-русски всегда.

А. Пичугин

Ваш первый язык был русским.

С. Шмеман

Первый и до конца - с родителями. Моя мать скончалась вот в январе.

А. Пичугин

Да, да. В начале года…

С. Шмеман

Мы с ней говорили по-русски. И должен отметить такую странную вещь: когда она уже была совсем больна, всё плохо понимала и ничего не слышала, мы ей писали на доске. Когда я писал по-английски, она долго смотрела, думала, иногда с трудом понимала. В один день я написал по-русски, и тут она как будто бы тут же понимала. Так что я понял, что первоязык так и остаётся первым, до конца. Но дома всегда говорили только по-русски. И все эти культуры были почти смешаны. Мой отец и моя семья, и вообще вся наша среда русская следила очень за Россией всегда, за русской культурой. И вот я помню, это я уже хорошо помню - 50-е, 60-е годы после смерти Сталина, когда мы начали уже читать произведения русских, какая-то литература начала к нам доходить.

А. Пичугин

Литература Оттепели.

С. Шмеман

Да, Оттепели. И фильмы в основном, я помню, когда в Нью-Йорке был фильм «Андрей Рублёв» Тарковского, все пошли и все просто удивлялись: как там делают колокол, все эти удивительные сцены. И другие фильмы, которые тогда выходили: «Баллада о солдате» - все плакали. Так что это тоже для нас как бы была часть нашей культуры - это сближение с Россией, которое началось очень медленно. И также тогда, я помню, мой отец купил кучу пластинок послевоенных песен.

А. Пичугин

А где же он купил?

С. Шмеман

У нас была такая газетка в Нью-Йорке, называлась «Новое русское слово» - это четыре странички…

А. Пичугин

Это известная, вполне известная.

С. Шмеман

И там объявлялось кто скончался, кто женился - все объявления, так мы как-то следили за…

А. Пичугин

Общинная такая газета.

С. Шмеман

Да. И там вдруг реклама: купите пластинки - это 78 оборотов. Но все их покупали, все мы начали петь - там «Тёмная ночь», «Эх, дороги»… Всё это стало вдруг нам знакомо тоже. Так что такое началось ощущение, что мы немножко сближаемся, что мы немножко слышим друг друга. И мой отец, конечно, читал свои передачи, и вдруг начались какие-то отклики. Кое-кто начал говорить: «Ах, вот он получил… Я с кем-то говорил, они тебя там слушали».

А. Пичугин

Слушали там, за океаном, то бишь у нас здесь, в Советском Союзе.

С. Шмеман

Кто-то съездил в Россию наконец-то. И там ему кто-то сказал, что вот он слушал передачу отца Александра. И для него это было очень важно, потому что до этого, первые десять лет, он вообще не знал слушают ли или не слушают. У него такое было ощущение, что вот он говорит со своими, но ответа ещё нету. И начались ответы.

А. Пичугин

А потом выяснилось, что действительно слушают, причём слушают именно те люди, которым это было адресовано.

С. Шмеман

Слушают. И вот то, что сейчас вышла книжка «Основы русской культуры» - эти передачи, начиная с 70-го года, я думаю, эти уже начались, когда он уже понял, что его слушают и он может обсуждать то, что происходит сейчас - литературу, которая выходит сейчас. Потому что это уже была беседа со слушателями - там были настоящие свои люди, с которыми он уже мог беседовать на таком уровне. Вот почему я тоже с большим интересом сейчас читаю эти новые передачи, которые вышли о культуре, я с ними не был знаком. И это совсем другой как бы подход к беседам, это уже он беседует со своими, которые ему немножко знакомы. Так что, вот вы спросили о культуре - было это. Но также жили… Мой отец ездил в Нью-Йорк - раз в неделю записывать эти беседы на «Радио свобода». И это был его день в Нью-Йорке - мы жили в пригороде, семинария была в пригороде. А Нью-Йорк он просто обожал - он по его улицам мог ходить часами. Он, в общем, был человек города - любил улицы…

А. Пичугин

Но всегда ты углубляешься… Я единожды был в Нью-Йорке пока, но это уже ощущается.

С. Шмеман

Да, это великий город. И там он всегда заходил в лавочку французскую, это на Рокфеллер-центре, и там покупал кучу журналов, которые потом у нас накапливались: «Observateur», «Le Point», «L’Express» - все последние. И там он следил за французской культурой, и там же покупал последние французские книги: поэзию, романы. И оттуда он шёл на «Радио свобода», где ему всё передавали: вот что в России сейчас читается. Так что, да, все эти культуры существовали почти как одна культура для нас. И также скажу, что ходили на фильмы, на американские, конечно, это играло роль. Это не то что смесь, но всё присутствовало почти в одно и то же время. Но русское всегда было первое. У отца Александра была удивительная память - он мог читать бесконечно на память стихов и даже романов, он даже читал курс в Колумбийском университете, назывался «Религиозные темы в русской литературе». И там он просто наизусть целые… он мог первую страницу «Мёртвых душ», например, это он очень любил даже - всю её наизусть прочитать, для него это была такая очень яркая страница, он очень её любил. И этот курс тоже был очень любопытным, но, может быть, это уже другой вопрос. Но до него поступали много студентов… а он просто им говорил, что вот прочитайте «Мёртвые души», «Войну и мир», Пушкина и так далее, и о них читает лекции. Вот какая чудная литература. А они спрашивают: «Но где же религиозные темы?» А он им отвечал, вот как отвечает в этой книжке, в этих передачах, что творчество и есть религиозная тема. Творчество - это дар Бога. Когда человек, вот как Толстой, пишет - это через него… это, в общем, и есть религиозная тема. Для него самым ярким, конечно, был Пушкин, о котором он особенно всегда читал…

А. Пичугин

И Чехов, насколько я понимаю.

С. Шмеман

Чехов. Это «Архиерея» всегда читал в начале поста, это каждый год. Чехова он читал бесконечно, очень любил.

А. Пичугин

Это знаменитая глава из «Основ русской культуры», где ваш отец расставляет отметки русским писателям за их знания церковного уклада жизни. И единственную твёрдую пятёрку получает именно Чехов.

С. Шмеман

Это всегда его удивляло, он всегда это отмечал, потому что Чехов был абсолютно нецерковный человек, но понял, понял как-то всё вот именно служение.

А. Пичугин

Очень яркое воспоминание в одном из ваших интервью было как раз про этот день в Нью-Йорке, когда вы вместе с отцом ездили на «Радио свобода», на его передачи. Очень яркое описание, я не знаю, возможно ли это повторить или нет для наших слушателей. Яркое описание именно жизни великого города и вот этого юношеского ощущения путешествия через него на эту студию, совершенно другую, где всё меняется - из американской жизни в такой русский островок. Что-то похожее, наверное, можно прочитать у другого совершенно поколения, у совершенно других людей русской эмиграции, например, у Сергея Довлатова.

С. Шмеман

Да-да, Довлатов очень близок в этом, да. Это очень такие тёплые, яркие воспоминания, потому что его любовь к городу - это просто… он шёл по улице, он всегда был одет священником…

А. Пичугин

В колорадке.

С. Шмеман

В колорадке, да. Так что его очень там чествовали, но «Радио свобода» была на улице, где в основном были лавке хасидов, потому что там продавали алмазы. Но они тоже: «Hello, father!» - все эти бородачи, которые ему кланялись очень мило. И там на втором этаже была эта «Радио свобода». И мы туда входили, а там вообще ничего не было видно, потому что был этот дым от табака - все курили, и пепельницы там повсюду лежали и окурки. И там уже такая среда совсем другая - это уже были люди из поздней эмиграции, это не была первая эмиграция - там уже те, которые выехали после Второй мировой войны, так что это было немножко другое… Но они все его знали, и у них уже шёл разговор о России, о русской культуре по-русски - так что вдруг менялся мир. А на улице тоже он очень любил просто остановиться и съесть этот хот-дог, сосиску, на улице, с кем-то поболтать. И когда он ещё преподавал в Колумбийском университете, он шёл через Гарлем на вокзал - это где жили американские чёрные в основном. И там его тоже останавливали и приглашали - вот выпить пива. И он очень любил там беседовать. Он говорил, что там ставили прямые вопросы, там: «Father, что такое правда?» - они начинали вот с таких вопросов.

А. Пичугин

Это не потому, что надо спросить, а потому что людей это действительно интересовало.

С. Шмеман

Потому что это было для них очень важно. Вообще, это был очень религиозный народ у нас, и там священников уважали. Там такие трущобы в основном, и считалось они некоторыми даже опасными. Но когда шёл священник, в одежде священника, тогда для него это было безопасно. Но всё это такие внезапные разговоры и неожиданные встречи, и всё это было частью жизни. И он очень быстро и много ходил пешком, так что по городу он проходил мимо французской лавочки, мимо другой лавочки - он любил тоже иногда посмотреть… Тоже удивляет в священнике, может быть, что он любил хорошо одеться - иногда покупал новый костюм. И нас спрашивал: «Но вот как вам нравится новый костюм?» Мы говорили: «Он абсолютно такой же, как твой последний и предпоследний - все они абсолютно чёрные». А он видел разницу.

А. Пичугин

Мы прервёмся ровно на минуту. Напомню, что в гостях у светлого радио сегодня Сергей Александрович Шмеман - сын протопресвитера Александра Шмемана, журналист. Я - Алексей Пичугин. Через минуту в эту студию вернёмся.

А. Пичугин

И мы возвращаемся в студию светлого радио. Напомню, что здесь сегодня Сергей Шмеман - журналист, сын протопресвитера Александра Шмемана. И мы вспоминаем и отца Александра, семью и жизнь в Америке. Вы знаете. Меня всегда интересовали два человека, которые так и не приехали: один не вернулся, а ваш отец так и не приехал, можно сказать, впервые на Родину. Это ваш отец - отец Александр Шмеман, и Иосиф Александрович Бродский. И меня всегда безумно интересовало: почему? И вот я сейчас могу задать этот вопрос вам: почему всё-таки отец Александр так и не побывал в Советском Союзе? Хотя вы приезжали, ваши родственники приезжали, друзьям семьи уже бывали в Советском Союзе, туристические визы - всё же американцам было гораздо проще приехать в СССР, нежели отсюда выехать туда.

С. Шмеман

Он, конечно, мог бы приехать. Уже, наверное, в 70-е годы это стало возможно, во всяком случае, с точки зрения визы - как туристам. Но, я думаю, что здесь была одна проблема - эти передачи. Он через передачи свои по «Радио свобода»… в общем, у него был как бы контакт с такой, может быть, более диссидентской средой. И я думаю, он всегда немножко опасался, что если приедет, тогда его обвинят как бы официально, что отец Александр поощряет всё, что происходит здесь; и что, может быть, что-нибудь будет высказано, против чего он не сможет противостоять - я не знаю. Но во всяком случае, он всегда хотел и всегда надеялся приехать. И я наконец-то с семьёй переехали, когда я был корреспондентом, мы приехали в самом конце 80-го года, и моя мать нас навещала. И он готовился нас навестить.

А. Пичугин

А ваша мать Ольга Сергеевна приезжала, да?

С. Шмеман

Да, она к нам приехала и у нас жила - вот на Садово-Самотечной была тут квартира, так что нас навещали, и сёстры приезжали. И он решил приехать, но и тут заболел.

А. Пичугин

А, то есть это именно болезнь в последнее время помешала?

С. Шмеман

Именно болезнь, да. Год прошёл, после того, как мы сюда приехали, мы начали думать. Он меня расспрашивал беспощадно о всём, когда мы приезжали домой, вообще всё хотел знать о России: как мы живём, что тут… с кем встречаемся, на что это похоже, на что то похоже - его это ТАК всё интересовало. Так что он, конечно, очень хотел приехать, и уже готовился, но начался рак, облучение, и не вышло. Так что, по-настоящему ответ это - болезнь. Потому что когда уже стало не только возможно, но и готовилось… так вышло, что… Меня всегда удивляло, что он очень хорошо знал Россию: он мог описывать какие-то улицы в Питере…

А. Пичугин

Вот я где-то про это читал, что и в Москве он мог объяснить человеку, в который, как и он, в ней никогда не был и ехал при этом в Москву, как дойти из одного места в Москве.

С. Шмеман

Нет, если можно поправить вас, в Питере, не в Москве. У него семья из Питера, и он считал себя петербуржцем. Он менее знал московские улицы, но тоже вообще… Мы бы его, конечно, повезли туда. Мы туда с женой ездим два раза в год. И я там нашёл все места, где жили все наши предки, и мы как-то тоже там себя ощущаем очень у себя, очень любим. Но, конечно, и Москву - здесь мы жили 10 лет, я здесь был 10 лет корреспондентом, так что этот город тоже уже стал очень дорогой и свой.

А. Пичугин

А впервые вы приехали в 80-м? Нет, раньше 80-го…

С. Шмеман

Я приехал раз туристом в 68-м.

А. Пичугин

А, то есть это ещё конец 60-х.

С. Шмеман

Да, приехал просто туристом.

А. Пичугин

Но всё равно вы же могли… Всегда очень интересно, когда после стольких лет в Америке, ну и там нескольких лет во Франции… И тем более всё равно вы, помимо этого, очень много ездили, я так понимаю, и по Европе, и по Соединённым Штатам. И тут вы приезжаете в Москву 68-го года, в Москву постоттепельную - закончился этот маленький промежуток хрущёвского времени, который до нас дошёл только в нескольких фильмах, книгах и в уже какой-то современной переосмысленной литературе, как в книге, например, «Небесный Стокгольм» Олега Нестерова, которая не так давно вышла, - про эту Москву оттепели. А что увидели вы, что для вас было новым и абсолютно неведомым?

С. Шмеман

Первая поездка в 68-м была очень краткая: я был на конференции студенческой в Финляндии. И группа студентов решила вместе со мной нанять автобус и гида - там продавали такие. И мы поехали на четыре дня в Петербург на автобусе из Финляндии. И, конечно, я был единственный из них русский, и меня с первого же момента удивило, это, может быть, банально, но это все говорят, что все говорят по-русски - это само собой, но просто удивляет. И потом, второе - до чего всё знакомо: вот как люди говорят, интонации, как мамаша ребёнку говорит: «Осторожно, когда переходишь через улицу!» И потом заходишь в книжную лавочку, а там всё то, что мы когда-то знали: «Доктор Айболит» - мы тоже…

А. Пичугин

Всё это было прочитано когда-то.

С. Шмеман

Всё это было прочитано, всё нам известно. Так что первое ощущение это - до чего всё это знакомо! Но потом, тогда, в 68-м, начинали заходить в церковь, и у меня тогда уже была маленькая борода, и какие-то там снаружи хулиганы начинали: «Ой, батюшка, помолись!» - за нами ходили там и насмехались, так что мы тоже немножко ощутили ту сторону, конечно. Но я помню, даже и спать не хотел - это было летом в Питере.

А. Пичугин

Белые ночи?

С. Шмеман

Белые ночи, открывались мосты, так что я всю ночь просто гулял. И именно такое ощущение, что это что-то своё, что это что-то, что я где-то помню и знаю, что это не чужая земля, не чужой город, а всюду тут я уже был. Это очень сильное ощущение, которое, мне кажется, у многих эмигрантов бывало, когда они в первый раз попадали в Россию: до чего это всё знакомо, это просто как будто бы своя память. А потом, в 80-м, когда мы уже переехали с детьми, это просто стало реальностью. Мы уже жили, у нас у детей была нянька русская…

А. Пичугин

Московская школа, я так понимаю. Дипломатическая?

С. Шмеман

Она была дипломатическая, но дети, особенно в первый год, играли с обычными детьми на улице. В один день родители одного такого Вовки пригласили нас на чай. И теперь всё можно рассказывать: мы входим, там сидит такой патриарх с длинной, белой бородой, и иконы повсюду. И я наконец его спрашиваю: «Вы случайно не священник?» А он с огромным страхом: «Да-да-да! А откуда вы угадали?» Я говорю: «Потому что мой отец священник». - «А кто ваш отец?» - «Отец Александр Шмеман». 80-й год. И он чуть в обморок не упал.

А. Пичугин

А он слушал передачи?

С. Шмеман

И он открывает в стене какой-то тайник, и вытаскивает какие-то книги отца Александра.

А. Пичугин

Самиздатовские.

С. Шмеман

Да, самиздата. И всё это было ему знакомо. Это был отец Сергий Вишневский, у которого здесь был приход на проспекте Мира.

А. Пичугин

Да, но он очень известный священник.

С. Шмеман

Вовка стал отцом Владимиром.

А. Пичугин

Да-да-да…

С. Шмеман

И вообще это была просто такая… сын с ними играл в футбол на улице. И вот через него мы познакомились с отцом Сергием. У нас потом было много с ним историй, и с его сыном, так что стали хорошо знакомыми. Но вот такие были в те годы встречи - совершенно удивительные.

А. Пичугин

Но уж отец Сергий дожил тоже до этого года - его не стало-то несколько месяцев буквально.

С. Шмеман

А. Пичугин

С. Шмеман

А, ну Царство Небесное!

А. Пичугин

Но он в последние годы жизни проживал в маленькой деревне в Ярославской области. Он как-то специально уехал из Москвы, чтобы жить подальше от людей, от суеты.

С. Шмеман

Мы его там навещали. Но я должен тогда рассказать об этом, если позволите.

А. Пичугин

Да, конечно!

С. Шмеман

Мы, значит, когда он туда переехал - в свою деревню восстанавливать церковь, в которой он вырос… Он туда уехал, и мы поехали его навестить. И там почти никого не было, но люди начали собираться, все знали, что вот тут такой батюшка служит, который вернулся, и церковь заполнялась. И у него украли все иконы - там хулиганы пришли… Иконостас там был нарисован на полотне, просто висел такой иконостас… У него не было хора, так что он пускал пластинку: он выбегал из алтаря и ставил там «Херувимскую» на пластинке.

А. Пичугин

Ничего себе!

С. Шмеман

Но понемножку его известность распространялась…

А. Пичугин

Простите,что перебиваю, просто вспомнилось сразу, что у Леонида Андреева был рассказ, ещё дореволюционный, понятно, что он после революции долго-то не прожил, где священник рассуждал (тогда только как раз входили в моду граммофоны): сможет ли когда-нибудь попа в храме заменить граммофон. Вот, да, оказывается, бывали такие случаи.

С. Шмеман

Да, но тут вышло так. Во всяком случае, я написал об этом статью в «Нью-Йорк Таймс» - вот как священник восстанавливает свою деревенскую церковь. И вдруг пошли деньги - мне посылают: вот передайте отцу Сергию. И всё больше и больше, и вы помните, в те времена, конечно, доллары - это были огромные деньги. И накопилось… никто не спрашивал, я не просил деньги в статье, но все хотели пожертвовать и как-то тронуты были этой историей. И вдруг я поехал, ему передал маленькую кучу долларов. Он совсем не удивился, он был такой святой человек, считал, что Господь Бог послал ему их, и всё это продолжалось всю его жизнь. Это было очень интересно - как американцы, вот когда это началось… Это именно, мне кажется, типично для американцев, в политике, может быть, будут какие-то расхождения, но когда что-то такое очень личное и что-то для них очень понятное происходит, тогда все хотят помочь. И в то время именно так и вышел такой момент, который я навсегда запомнил.

А. Пичугин

Вы говорили, что когда в первый раз побывали в Ленинграде, в Петербурге, вас даже не удивило - а вот все говорят вокруг по-русски. Но ведь в Нью-Йорке, даже не на Брайтоне, а вот Куинс, 108-я улица - там же тоже все говорят по-русски, там другой речи-то не услышишь.

С. Шмеман

Да, но в 60-х годах не так уж много говорили. Ну да, теперь - да. Но в Париже также говорят по-русски, и где угодно. Иногда даже к нам подходят, абсолютно не зная, кто мы, и говорят свободно по-русски: «А вы не подскажете, где здесь Нотр-Дам?» Они так считают, что уже все должны им отвечать по-русски. Мы отвечаем по-русски - они не удивляются. Так что это нас радует.

А. Пичугин

Как-то это, видимо, на невербальном уровне всё отражается.

С. Шмеман

А. Пичугин

Когда вы жили здесь первые годы, я так понимаю, что круг вашего общения во многом состоял из людей, которые находились в каком-то ещё общении с отцом Александром. То есть это и через книги, через самиздат, и через переписку. Это вот такая вторая, довольно потаённая жизнь нашей страны, о которой 20 лет назад говорить было очень даже принято, очень даже много всего публиковалось и выходило. И сейчас, к сожалению, об этом начинают забывать, хотя это очень важное время, очень важная составляющая нашей, в том числе, кстати, и общей истории, наверное. Как это происходило? У вас дома собирались, как-то вы куда-то ездили?

С. Шмеман

У нас было два этапа в России. Скажем так, мы здесь были пять лет до Горбачёва и пять лет после Горбачёва. А между я был в Германии - вот когда там Стену свалили и так далее. Я работал в Берлине в Германии.

А. Пичугин

Пять лет до Горбачёва - это как раз андроповщина, это сложное, тяжёлое время.

С. Шмеман

Нет, но это когда он был уже у власти, и когда всё менялось. Для меня это была большая трагедия, что… Но, конечно, в Германии были тоже свои огромные события, так что всё это вышло в конце концов хорошо. Но мы отсюда уехали в 85-м и вернулись в 91-м - ещё пять лет прожили. Так что это была совсем другая жизнь. Первый раз, ещё при Брежневе, встречаться американскому корреспонденту было очень сложно. Так что наша среда была в основном именно диссиденты, которые готовы уже были встретиться - это было непросто.

А. Пичугин

Вот я как раз про них и спрашиваю.

С. Шмеман

Да, это было просто опасно другим. И это была среда, которая… Но они, конечно, не все были церковные, многие, как Елена Боннэр, которую я хорошо знал, и другие, они, может быть, не были церковными, но знали и слушали отца Александра. И это мне давало такую как бы доверенность. Я - сын отца Александра, значит, можно было мне доверять. И можно было считать, что я, скажем, не пропагандист, не агент, а буду слушать и стараться их понимать. Так что это мне в одном смысле очень помогло. Но с другой стороны, вот советская пропаганда всегда старалась доказать, что я не тот. Такой Иона Андронов, который потом ещё сидел в Думе, он писал статьи в «Литературной газете»: «Вот если к вам придёт Шмеман и скажет, что он - сын отца Александра, нет, у отца Александра только дочери. Пожалуйста, ему не верьте, у него родители в Израиле, он совсем ничего общего не имеет с отцом Александром».

А. Пичугин

Это действовало?

С. Шмеман

Нет, ни на кого. Все, которые знали, знали…

А. Пичугин

Да ещё фотографии же были.

С. Шмеман

Да, всем было ясно. Но такие были попытки - немножко тупые. Но когда на меня нападали в советской прессе, что бывало часто, никогда не трогали отца. Я никогда не понимал, почему. Но думаю, с одной стороны, может быть, его слушали и там кое-кто - может быть. А может быть, просто не хотели меня с ним соединить, что мне давало бы ещё более доверия и больше солидности. Так что нас немножко официально разделили, но факт, что я сын отца Александра, был известен. И конечно, в той среде диссидентской, которая включала в себя и церковную среду, да, это играло большую роль - его слушали, да.

А. Пичугин

Сергей Александрович Шмеман - гость программы «Светлый вечер». Сергей Александрович - сын протопресвитера Александра Шмемана, журналист. Вы в какой-то момент посетили свою родовую усадьбу, деревню в Калужской области. Это произошло ещё до Перестройки?

С. Шмеман

В первый раз это вышло уже когда началась Перестройка - в 86-м году. Сначала меня не пускали - я старался ездить, это под Калугой, это было имение семьи моей матери Осоргиной - у них там было такое Сергиевское. Мне было очень любопытно, потому что и дед и прадед писали много о нём, разговаривали, описывали - это было очень любимое место. Семья была глубоко духовная, и они это всю жизнь вспоминали. Вот мой дедушка особенно писал очень такие тёплые воспоминания. Я хотел съездить посмотреть, но запретили. Запрещали, запрещали и наконец-то… Сначала я попросил - вот ваш писатель, мой хороший друг Женя Попов - я ему всё это рассказал, он сказал: «Я съезжу». И он поехал, и потом мне всё это описал.

А. Пичугин

А если бы вы в нарушение всех правил просто взяли и поехали - это грозило бы вам высылкой отсюда, да?

С. Шмеман

Знаете, я бы не доехал - тогда следили, особенно по дорогам: у нас были номера такие корреспондентские - всё было ясно, они бы тут же остановили и не допустили бы. Мы наконец-то доехали в 86-м году, мне стало это очень интересно и я решил тогда уже написать книгу - вот такая встреча с прошлым - и там проследить все годы. У меня были воспоминания девятнадцатого века, потом там я встретил людей, которые мне могут описать всё, что произошло после революции до настоящего дня, когда я возвращаюсь. И такую книгу я написал, когда уже вернулся в Россию в 90-х годах, когда туда ездил. И вот там один старик мне рассказывал, как вот в 82-м или в 83-м году к ним приехали из КГБ и всех расспрашивали, рассматривали - пустить ли сюда американского корреспондента или нет.

А. Пичугин

И все единогласно дружно ответили: «Нет!»

С. Шмеман

Они потом уверяли, что сказали, что, конечно, да. Но они решили - нет. Но я не знаю, что там… Они просто боялись, что слишком бедно, слишком разрушено. Но, наоборот, это была очень богатая и даже героическая история - и во время войны, потом там был детдом для беспризорных, из которых многие там же и остались. Мы с ними встречались и мы очень хорошо занимались. Для меня эта история, наоборот, она тёплая и позитивная - там нечего скрывать. Было бедно, но зато красота удивительная на Оке.

А. Пичугин

Как вам первые впечатления были, да и не только первые? - вы же потом писали и о Муроме, я помню, - это уже 90-е годы. Российская глубинка после одноэтажной Америки, например, если сравнивать - как вы это ощутили? Вы ощутили, что вы где-то всё равно в родных местах, или всё же это совсем что-то было чужое? Это не Петербург, не Москва.

С. Шмеман

Нет, это никогда не было чужим. Я не знаю, вот особенно, когда здесь были с детьми, даже в 80-х годах. У нас дети были маленькие. И там была такая полуофициальная дача на Волге для западных корреспондентов, дипломатов. И мы туда очень часто ездили, и там вокруг были такие деревни, и красота, так что мы уже туда в те времена часто ездили и разъезжали по тем местам. Так что, нет, там, наоборот, именно казалось, что тоже какая-то такая… Но по литературе мы же всё это читали - там Тургенева «Записки охотника». Всё это было где-то тоже очень и очень знакомо. И люди нас, вот особенно когда стало возможным, встречали, и мы могли часами сидеть, пить чай, обсуждать. Просто я расспрашивал их историю - военную, поствоенную. И все так охотно… но они тоже хотели рассказать, у них тоже накопилось. И у них были вопросы к нам, то есть это была не односторонняя такая встреча. Они хотели узнать: а вот кто здесь жил, а какие это были люди, и как было всё это… так что мы могли там часами сидеть. И я помню такие сцены: садилось солнце, мы сидим, красота такая деревенская, тишина. Так что, нет, это тоже была совсем своя Россия - мы там были абсолютно у себя.

С. Шмеман

А сейчас приходится бывать?

С. Шмеман

Ой, давно не были! Но бывали, бывали, да. А сейчас в Сергиевском - в этом имении, немножко даже, я думаю, с помощью моей книги - там перестраивают Церковь. Там они поставили такие плакаты, где написано, что вот здесь было это, вот здесь - то. Так что люди приезжают и могут видеть там, где была аллея любви, всё, что я когда-то там нашёл и прочитал, теперь это там официально показано. Туристов нету, но все наши родственники ездят… так, чтобы к ним послали людей, развивая немножко там туризм.

А. Пичугин

А какие у вашего отца в 70-е уже годы были отношения с Русской Церковью? Фактически он стоял у истоков Православной Церкви в Америке. И ту автономию, которую она получила в 70-е годы, - всё это произошло во многом благодаря отцу Александру. А какие у него сохранялись отношения непосредственно с Московской патриархией и с Церковью здесь, в Советском Союзе?

С. Шмеман

Первоначально вообще не было никаких отношений. Но понемножку вот… особенно здесь нужно отдать должное митрополиту Никодиму, который как бы открыл путь Русской Церкви на Запад, когда он поступил в Всемирный союз церквей, когда он начал выезжать, встречаться. В каком-то смысле это была взаимная инициатива: мы уже в Америке были готовы на свою, Американскую Церковь; а владыка Никодим был готов немножко открыть окно в Европу, на Запад, Русской Церкви. И вот начались встречи, и встречи за границей. Я был в армии - такая уж судьба, - я был во Вьетнаме и поехал, когда был отпуск, поехал встретить моего отца в Токио, в Японию, где у него как раз состоялась встреча с владыкой Никодимом, где и я с ним познакомился. Это был удивительный человек. А раньше, ещё в 68-м, в Упсале тоже был съезд и была с ним встреча. Так что начались такие встречи, в основном сначала с владыкой Никодимом, потом и с учёными, которые приезжали на конференции - их понемножку начали выпускать. Отец Иоанн Мейендорф от нас начал ездить на всякие конференции в Россию. Так что контакты, я думаю, что они и для той и для другой стороны были очень важны, чтобы как-то встретиться и начать какое-то сближение.

А. Пичугин

А когда вы уже жили здесь в начале 80-х, у вас были, помимо общения с отцом Сергием Вишневским, общения с другими священнослужителями, архиереями?

С. Шмеман

Официальных, в общем, сравнительно мало.

А. Пичугин

Даже не официальных, скорее, на бытовом уровне.

С. Шмеман

На бытовом были: мы встречались со священниками, говорили. Если ходили на службу, потом оставались немножко сказать вот кто я, что я, чтобы не было такого… Я думаю, хотя за мной следили, конечно, но они видели, что мы ходим в церковь каждое воскресенье, что это я не делаю как политический акт. Так что здесь могли быть такие полунормальные отношения…

А. Пичугин

Все знали отца Александра.

С. Шмеман

Да, обычно, да, обычно слышали.

А. Пичугин

То есть несмотря на то, что «Радио свобода» глушилось, самиздат далеко не до каждого священника в Москве доходил.

С. Шмеман

Не до каждого, конечно. Но когда мы ходили - это было к кому-то более знакомому. Так что были такие встречи полуофициальные. Но, конечно, это было сложно тогда. Сложно не мне, потому что выселили бы и всё, но им же опасно: я думаю, для русских тогда была опасна встреча с американским корреспондентом - потом были всякие вопросы, опросы и так далее. Так что мы немножко защищали людей. Если мне это нужно для журналистики - это одно дело, но просто так лично побеседовать - нужно было немножко думать, что с ними случится, что я им могу навязать. У нас здесь даже были тогда дальние родственники, которых мы немножко защищали тем, что не особенно к ним прибегали.

А. Пичугин

К ним приезжали, да. Спасибо большое! Я напомню, что мы сегодня в студии светлого радио беседовали с Сергеем Шмеманом - сыном протопресвитера Александра Шмемана, журналистом. Я благодарю вас за то, что вы к нам сегодня приехали! Прощаемся, до новых встреч, всего хорошего и будьте здоровы! Счастливо!

С. Шмеман

Сергей Александрович Шмеман (Серж Шмеман , фр. Serge Schmemann ; род. 12 апреля 1945, Кламар) - американский писатель и журналист, редактор International Herald Tribune . Ранее - корреспондент Associated Press , директор бюро и редактор New York Times . Лауреат Пулитцеровской премии () и премии «Эмми » (2003). Сын Александра Шмемана и правнук Николая Шмемана .

Биография

Впервые посетил родину своих предков в 1980 году, в качестве корреспондента Associated Press. Только 10 лет спустя, в 1990 году, советские власти позволили ему посетить свою родовую деревню в Калужской области . Его размышления над судьбой этой деревни послужили основой для мемуаров, опубликованных в 1997 году. Основал церковную библиотеку храма св. Екатерины в Москве. В 2000-е годы был председателем Отдела коммуникаций Православной церкви в Америке .

Будучи корреспондентом и редактором The New York Times , в 1991 году получил Пулитцеровскую премию за освещение темы объединения Германии . Впоследствии также написал книгу на эту тему. 12 сентября 2001 года газета New York Times опубликовала на первой странице статью Сергея Шмемана о террористических актах 11 сентября . В 2003 году стал лауреатом Новостной и документальной премии «Эмми» за сценарий к документальному фильму Discovery Channel Mortal Enemies .

Личная жизнь

Книги

• Schmemann Serge. When the Wall Came Down: The Berlin Wall and the Fall of Soviet Communism. - Kingfisher, 2007. - ISBN 978-0-7534-6153-2 .
• Schmemann Serge. Echoes of a Native Land: Two Centuries of a Russian Village. - Vintage, 1999. - ISBN 978-0-679-75707-8 .

Напишите отзыв о статье "Шмеман, Сергей Александрович"

Примечания

Ссылки

• на сайте The New York Times

Отрывок, характеризующий Шмеман, Сергей Александрович