Что можно приготовить из кальмаров: быстро и вкусно

“Она совмещала в себе старомодную учтивость и бунтарство, предельную гордость и предельную простоту”- так сказал Илья Эренбург о Марине Цветаевой, поэте, начавшей писать с 6 лет, печататься – с 16, и после издания своего первого сборника, будучи еще гимназисткой, заявившей

Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черед.

Жизнь преследовала ее с редким ожесточением: смерть матери, ранняя взрослость, смерть дочери, эмиграция, арест дочери и мужа, тревога за судьбу сына. Всегда обездоленная, бесконечно одинокая, она находит в себе силы бороться, потому что не в ее природе жаловаться и стенать, упиваясь собственным страданием. Ощущение собственного сиротства было для нее источником неутихающей боли. которую она прятала под броней гордыни и презрительного равнодушия.

Крик разлук и встреч –

Может – сотни свеч,

Может – три свечи.

И в моем дому завелось такое.

Помолись, дружок, за бессонный дом,

За окно с огнем! “Вот опять окно”

Тринадцать изданных сборников при жизни, три, вышедших посмертно,- малая часть написанного. Поэзию Марины Цветаевой невозможно соотнести ни с одним из литературных направлений. Она изучала французскую поэзию в Париже, была знакома со многими известными поэтами-современниками, но ее собственный позтический голос был слишком индивидуален, чтобы вписаться в какое-либо литературное течение.

Сама М. Ц. относила себя к числу поэтов-лириков, погруженных в свой мир и отстраненных от реальной жизни. Разделив в статье о Маяковском и Пастернаке всех поэтов на две категории, Цветаева соотнесла себя не с теми поэтами, которым свойственна изменчивость внутреннего мира, не с “поэтами-стрелами”, а с чистыми лириками. которым присуща погруженность в себя и восприятие реальной жизни через призму своих чувств. Глубина чувств и сила воображения позволяли Цветаевой на протяжении всей жизни черпать поэтическое вдохновекние из безграничной собственной души. Жизнь и творчество для нее были неделимы.

Мне нравится, что вы больны не мной.

Мне нравится, что я больна не вами,

Что никогда тяжелый шар земной

Не уплывет под нашими ногами.

Одна из главных черт “чистого лирика”- самодостаточность, творческий индивидуализм и даже эгоцентризм. Индивидуализм и эгоцентризм. в данном случае, не синонимы эгоизма. Это скорее осознание собственной непохожести на других, обособленность в мире обыденных, нетворческих людей. Это вечное противостояние поэта и черни, творца и мещанина

Что для таких господ –

Закат или рассвет?

Поэзия Цветаевой – прежде всего вызов и противостояние миру. Ее любимым лозунгом была фраза: “Я-одна – за всех – противу всех”. В ранних стихах это противостояние миру взрослых, всезнающих людей, в эмигрантской лирике это противостояние себя – русской – всему нерусскому и потому чуждому. “Зола эмиграции я вся под нею. так и жизнь прошла”. Индивидуальное “я” разрастается здесь до единого русского “мы”.

Россия моя, Россия,

Зачем так ярко горишь? “Лучина”

Семнадцать лет изоляции от родины, от читателя опустошили душу, в стихотворении “Тоска по родине” она скажет:

Мне совершенно все равно

Где совершенно одинокой

Так и не познав при жизни признания читателей, Цветаева была поэтом не для широких масс. Смелый реформатор стиха. она ломала привычные для слуха ритмы, разрушая при этом плавно текущую мелодию стиха. Ее лирика напоминает страстный, сбивчивый, нервный монолог, который изобилует внезапными замедлениями и ускорениями. “Я не верю стихам, которые льются. Рвутся – да!” Сложный ритм – это душа ее поэзии.

Мир открывался ей не в красках, а в звучаниях. Музыкальное начало было очень сильным в творчестве Цветаевой. В ее стихах нет и следа покоя, умиротворенности, созерцательности, она вся в вихревом движении, в действии, в поступке. Она дробила стих, превращая в единицу речи даже слог. При этом затрудненная поэтическая манера была не искусственно созданной, а органической формой тех мучительных усилий, с которыми она выражала свой сложное, противоречивое отношение к действительности.

Рас-стояния, версты, мили.

Нас рас-ставили, рас-садили,

Чтобы тихо себя вели,

По двум разным концам земли. (Пастернаку 1925г)

Для поэзии Цветаевой характерен широкий диапазон и других художественных приемов, лексических экспериментов. например, иногда произведение строится на сочетании разговорной и фольклорной речи, это усиливает торжественность и патетичности стиля. Характерны для ее слога и яркие, экспрессивные эпитеты, сравнения

Вчера еще – в ногах лежал!

Равнял с Киайскою державою!

Враз обе рученьки разжал,-

Жизни выпала – копейкой ржавою!

Критиковать стихи Цветаевой очень легко. В чем ей только не отказывали: в современности, в чувстве меры, в мудрости, в последовательности. Но все эти кажущиеся недостатки – обратная сторона ее непокорной силы, безмерности. Как показало время, ее стихи всегда найдут своего читателя.

(Пока оценок нет)

Сочинения по темам:

1. Маяковский пристально вслушивался в пульс своего времени и постоянно искал новые поэтические решения, которые бы соответ­ствовали духу эпохи великих перемен....
2. Это из цикла стихотворений “Подруга” Цветаева посвящает поэтессе Софье Парнок, в которой ее восхищает все: и “неповторимая рука” , и...
3. Так случилось, что после Октябрьской революции муж Марины Цветаевой Сергей Эфронт оказался за границей. Поэтесса же вместе с детьми осталась...
4. Знакомство Марины Цветаевой с Осипом Мандельштамом сыграло в жизни и творчестве двух ярких поэтом 20 века немаловажную роль. Они черпали...

В поэзии Марины Цветаевой повсеместно присутствуют побудительные предложения. Как сказал Бродский - главный знак её синтаксиса - тире - и этот знак перечёркивает всю литературу века.

Целью любого художественного стиля является воздействие с помощью созданных образов на чувства и мысли читателей и слушателей. Художественный стиль предполагает предварительный отбор языковых средств, использование всех языковых средств.

Не секрет, что мастерство писателя определяется общей его одарённостью, и его умением выразить эту одарённость в определённой форме; по-своему видеть окружающую нас действительность, его мировоззрением, его языком и стилем. Все признаки мастерства должны органично дополнять друг друга. Марина Цветаева предпочитала работать над ритмом, словом, доводить игру звуками до совершенства.

Следуя за нешаблонностью и силой пушкинских поэтических словосочетаний, Цветаева ищет подобные словосочетания в языке другой исторической эпохи. Побывав в «школе Пушкина» подлинные поэты выходят затем на волю, на простор, в сферу своих собственных поэтических возможностей. Школа Пушкина не сковывает. А освобождает большого поэта:

Критик - ноя, нытик - вторя:

«Где же пушкинское (взрыд)

Чувство меры?» Чувство - моря

Позабыли - о гранит

……………….

То - то к пушкинским избушкам

Лепитесь, что сами - хлам!

Как из душа! Как из пушки -

Пушкиным - по соловьям… Душа любви, поэтический сборник, Челябинск: Южно-Уральское кн. Изд-во, 1991, с.354

Осмысляя заново отдельные словосочетания, Марина Цветаева, с их помощью создаёт образы современников и исторических лиц. Её своеобразие языка и стиля нужно постоянно учитывать. Так, «Пушкин убит не белой головой, а каким то пробелом». В современном словаре - пробел - незаполненное место. Промежуток между буквами, между строками. Пробел у Цветаевой превращается в действующее лицо трагедии.

Повествование о поэзии Цветаевой нужно строить «изнутри её» «с помощью её поэтического голоса, зарождающегося в далёкой глубине слова. Вся цветаевская поэзия рождается из музыки, которая у неё преобразуется в слово, огромный темперамент, вулканический юмор, живущий в её строке, выражает её поэтическое мировоззрение.

«Слово - творчество, как всякое, только хождение по следу слуха народного и природного. Хождение по слуху. Словесное искусство совмещает в себе и логический, и образно-эмоциональный способ постижения действительности. Оно при состоявшемся артефакте способно к особенно сильному воздействию на человека и более массово по своим возможностям» Зубова Л.В. Поэзия М.Цветаевой, М.: Просвещение,1989,с.4

В эссе «Поэт о критике» Цветаева пишет: « А что есть чтение- как не разгадывание, толкование, извлечение тайного, оставшегося за строками, пределом слов. Чтение, прежде всего сотворчество. Устал от моей вещи, значит - хорошо читал и хорошее читал. Усталость читателя - усталость не опустошительная, а творческая. Сотворческая. Делает честь и читателю и мне».

Многие исследователи творчества Марины Цветаевой отмечают, что душевно и духовно Цветаева развивалась быстрее, стремительнее собственного поэтического слова: Марина была уже Цветаевой, а её стих ещё не вышел из детской.

Ритм и метр подчинялись у неё лихорадке вдоха и выдоха, она рвала строку, меняла ритмику, отбрасывала всё, что мешало движению - стремительному полёту скупо оперённой и метко посланной стрелы. Точный глазомер делал цель отчётливо видимой и достижимой. Экспрессия и логичность придавали её стихам резкое своеобразие, яркий фейерверк праздника, гром и зарево поэтического мятежа.

В стихах, жизни, быту, любви Цветаева была романтиком. Всё, что попадало в поле её зрения, - чудесно и празднично преображалось, начинало искриться и жить с удесятерённой жаждой жизни. По её собственным словам она постоянно чувствовала «безумную любовь к жизни, судорожную жажду жить».

Музыкальная одарённость была внутренне родственной поэтическому литературному таланту, именно звук вёл её к стиху и к смыслу. И рифма, и смысл у Цветаевой - звучат. Даже в лингвистическом анализе поэзии Марины Цветаевой современниками, находим такие строки: «интонационное чародейство, ворожба над смыслами». Волошин - поэт и друг, у которого Цветаева часто гостила, и в чьём доме, родилось не одно её стихотворение, отмечает: «Маринины стихи шли вровень с её личностью»

В поэзии Цветаевой всегда присутствует искристость, импульсивность. Эзотерические мотивы о бренности физического тела, постоянная романтизация обычного (лохмотья и отрепья, истрепала, изорвала), эмоциональные контрасты (великолепье - отрепья) - всё это вместе создаёт предельно высокий эмоциональный фон:

На тебе, ласковый мой лохмотья,

Бывшие некогда нежной плотью.

Всё истрепала, изорвала,-

Только осталось что два крыла.

Одень меня в своё великолепье,

Помилуй и спаси.

А бедные истлевшие отрепья -

Ты в ризницу снеси. Душа любви, поэтический сборник, Челябинск: Южно-Уральское кн. Изд-во, 1991, с.339

У Цветаевой никакого плавного набора в высоту обычно нет. Она сразу начинает со звукового удара, с полного выдоха. Неслучайно большинство её стихов возникало импульсивно и импровизированно.

Цветаева - поэт непредсказуема, нервна, порывиста и безоглядна. Стихотворение обрушивается на читателя, (а цветаевский читатель обязан быть, прежде всего слушателем) подобно могучей и неожиданной звуковой волне - девятому! - сразу валу. Как поэт, как художник она дорастала не столько до самой себя, сколько до слова, которое своим звучанием и смыслом могло бы передать главнейшие мелодии её души. Сама Цветаева пишет о своих современниках-поэтах: «выросли и изменились не они, выросло и доросло до них их языковое «я».

В её стихах находим экспрессию, где стих, не только звучит, рыдает, грозит, но даже как будто жестикулирует:

Вспомяните: всех голов мне дороже

Волосок один с моей головы.

И идите себе..- Вы тоже,

И вы тоже, и Вы.

Разлюбите меня, все разлюбите!

Стерегите не меня поутру!

Чтоб могла я спокойно выйти

Постоять на ветру. М.Цветаева, сочинения в 2-х т, М.: «Просвещение», 1989, с123

Таковы уж были свойства её личности, что почти любую тему Цветаева поворачивала как проблему бытийную, космическую. Цветаева не склонна была полагаться на вдохновение и никогда не ждала его, считая, что оно приходит в разгар труда - почти как самоотдача материала. Марина Цветаева воспринимала мир, коллизии жизни только сквозь призму этого высокого неземного, откликаясь на всё происходящее, как Поэт.

Как говорил Уитмен: «Великая поэзия возможна только при наличии великих читателей».

«Чтение, - говорит Цветаева, - есть соучастие в творчестве» - это, конечно же, заявление поэта; В этом заявлении видим чрезвычайно приглушенную авторской и женской гордыней нотку отчаяния именно поэта, сильно уставшего от все возрастающего - с каждой последующей строчкой - разрыва с аудиторией. Обращаясь к прозе, Цветаева показывает своему читателю, из чего слово - мысль - фраза состоит; она пытается - часто против своей воли - приблизить читателя к себе: сделать его равновеликим.

Есть и еще одно объяснение методологии цветаевской поэзии. Со дня возникновения жанра любое художественное произведение - рассказ, повесть, роман - страшатся одного: упрека в недостоверности. Отсюда - либо стремление к реализму, либо композиционные изыски. В конечном счете, каждый литератор стремится к одному и тому же: настигнуть или удержать утраченное и текущее Время. У поэта для этого есть цезура, безударные стопы, дактилические окончания; Цветаева вполне бессознательно использует динамику поэтической речи - в принципе, динамику песни, которая сама по себе есть форма реорганизации Времени. Уже хотя бы по одному тому, что стихотворная строка коротка, на каждое слово в ней, часто - на каждый слог, приходится двойная или тройная семантическая нагрузка. Множественность смыслов предполагает соответственное число попыток осмыслить, то есть множество раз; а что есть раз, как не единица Времени?

Цветаева навязывает жанру свою технологию, навязывает себя. Происходит это не от одержимости собственной персоной, как принято думать, но от одержимости интонацией, которая ей куда важнее и стихотворения, и рассказа.

Эффект достоверности повествования достигается приемом драматической аритмии. Цветаева же, которой ничего и ни у кого заимствовать не надо, начинает с предельной структурной спрессованности речи и ею же кончает; продукт инстинктивной лаконичности.

Литература, созданная Цветаевой, есть литература «над-текста», сознание ее если и «течет», то в русле этики; «Марина часто начинает стихотворение с верхнего «до», - говорила Анна Ахматова. Таково было свойство ее поэтического голоса, её речь всегда начиналась с конца октавы, в верхнем регистре, на его пределе, после которого мыслимы только спуск или, в лучшем случае, плато. Однако настолько трагичен был тембр ее голоса, что он обеспечивал ощущение подъема при любой длительности звучания. Трагизм этот пришел не из биографии: он был до. Биография с ним только совпала, на него - эхом - откликнулась. Он, тембр этот, явственно различим уже в «Юношеских стихах»:

Моим стихам, написанным так рано,

Что и не знала я, что я - поэт...

Это уже не рассказ про себя: это - отказ от себя. Биографии не оставалось ничего другого, кроме как следовать за голосом, постоянно от него отставая, ибо голос - перегонял события, скорость звука. «Опыт вообще всегда отстает от предвосхищения И. Бродский, Бродский о Цветаевой: интервью, эссе, М.: «Независимая газета», 1997

«Ничего для себя не надо мне» - вся жизнь Цветаевой подтверждение её стихов.

Греми, громкое сердце!

Жарко целуй, любовь!

Ох, этот рёв зверский!

Дерзкая - ох! - кровь. - Душа любви, поэтический сборник, Челябинск: Южно-Уральское кн. Изд-во, 1991, с.356

Романтизм как настроение, как стремление уйти от реальной действительности в мир вымысла и мечты, как неприятие жизни и реальности, вечное "искание бесконечности в конечном", подчинение разума и воли чувству и настроениям - является преобладающей стихией цветаевской поэзии, его психологическим базисом, с его креативной силой "безумия", со знаковым наполнением обыденных слов. Его важнейшей приметой стала аналогия лика, мимолетности, сиюминутности, в которых отразилась Вечность.

В поэзии Цветаевой - постоянная динамика и развитие, поверх всего материального, безжалостность к уже сотворённому, к прошлому: «Смерть не в будущем, она в прошлом»:

(А что говорю - не слушай!

Всё мелет - бабьё)

Сама поутру разрушу

Творенье своё. Душа любви, поэтический сборник, Челябинск: Южно-Уральское кн. Изд-во, 1991, с.398, Мой путь не лежит мимо дому твоего, 27 апреля 1920г

Поэт - романтик хочет выразить в произведении свое переживание; он открывает свою душу и исповедуется; он ищет выразительные средства, которые могли бы передать его душевное настроение как можно более непосредственно и живо; и поэтическое произведение романтика представляет интерес в меру оригинальности, богатства, интересности личности его творца. Романтический поэт всегда борется со всеми условностями и законами. Он ищет новой формы, абсолютно соответствующей его переживанию; он особенно остро ощущает невыразимость переживания во всей его полноте в условных формах доступного ему искусства.

………………………..

Не запаливайте свечу

Во церковной мгле.

Вечной памяти не хочу

На родной земле! Цветаева, сочинения в 2-х т, М.: «Просвещение», 1989, с154

Поэты смотрят в глаза Богу, и, побуждают мир понять неопосредованное формулами - Знание:

О мир, пойми! Певцом - во сне - открыты

Закон звезды и формула цветка. Цветаева, сочинения в 2-х т, М.: «Просвещение», 1989, с157

Возможно ли поэту не гореть? Возможно ли соблюдать меру? (« с этой безмерностью в мире мер»). Для русского поэта Марины Цветаевой, - это оказалось невозможным:

Что другим не нужно - несите мне!

Всё должно сгореть на моём огне!

………………………………….

Птица - Феникс - я только в огне пою!

Поддержите высокую жизнь мою!

Высоко горю - и горю дотла!

И да будет вам ночь светла! Душа любви, поэтический сборник, Челябинск: Южно-Уральское кн. Изд-во, 1991, с.390, 2 сентября 1918

В этих стихах - запечатление момента, который звучит.

Можно разглядеть в стихах Цветаевой, под покровом трагизма - лёгкость и искристость («Молодость»):

Полыхни малиновою юбкой,

Молодость моя! Моя голубка

Смуглая! Разор моей души!

Молодость моя! Утешь, спляши! Душа любви, поэтический сборник, Челябинск: Южно-Уральское кн. Изд-во, 1991, с.418, Молодость,ч.2,20 ноября 1921 г.

Пешеход морщинистый,

Не любуйся парусом!

Ах, не надо юностью

Любоваться - старости!

Кто в песок, кто - в школу.

Каждому - своё.

На людские головы

Лейся, забытьё! Душа любви, поэтический сборник, Челябинск: Южно-Уральское кн. Изд-во, 1991,с.388, 27 июля 1918г

Побудительные предложения в поэзии Цветаевой дышат Свободой, освобождением от всех привязок, и от эмоционального накала, в том числе, очищение через горение, безграничность вместимости личности самой Цветаевой, и, - прозрение, в конце концов

О, не прихорашивается для встречи

Любовь. - Не прогневайся на просторечье

Речей, - не советовала б пренебречь:

То летописи огнестрельная речь.

Разочаровался? Скажи без боязни!

То - выкорчеванный от дружб и приязней

Дух. - В путаницу якорей и надежд

Прозрения непоправимая брешь! Душа любви, поэтический сборник, Челябинск: Южно-Уральское кн. Изд-во, 1991, с.424,С.Э., 23 января 1922 г.

Стиль поэзии М.Цветаевой - своеобразен, нов и ярко индивидуален. Тарусская психея поведала миру свою поэтическую истину: «Что со мной сделала жизнь? - Стихи».

Марину Цветаеву - поэта не спутаешь ни с кем другим. Ее стихи можно безошибочно узнать - по особому распеву, ритму, интонации. Цветаева – поэт–новатор, прежде всего, в области формы. Вследствие этого многие ее произведения сложны, трудны для понимания, в первую очередь – произведения 20–х годов. Но, как признавала сама Цветаева: «Грех не в темноте, а в нежелании света, не в непонимании, а в сопротивлении пониманию…» Зависит от читателя – сумеет ли он довериться поэту, окажется ли готовым открыть новый для себя мир? Все в ее личности и поэзии (для нее это нерасторжимое единство) резко выходило из общего круга традиционных представлений, господствовавших литературных вкусов. В этом была и сила, и самобытность ее поэтического слова, а вместе с тем и досадная обреченность жить не в основном потоке своего времени, а где-то рядом с ним, вне самых насущных запросов и требований эпохи. Со страстной убежденностью провозглашенный ею в ранней юности жизненный принцип: быть только самой собой, ни в чем не зависеть ни от времени, ни от среды - обернулся в дальнейшем неразрешимыми противоречиями трагической личной судьбы.

Цветаева принимала жизнь такой, какая есть. Так как она в начале своего творческого пути считала себя последовательным романтиком, то добровольно отдавала себя судьбе. Даже тогда, когда что-то попадало в поле ее зрения, тотчас чудесно и празднично преображалось, начинало искриться и трепетать с какой-то удесятеренной жаждой жизни. В одном из ранних ст. «Молитва» создает образ героини, стремящейся к активному действию. Для нее жить значит идти, страдать, мчаться в бой, все изведать, все испытать. Стихийная сила ее натуры столь велика, что она готова бросить вызов всему миру: Под свист глупца и мещанина смех // Одна из всех – за всех – противу всех! // Стою и шлю, закаменев от вздету, // Сей громкий зов в небесные пустоты.

Постепенно поэтический мир Марины Цветаевой усложнялся. Романтическое мироощущение вступало во взаимодействие с миром русского фольклора. Во время эмиграции поэзия Марины Цветаевой принимает в себя эстетику футуризма. В своих произведениях от интонации напевной и говорной она переходит к ораторской, часто срывающейся на крик, вопль. Цветаева по-футуристически обрушивается на читателя всеми поэтическими приемами. Большая часть русской эмиграции, в частности живущей в Праге, отвечала ей недружелюбным отношением, хотя и признавала ее дарование. Но Чехия все равно осталась в памяти Марины Цветаевой светлым и счастливым воспоминанием. В Чехии Цветаева заканчивает свою поэму "Молодец". Эта поэма была ангелом-хранителем поэтессы, она помогла ей продержаться самое трудное время в начальную пору существования на глубине. В Берлине Марина Цветаева очень много работает. В ее стихах чувствуется интонация выстраданной мысли, выношенности и жгучести чувств, но появилось и новое: горькая сосредоточенность, внутренние слезы. Но сквозь тоску, сквозь боль переживания она пишет стихи, исполненные самоотречен-ности любви. Здесь же Цветаева создает "Сивиллу". Этот цикл музыкален по композиции и образности и философичен по смыслу. Она тесно связана с ее "русскими" поэмами. В эмигрантский период наблюдается укрупненность ее лирики. Читать, слушать, воспринимать цветаевские стихи спокойно так же невозможно, как нельзя безнаказанно прикоснуться к оголенным проводам. В ее стихи входит страстное социальное начало. По мне нию Цветаевой, поэт почти всегда противопоставлен миру: он - посланец божества, вдохновенный посредник между людьми и небом. Именно поэт противопоставлен богатым в цветаевской "Хвале...".

Поэзия Марины Цветаевой постоянно видоизменялась, сдвигала привычные очертания, на ней появлялись новые ландшафты, начинали раздаваться иные звуки. В творческом развитии Цветаевой неизменно проявлялась характерная для нее закономерность. "Поэма горы" и "Поэма Конца" представляют собою, в сущности, одну поэму-дилогию, которую можно было бы назвать или "Поэмой" Любви" или "Поэмой Расставания". Обе поэмы - история любви, бурного и краткого увлечения, оставившего след в обеих любящих душах на всю жизнь. Никогда больше Цветаева не писала поэм с такой страстной нежностью, лихорадочностью, исступленностью и полнейшей лирической исповедал ьностью.

После возникновения "Крысолова" Цветаева от лирики повернулась к сарказму и сатире. Именно, в этом произведении она разоблачает мещан. В "парижский" период Цветаева много размышляет о времени, о смысле мимолетной по сравнению с вечностью человеческой жизни. Ее лирика, проникнутая мотивами и образами вечности, времени, рока, становится все более и более трагичной. Чуть ли не вся ее лирика этого времени, в том числе и любовная, пейзажная, посвящена Времени. В Париже она тоскует, и все чаще и чаще думает о смерти. Для понимания поэм Цветаевой, а также некоторых ее стихотворений важно знать не только опорные смысловые образы-символы, но и мир, в котором Марина Цветаева как поэтическая личность мыслила и жила.

В парижские годы она лирических стихов пишет мало, она работает главным образом над поэмой и прозой мемуарной и критической. В 30-е годы Цветаеву почти не печатают - стихи идут тонкой прерывающейся струйкой и, словно песок, - в забвение. Правда, она успевает переслать "Стихи к Чехии" в Прагу - их там сберегли, как святыню. Так произошел переход к прозе. Проза для Цветаевой, не являясь стихом, представляет, тем не менее, самую настоящую цветаевскую поэзию со всеми другими присущими ей особенностями. В ее прозе не только видна личность автора, с ее характером, пристрастиями и манерой, хорошо знакомой по стихам, но и философия искусства, жизни, истории. Цветаева надеялась, что проза прикроет ее от ставших недоброжелательными эмигрантских изданий. Последним циклом стихов Марины Цветаевой были "Стихи к Чехии".

Любовь для Цветаевой и ее героини – та самая единственная новость, которая всегда нова (ст. «На радость») – любовь, по Цветаевой, открывает поэзию мира, которую героиня находит во всем: и в таинственных дорогах, в сказочных звериных берлогах. Любовь возвращает остроту видения мира («Откуда такая нежность»). Любовь в лирике Цветаевой многолика. Она нежна и проникновенна («У меня к тебе наклон слуха»), безоглядна и неистова («Два солнца стынут – о Господи, пощади!»); любовь – лукавая игра (цикл «Комедьянт») и испытание «Боль, знакомая, как глазам – ладонь…»; любовь мудра («Никто ничего не отнял! Мне сладостно, что мы врозь») и трагична («Цыганская страсть разлуки»). Поэтесса стремится передать все оттенки, запечатлеть перепады, нюансы, изменчивые приметы любви. Отношение к революции Октябрьской революции Марина Цветаева не приняла и не поняла, в литературном мире она по-прежнему держалась особняком. Кровь, обильно проливаемая в гражданской войне, отторгала, отталкивала М.Цветаеву от революции: Белый был - красным стал: // Кровь обагрила. // Красным был - белым стал: // Смерть победила. - Это был плач, крик души поэтессы. Московская тема - одна из важнейших в творчестве. Не случайно широко известный цикл «Стихи о Москве» датирован 1916 г. Этапный в творческой жизни поэтес­сы, он считается «годом рождения настоящей Цветаевой». Он знаменовал собой наступление творческой зрелости, был одновременно и итоговым, и определяющим дальнейшие пути раз­витей ее таланта. Все сильнее ощущая кровную причастность к судьбам родины, Цветаева именно в эту пору жадно приникает к истокам родн ой речи. Ее «Стихи о Москве » запечатлевают неповторимый облик «не­рукотворного града»: Семь холмов - как семь колоколов! На семи колоколах - колокольни. Всех счетом - сорок сороков. Колокольное семихолмие! В войну во время эвакуации оказалась в Чистополь, а затем в Елабугу, где ее настигло одиночество, о котором она с таким глубоким чувством говорила в своих стихах. Потеряв всякую веру, Цветаева покончила жизнь самоубийством. И прошел еще не один десяток лет, прежде чем сбылось ее юношеское пророчество: Разбросанным в пыли по магазинам // (Где их никто не брал и не берет), // Моим стихам, как драгоценным винам, // Настанет свой черед.

49. Панорама российской истории 1900-1945 гг. в романе Б. Пастернака «Доктор Живаго». Выражение взглядов писателя на искусство. Евангелие, жизнь человека в истории. Символика «тьмы» и «света» в «Стихотворениях Юрия Живаго».

«Доктор Живаго» - самый известный во всем мире русский роман 20в. Действие его охватывает революцию 1917 года, две мировые войны, гражданскую войну, НЭП, Великую отечественную войну и несколько послевоенных лет. Борис Пастернак отмечал: «Я…хочу дать исторический образ России за последнее сорокапятилетие, и в то же время всеми сторонами своего сюжета, тяжелого, печального и подробно разработанного…эта вещь будет выражением моих взглядов на искусство, на Евангелие, на жизнь человека в истории и многое другое…». Роман воссоздает духовную жизнь России начала века, передавая целый спектр философских идей; ставятся и решаются автором нравственные, политические, эстетические, религиозные, социальные проблемы. В романе существует как бы два плана: внешний, повествующий об истории жизни доктора Живаго, и внутренний, отражающий духовную жизнь героя. Автору важнее передать не события жизни Живаго, а его духовный опыт, поэтому главная смысловая нагрузка в романе переносится с событий и диалогов героев на их монологи. Пастернак осмысливает антигуманный смысл и облик советского государства, противопоставленного человеку, его жизни, его судьбе. Отвергая идеологию, основанную на несвободе, он противопоставил ей идеи защиты жизни и общечеловеческих ценностей, идеи христианского отношения к человеку, христианской любви к нему, идеи абсолютной ценности личности с ее частной жизнью.

Стилевое своеобразие романа Б. Пастернака «Доктор Живаго» проявляется, прежде всего, в композиционном его построении . В произведении отчетливо прослеживаются несколько сюжетных линий: Живаго - Тоня, Лара Гишар - Павел Антипов, Юрий Живаго - Лара Гишар, Юрий Живаго - Стрельников. Сюжетная разветвленность не делает композицию рыхлой, лишенной внутреннего единства. Все сюжетные линии романа пересекаются во времени (как в прошлом, так и в настоящем героев) и стягиваются - к фигуре доктора Живаго, который является образным центром повествования. Содержательность романа определяется необъективированным повествованием, что дает основание отнести роман к лирической прозе . Субъективно-повествовательный способ организации материала позволяет через лирическое переживание героя постичь эпоху, вскрывает эффект эпического дыхания, открывает в масштабах времени смысл частной судьбы.

Как субъект познания Юрий Живаго соотносится с другими героями романа по принципу духовной общности или контраста. Его видение и понимание происходящих событий в единстве с миропониманием других героев (Лары, дяди Юрия, лавочницы Галузиной и др.) в читательском сознании определяет фактор времени. Герои романа Пастернака невольно или осознанно связывают лич­ное неустройство с революционными событиями, происходящими в стране, и пытаются найти причины всеобщей смуты и непорядка. Такое многоголосие служит в романе задаче воссоздания разверну­той картины социальной и духовной жизни народа. В то же время соотношение героев по принципу контраста (Живаго - Стрельни­ков) является выражением противостояния нравственного самосоз­нания героя-интеллигента владычеству революционной идеи, ду­ховно умертвляющей человека. Сосредоточенность Пастернака на анализе философской, нравственной, психологической проблемы «человек и история» позволила автору художественно реализовать концепцию философского самосознания героя.

Характерной чертой творческой индивидуальности Пастернака является органическое соединение высокой поэтичности с аналитическим отношением к изображаемым событиям . Достигается это тем, что в центре повествования автор ставит творческую личность мыслящего человека, воспринимающего трагедийность как следствие определенных социальных процессов. Нравственный опыт эпохи писатель проверяет нравственным чувством, нравственной интуицией своих честных, порядочных, глубоко мыслящих и переживающих трагедию эпохи героев.Стиль романа , определяемый двуединой природой таланта Пастернака,синтезирует писательский аналитизм и лирическую взволнованность. Подобное единство становится приметой эмоционально-аналитической, эмоционально-поэтической прозы. Эмоциональное, определяемое лирической доминантой писательского стили, «складывается» в романе из воплощения эмоциональных состояний героев, что и определяет лирическую стихию романа. Духовно близкие автору герои сохраняют в себе природное начало и способность удивляться и восхищаться красотой окружающего даже и трагическую эпоху ломки и кровопролития. Пастернак, исследующий природу человека и человека в природе, высвечивает естественное, природное в ребенке и взрослом, в главном персонаже и второстепенном. Это начало писатель рассматривает как позитивное, залог духовного развития человека. Содержательность писательского стиля Б. Пастернака проявляется не только в движении образов, в принципах обрисовки их характеров, но и вобразности картин природы, соотнесенных в художественном пространстве романа с человеком . Природа в романе выполняет несколько функций. Она служит средством отражения социального мира.Символические образы вьюги у Пастернака являются олицетворением злой силы, раз­ового начала. Символикой образов подчеркивается слом жизни, утрата в ней стабильности и благополучия.Приемом параллелизма художник подчеркивает родственность происходящего в мире природы и жизни человека.

Проблемы . Это и роман о потере идеала и попытке обрести его вновь, проблема чел-ка в водовороте истории, полит-е, фил-е, религ-е проблемы. Главный герой произведения Юрий Живаго не находит ответа на вопрос, как ему жить дальше: что принимать, а что нет в новой жизни. В описании духовной жизни своего героя Борис Пастернак выразил сомнения и напряженную внутреннюю борьбу своего поколения. Философское осмысление человеческого существования выводит к библейским истинам, к христианскому мировоззрению и христианской нравственности, освещенной веками. Роман начинается сценой похорон матери героя с изображением церковного песнопения. Так уже на первых страницах романа возникает мысль об уникальности каждого человеческого существования. Несмотря на широкий охват событий, судьбоносных для России, автор утверждает мысль о непреходящей ценности личной, интимной жизни человека, о ценности семьи, в дружеском кругу которой личность в состоянии противостоять чужому, холодному, враждебному миру. Осознав эту истину, Юрий Живаго пытается создать свой отдельный, пусть скромный, мир семейного счастья. Но судьба героя задана изначально. Уже в сцене похорон матери Юры Живаго намечается мотив трагической предопределенности: Любопытные входили в процессию, спрашивали: «Кого хоронят?» Им отвечали: «Живаго». – «Вот оно что. Тогда понятно». – «Да не его. Ее...» В этом вроде бы мимоходном перебрасывании репликами с каким-то двусмысленным оттенком (хоронят Живаго?) предопределяется та судьба, что сродни Иисуса Христа: облегчать страдания, дарить любовь, нести крест земных мук и, вобрав в себя боль других, умереть во цвете лет. Судьба действительно оказалась жестокой, рушатся все планы Юрия Живаго, и он умирает на улице молодым, в тридцать шесть лет, оставив миру свои стихи. Оплакивает его любимая женщина, для которой было вечно «лишь солнце любви». Сначала революция воспринималась Живаго как «ве­шенная хирургия», дающая возможность уничтожить «старые язвы». Наблюдения и анализ Живаго социальной действительности революционного времени изменили воззрения героя. Страшным казалось Живаго то, что революционная справедливость отменила всякую гуманность. «Устали расстреливать» звучит как суровый приговор времени жестокости и насилия. Роман завершают «Стихотворения Юрия Живаго » - 4 осн-х тем-х мотива: поэзия на евангельские сюжеты, о природе, человеческих отношения, а также стихотворения, в которых чувствуются ассоциации с мировой духовной культурой. Они объед-ся в сознании лирического героя, который выступает как обобщающий образ человека 20в., кот-й пытается разрешить важные вопросы в контексте вечности. Т.о. в ст-х дана общая картина макро- и микромира, в середине которой стоит человек – центр и смысл бытия.

50. «Деревенская проза» и ее мировоззренческо-эстетические ориентиры. Народный характер в произведениях В. Белова («Привычное дело»), В. Распутина («Деньги для Марии». «Прощание с Матерой») - по выбору студента.

Солженицын: «На рубеже 70-х и в 70-е годы в советской литературе произошел не сразу замеченный беззвучный переворот. Ничего не свергая и не взрывая декларативно, боль­шая группа писателей стала писать так, как если б никакого «соцреализма» не было объявлено и диктовано, - нейтрализуя его немо, стала писать в простоте, без какого-либо угождения, советскому режиму, как бы позабыв о нем. В большой доле материал этих писателей был - деревенская жизнь, и сами они выходцы из деревни, поэтому (а отчасти из-за снисходительного самодовольства культурного круга, и не без за­висти к удавшейся вдруг чистоте нового движения) эту группу стали звать деревенщиками. А правильно было бы назвать их нравственниками, ибо суть их литературного переворота - возрождение тради­ционной нравственности, а сокрушенная вымирающая деревня была лишь естественной наглядной предметностью».

Облик «деревенской прозы» определяли те же эстетические принципы и художественные пристрастия, которые были харак­терны для «тихой лирики». Однако по своему масштабу «дере­венская проза» крупнее, и ее роль в литературном процессе не­сравнимо значительнеерИменно в русле «деревенской прозы» сло­жились такие большие художники, как Василий Белов, Вален­тин Распутали Василий Шукшин, в своем творческом развитии к этому течению пришел и Виктор Астафьев, под влиянием «де­ревенской прозы» сформировалось целое поколение прозаиков (В.Крупин, В.Личутин, Ю.Галкин, Г.Скобликов, А.Филиппо­вич, И.Уханов, П.Краснов и др). Творцам «деревенской прозы» принципиально чужды приемы модернистского письма, «теле­графный стиль», гротескная образность. Им близка культура клас­сической русской прозы с ее любовью к слову пластическому, изоб­разительному, музыкальному, они восстанавливают традиции сказовой речи, плдотно примыкающей к характеру персонажа, человека из народа, и углубляют их.

На страницах своих произведений он задался вопросом: так ли уж идеальна и однородна деревня и является ли она в современном неспокойном мире оплотом нравственности и милосердия? Попыткой дать ответ на этот вопрос является уже первая повесть В.Распутина «Деньги для Марии » (1967).

Сюжет ее прост: у продавщицы сельского магазина Марии обнаружилась недостача в 1000 рублей. Она по простоте душевной, в силу близких, почти родственных отношений с односельчанами, жила не отчужденно, продавала товары часто в долг, плохо считала. Да и работать продавщицей она пошла после длительных уговоров односельчан: зная, что магазин этот – проклятый, они попросили Марию стать за прилавок, потому что после посаженной на три года молоденькой продавщицы Розы никто не хотел идти работать в этот магазин, «план на тюрьму выполнять». Попросили именно Марию, зная, что она совестлива – не откажет. И она не отказала, более того, сделала магазинчик своего рода культурным центром деревни – здесь женщины собирались даже тогда, когда им ничего не надо было покупать, а мужчины заходили покурить.

И вот недостача… Долг ужаснул и Марию, и мужа ее тракториста Кузьму, и детей. Ревизор, правда, пожалел героиню и дал доброй, неумелой Марии возможность за пять дней собрать требуемую сумму.

Беда, приключившаяся с Марией и отношение людей к этой беде – это своеобразная лакмусовая бумажка, выявляющая истинную сущность каждого из односельчан. Ведь достаточно каждому из них внести чуть больше четырех рублей (4.40), и Мария будет спасена. В повести глазами Кузьмы мы видим целый ряд сельских жителей, к которым он обращается за помощью. И каждый реагирует на беду другого человека по–разному. Одни герои, как дед Гордей, которому уже за 70, человек из былой общины, помнящий эпизоды взаимовыручки, сразу же решил помочь, и, хотя не имел ни копейки, но, вопреки протесту Кузьмы, выклянчил у сына 15 рублей («он стоял перед Кузьмой с протянутой рукой, из которой торчали свернутые в трубочки пятирублевые бумажки. И смотрел он на Кузьму со страхом, что Кузьма может не взять. Кузьма взял»); даже прикованная к постели тетка Наталья, приготовившая деньги «на смерть» («чтоб поболе народу пришло и подоле меня поминали»), и та «протянула ему деньги, и он взял их, будто принял с того света», – она понимала их необходимость для живой Марии; что сумел, сделал председатель, отдавший свой месячный оклад и призвавший сделать то же колхозных специалистов.

А те, кто не хотел помочь Кузьме и Марии, без особого труда нашли причины и оправдания. Например, близкая Марии женщина, ее подруга Клава решила, что коли уж Мария погибла, спасти ее нельзя, и «лучше поплакать, повыть над ней, как над покойницей». Лицемерка старуха Степанида тоже изображает слезы, и хотя в загашнике у нее лежит много денег, не дает ни копейки. Директор школы хотя и дает сотню, но взамен душу выматывает нравоучениями да требованием какого–то сверхуважения к себе, словно он не взаймы дает, а подвиг совершает. Да и расстается он со своей сотней не из человеческого участия, сострадания, а из желания остаться довольным собою и из боязни, что люди обвинят его в жадности. Всем сюжетом своей повести Распутин показывает, как через отношение к деньгам, к человеку в беде обнаруживаются какие–то важные и часто тревожные приметы современного состояния мира. Тот же Кузьма, сам не умеющий отказывать и сам нравственно светлый, так же по–доброму думает и о других, веря в понимание, которое не нуждается в словах: он «даже в мыслях не осмеливался просить у них деньги. Он представлял себе свой обход так: он заходит и молчит. Уже одно то, что он пришел, должно было людям сказать все». Но Кузьма оказался слишком светлым для уже сереющего мира, и его свет оказывается не в состоянии зажечь ответный огонек в уже очерствевших человеческих сердцах. Как результат – Кузьме не удается собрать в деревне требуемой суммы. Остается последняя надежда – живущий в городе брат, который, может быть, одолжит требуемую сумму. Кузьма едет в город, находит дом брата, стучит в дверь. «Сейчас ему откроют», – последняя фраза произведения. Что будет?

Финал повести остается открытым. Распутин не лишает читателя надежды. Хотя вся предшествующая информация, содержащаяся в произведении, говорит о том, насколько слаба надежда на благополучный исход мытарств Кузьмы в поисках денег. Это и то, что Кузьма не был у брата 7 лет, и что брат уже как бы забыл о существовании родной деревни, и что Мария, как–то переночевав у Алексея две ночи, вернувшись, сказала, что лучше жить у чужих, да и односельчанин, наведавшись к Алексею, пожаловался потом Кузьме: «…узнать меня узнал, а вот за товарища не захотел признать…» Но даже если предположить, что Алексей даст недостающие сотни – все равно и тогда остается вопрос: что будет? С Кузьмой и Марией, из последних сил удерживающими в себе веру в людей и справедливость, с их четырьмя детьми, уже впитавшими в себя долю незаслуженного страха, который никогда не забудется, с теми, кто своим неучастием, равнодушием позволил случайно занесенному топору уже коснуться живого тела семьи Кузьмы и Марии.

Но что бы ни случилось с Марией и каков бы ни был финал этой истории, весьма многозначителен тот факт, что Кузьме не удалось собрать в деревне денег для спасения Марии. И его отъезд в город стал последней точкой в трехдневном периоде разуверения героя в людской общности. Люди, которые на словах любили и жалели Марию, сочувствовали ее горю, на деле отказались ей помочь. Повесть В.Распутина показала всю иллюзорность нравственного благополучия современной деревни, отразила тенденцию растущего отчуждения людей друг от друга, свойственную всему обществу в целом.

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http://www.allbest.ru/

«Московское детство»

поэтесса цветаева лирика

Марина Ивановна Цветаева родилась 26 сентября (8 октября) 1892 года в московской профессорской семье. Об уровне образования, воспитания, духовного насыщения поэтессы в детстве и юности говорит уже тот факт, что родилась она в высококультурной семье. Ее отец -- Иван Владимирович Цветаев, (1847-1913), русский ученый, специалист в области античной истории, филологии и искусства, член-корреспондент Петербургской Академии Наук. Он основал один из уникальнейших музеев столицы Музей изящных искусств в Москве (современный Музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина) и был его первым директором.

Мать -- М.А. Мейн происходила из обрусевшей польско-немецкой семьи, была талантливой пианисткой, ученицей Антона Рубинштейна. Она великолепно играла на рояле, «залила детей музыкой», как позднее выразилась поэтесса. В детстве из-за болезни матери (чахотки) Цветаева подолгу жила в Италии, Швейцарии, Германии; перерывы в гимназическом образовании восполнялись учебой в пансионах в Лозанне и Фрейбурге.

Мать умерла еще молодой в 1906 году, и воспитание двух дочерей - Марины и Анастасии - и сводного их брата Андрея стало делом глубоко их любившего отца. Он старался дать детям основательное образование, знание европейских языков (Марина свободно владела французским и немецким языками), всемерно поощряя знакомство с классиками отечественной и зарубежной литературы и искусства.

Семья Цветаевых жила в уютном особняке одного из старинных московских переулков; лето проводила в калужском городке Таруса, а иногда и в заграничных поездках. Все это и было той духовной атмосферой, которой дышало детство и годы юности Марины Цветаевой. Она рано ощутила свою самостоятельность во вкусах и привычках, крепко отстаивала это свойство своей натуры и в дальнейшем. Шестнадцати лет она осуществила самостоятельную поездку в Париж, где прослушала в Сорбонне курс старофранцузской литературы. Учась же в московских частных гимназиях, она отличалась не столько усвоением предметов обязательной программы, сколько широтой своих общекультурных интересов.

Становление поэта

Писать стихи Марина начала с шести лет, а свое шестнадцатилетие отметила первой публикацией в печати. Ранняя литературная деятельность Цветаевой связана с кругом московских символистов. Она познакомилась с Валерием Брюсовым, оказавшим значительное влияние на ее раннюю поэзию, с поэтом Эллисом-Кобылинским, участвовала в деятельности кружков и студий при издательстве «Мусагет». Не менее существенное воздействие оказали на нее поэтический и художественный мир дома Максимильяна Волошина в Крыму (Цветаева гостила в Коктебеле в 1911, 1913, 1915, 1917).

В двух первых книгах стихов («Вечерний альбом» и «Волшебный фонарь») и поэме «Чародей» Марина Цветаева тщательным описанием домашнего быта (детской, «залы», зеркал и портретов), прогулок на бульваре, чтения, занятий музыкой, отношений с матерью и сестрой имитирует дневник гимназистки, которая в этой атмосфере «детской» сентиментальной сказки взрослеет и приобщается к поэтическому. Исповедальность, дневниковая направленность акцентируется посвящением «Вечернего альбома» памяти Марии Башкирцевой. Мария Башкирцева - российская художница, написавшая книгу «Дневник» на французском языке. В поэме «На красном коне» история становления поэта обретает формы романтической сказочной баллады.

Поэтический мир и миф

В следующих книгах «Версты» и «Ремесло», обнаруживающих творческую зрелость Цветаевой, сохраняется ориентация на дневник и сказку, но уже преображающуюся в часть индивидуального поэтического мифа. В центре циклов стихов, обращенных к поэтам-современникам Александру Блоку, Анне Ахматовой, Софии Парнок, посвященных историческим лицам или литературным героям -- Марине Мнишек, Дон Жуану и другим, -- романтическая личность, которая не может быть понята современниками и потомками, но и не ищет примитивного понимания, обывательского сочувствия. Цветаева, до определенной степени идентифицируя себя со своими героями, наделяет их возможностью жизни за пределами реальных пространств и времен, трагизм их земного существования компенсируется принадлежностью к высшему миру души, любви, поэзии. Мир этих стихотворений во многом иллюзорен. Но в то же время крепнет упругость стихотворной строки, расширяется диапазон речевых, вскрывающих правду чувства интонаций, ясно ощущается стремление к сжатой, краткой и выразительной манере, где все ясно, точно, стремительно в ритме, но вместе с тем и глубоко лирично. Яркость и необычность метафор, меткость и выразительность эпитета, разнообразие и гибкость интонаций, богатство ритмики - таков самобытный почерк молодой Цветаевой.

Один из важных образов этого периода творчества Цветаевой - образ Древней Руси. Она предстает как стихия буйства, своеволия, безудержного разгула души. Возникает образ женщины, преданной бунтарству, самовластно отдающейся прихотям сердца, в беззаветной удали как бы вырвавшейся на волю из-под тяготевшего над нею векового гнета. Любовь ее своевольна, не терпит никаких преград, полна дерзости и силы. Она - то стрельчиха замоскворецких бунтов, то ворожея-княжна, то странница дальних дорог, то участница разбойных ватаг, то чуть ли не боярыня Морозова. Ее Русь поет, причитает, пляшет, богомольствует и кощунствует во всю ширь русской неуемной натуры.

«После России»

Характерные для лирики Цветаевой романтические мотивы отверженности, бездомности, сочувствия гонимым подкрепляются реальными обстоятельствами жизни поэтессы. В 1912 году Марина Цветаева выходит замуж за Сергея Яковлевича Эфрона. В 1918-1922 вместе с малолетними детьми она находится в революционной Москве, в то время как ее муж Сергей Яковлевич Эфрон сражается в белой армии в Крыму (стихи 1917-1921, полные сочувствия белому движению, составили цикл «Лебединый стан»). Но затем он разочаровался в белом движении, порвал с ним и стал студентом университета в Праге. В мае 1922 года Цветаевой было разрешено вместе с дочерью выехать за границу к мужу. С этого времени начинается эмигрантское существование Марины (кратковременное пребывание в Берлине, затем три года в Праге, а с ноября 1925 -- в Париже). Это время отмечено постоянной нехваткой денег, бытовой неустроенностью, непростыми отношениями с русской эмиграцией, возрастающей враждебностью критики. Эмиграция явилась для поэтессы тяжелейшим испытанием, ибо она не желала идти в общем створе большинства соотечественников: публично не поносила революцию, всячески славила свою родную Россию. «Надо мной здесь все люто издеваются, играя на моей гордыне, моей нужде и моем бесправии (защиты - нет),- писала она,- нищеты, в которой я живу, вы себе представить не можете, у меня же никаких средств к жизни, кроме писания. Муж болен и работать не может. Дочь вязкой шапочек зарабатывает 5 франков в день , на них вчетвером (у меня сын 8-ми лет, Георгий) живем, то есть просто медленно подыхаем с голоду. Не знаю, сколько мне еще осталось жить, не знаю, буду ли когда-нибудь еще в России, но знаю, что до последней строки буду писать сильно, что слабых стихов не дам».

Так и было с ней всегда, во весь период ее многотрудной зарубежной жизни. Мужественно борясь с нищетой и болезнями, в обстановке полнейшего отчуждения от эмигрантских литературных кругов, страдая от морального одиночества, она не выпускала пера из рук, создавая стихи.

Правда, были люди, которые всячески пытались помочь талантливой поэтессе. Под одним из стихотворений («Руки даны мне») Марина Цветаева (спустя четверть века после его написания) помечала, что оно посвящено Никодиму Плуцер-Сарна, который «сумел меня любить», «сумел любить эту трудную вещь - меня». Их знакомство произошло весной 1915 года, и Никодим стал одним из искренних ее друзей, помогал, поддерживал в трудных житейских обстоятельствах.

Лучшим поэтическим произведениям эмигрантского периода присущи философская глубина, психологическая точность, экспрессивность стиля. Стиль стал экспрессивным из-за чувств гнета, презрения, убийственной иронии. Внутренняя взволнованность так велика, что переплескивается за границы четверостиший, оканчивая фразу в неожиданном месте, подчиняя ее пульсирующему, вспыхивающему или внезапно обрывающемуся ритму. «Я не верю стихам, которые льются. Рвутся - да!»- это слова Цветаевой. Произведения эмигрантского периода - это последний прижизненный сборник стихов «После России», «Поэма горы», «Поэма конца», лирическая сатира «Крысолов», трагедии на античные сюжеты «Ариадна», опубликованная под названием «Тезей», и «Федра», последний поэтический цикл «Стихи к Чехии» и другие произведения.

Такие произведения, как ода «Хвала богатым», «Ода пешему ходу» - это стихи воинственно-обличительного характера. В них и в других стихотворениях этого периода проступает яростный протест против мещанско-буржуазного благополучия. Даже рассказ о собственной судьбе оборачивается горьким, а порою и гневным упреком сытым, самодовольным хозяевам жизни.

«Поэма Конца» - это развернутый, многочастный диалог о разлуке, где в нарочито будничных разговорах, то резко-обрывистых, то нежных, то зло-ироничных, проходят последний путь по городу расстающиеся навсегда.

Намного сложнее «Поэма Лестницы», где лестница многонаселенного городской нищетой дома - символическое изображение всех будничных бед и горестей неимущих на фоне благополучия имущих и преуспевающих. Лестница, по которой восходят и спускаются, по которой проносят жалкие вещи бедноты и тяжелую мебель богатых.

Наиболее значительной можно счесть поэму «Крысолов», названную «лирической сатирой». Марина Цветаева воспользовалась западноевропейской средневековой легендой о том, как в 1284 году бродячий музыкант избавил немецкий город Гаммельи от нашествия крыс. Он увел их за собой звуками своей флейты и утопил их в реке Везер. Толстосумы городской ратуши не заплатили ему не гроша. И тогда музыкант, играя на флейте, увел за собой всех малолетних детей города, пока родители слушали церковную проповедь. Детей, взошедших на гору Коппенберг, поглотила разверзшаяся под ними бездна. Но это только внешний фон событий, на который наложена острейшая сатира, обличающая всякие проявления бездуховности.

В период эмиграции меняется образ России в произведениях Цветаевой. Родина предстает уже в новом облике, не стилизованной под древнюю колокольную Русь. Чувства Цветаевой отличаются от обычной эмигрантской ностальгии, за которой, как правило,- мечта о восстановлении старого порядка. Она пишет именно о России новой, вдохновляясь любовью к родине и родному народу.

За вас каждым мускулом

Держусь - и горжусь,

Челюскинцы - русские!

В отличие от стихов, не получивших в эмигрантской среде признания (в новаторской поэтической технике Цветаевой усматривали самоцель), успехом пользовалась ее проза, охотно принимавшаяся издателями и занявшая основное место в ее творчестве 1930-х годов. «Эмиграция делает меня прозаиком...»- писала Цветаева. Ее прозаические произведения - «Мой Пушкин», «Мать и музыка», «Дом у Старого Пимена», «Повесть о Сонечке», воспоминания о Максимильяне Волошине («Живое о живом»), М. А. Кузмине («Нездешний ветер»), Андрее Белом («Пленный дух»), Борисе Пастернаке, Валерии Брюсове и другие, соединяя черты художественной мемуаристики, лирической прозы и философии, воссоздают духовную биографию Цветаевой. К прозе примыкают письма поэтессы к Борису Пастернаку и Райнеру Рильке. Это своего рода эпистолярный роман. Также Марина Цветаева много времени уделяла переводам. В частности, ею переведены на французский язык четырнадцать пушкинских стихотворений.

Особенности поэтического языка

Всему творчеству Цветаевой присущи романтический максимализм, мотивы одиночества, трагическая обреченность любви, неприятие повседневного бытия, интонационно-ритмическая экспрессивность, метафоричность. Свойственные поэзии Цветаевой исповедальность, эмоциональная напряженность, энергия чувства определили специфику языка, отмеченного сжатостью мысли, стремительностью развертывания действия. Наиболее яркими чертами самобытной поэтики Цветаевой во все периоды жизни явились интонационное и ритмическое разнообразие (она использовала раешный стих, то есть акцентный стих с парной рифмовкой, ритмический рисунок частушки; фольклорные истоки наиболее ощутимы в поэмах-сказках «Царь-девица», «Молодец»), стилистические и лексические контрасты (от просторечия и заземленных бытовых реалий до приподнятости высокого стиля и библейской образности), например:

Посадила яблоньку:

Малым - забавоньку,

Старому - младость,

Садовнику - радость.

Пью - не напьюсь. Вздох - и огромный выдох.

И крови ропщущей подземный гул,

Так по ночам, тревожа сон Давидов,

Захлебывался царь Саул.

Другие особенности поэзии Цветаевой - необычный синтаксис (уплотненная ткань стиха изобилует знаком «тире», часто заменяющим опускаемые слова), например, «…Сквозь плиты - ввысь - в опочивальню - и всласть!», эксперименты над звуком (например, постоянное обыгрывание паронимических созвучий; паронимы - это близкие по звучанию, но разные по смыслу слова, к примеру, «горячие от горечи») и другие.

В.А. Рождественский писал о цветаевской поэзии: «Сила ее стихов не в зрительных образах, а в завораживающем потоке все время меняющихся, гибких, вовлекающих в себя ритмов. То торжественно-приподнятые, то разговорно-бытовые, то песенно-распевные, то задорно-насмешливые, они в своем интонационном богатстве мастерски передают переливы гибкой, выразительной, меткой и емкой русской речи… Стихи ее - всегда чуткий сейсмограф сердца, мысли, любого волнения, владеющего поэтом»

Конец пути

В 1937 Сергей Эфрон, ради возвращения в СССР ставший агентом НКВД за границей, оказавшись замешанным в заказном политическом убийстве, бежит из Франции в Москву. Летом 1939 вслед за мужем и дочерью Ариадной (Алей) возвращается на родину и Цветаева с сыном Георгием (Муром). В том же году и дочь и муж были арестованы (Сергей Эфрон расстрелян в 1941, Ариадна после пятнадцати лет репрессий была в 1955 реабилитирована). Сама Цветаева не могла найти ни жилья, ни работы; ее стихи не печатались. Оказавшись в начале войны в эвакуации, она безуспешно пыталась получить поддержку со стороны писателей и покончила жизнь самоубийством 31 августа 1941 в Елабуге (сейчас это территория Татарстана).

Биографы обратили внимание на такое, далеко на случайное решение поэтессы: незадолго перед своей кончиной, составляя последний поэтический сборник, Марина Цветаева открывала его стихотворением «Писала я на аспидной доске…», которое было посвящено мужу.

Размещено на Allbest.ru

Подобные документы

Семья М. Цветаевой - известной русской поэтессы. Ее первый поэтический сборник "Вечерний альбом" 1910 года. Отношения М. Цветаевой с ее мужем С. Эфроном. Эмиграция поэтессы в Берлин 1922 г. Дом в Елабуге, в котором закончился жизненный путь Цветаевой.

презентация , добавлен 09.09.2012


Творческая биография русской поэтессы. Особенности и тематика лирики М.И. Цветаевой в период 1910-1922 г. Богатство языковой культуры поэтессы. Особенности фольклорных текстов. Сборник стихов "Версты", самоощущение и восприятие мира лирической героиней.

дипломная работа , добавлен 26.06.2014


Начало жизненного пути Марины. Бракосочетание с Сергеем Эфроном. Литературные интересы Марины в юности. Основные черты характера. Впечатления от первых стихов Цветаевой. Отношение Цветаевой к Октябрьской революции. Отношение Цветаевой к Маяковскому.

презентация , добавлен 23.04.2014


Элегизм А.А. Ахматовой и бунтарство М.Ц. Цветаевой. Соприкосновение каждой поэтессы к поэзии друг друга. Основные черты поэтического языка и индивидуальный ритм. Влияние Пушкина и других поэтов на творчество поэтесс. Любовная лирика, патриотическая тема.

реферат , добавлен 10.06.2008


Анализ творчества Марины Цветаевой и формирование образа автора в ее произведениях. Светлый мир детства и юношества. Голос жены и матери. Революция в художественном мире поэтессы. Мир любви в творчестве Цветаевой. Настроения автора вдали от Родины.

курсовая работа , добавлен 21.03.2016


Характеристика творчества Марины Цветаевой - яркой представительницы поэзии серебряного века. Индивидуальные особенности любовной лирики Цветаевой. Эволюция стихотворений ее раннего творчества и поэзии последних лет. Пафос высокого призвания поэтессы.

сочинение , добавлен 30.10.2012


"Незаконная комета" поэзии М.И. Цветаевой. Трепетное отношение к России и русскому слову в ее поэзии. Темы любви и высокого предназначения поэта в лирике поэтессы. Построение поэзии на контрасте разговорной или фольклорной и усложненной речевой лексики.

реферат , добавлен 10.05.2009


Становление поэта. Поэтический мир и миф. "После России". Проза. Особенности поэтического языка. Конец пути. незадолго перед своей кончиной, составляя последний поэтический сборник, Марина Цветаева открывала стихотворением "Писала я на аспидной доске…".

реферат , добавлен 18.03.2004


Учеба Марины Ивановны Цветаевой в католическом пансионе в Лозанне и во французском интернате, в ялтинской женской гимназии и в московском частном пансионе. Издание первого поэтического сборника "Вечерний альбом". Предсмертные записки Марины Цветаевой.

презентация , добавлен 23.12.2013


Причины обращения к московской теме Марины Цветаевой в своем творчестве, особенности ее описания в ранних стихотворениях поэтессы. Анализ самых известных стихотворений автора из цикла "Стихи о Москве". Гармоничность образов, отраженных в произведениях.

МОУ «Калашниковская средняя общеобразовательная школа»

Аттестационная работа по литературе (реферат) за курс средней общеобразовательной школы.

«Одна – из всех – за всех – противу всех!...»

Судьба. Характер. Поэзия.

Выполнила работу(реферат):

Ученица 11 класса

Калашниковской школы

Иляшова Наталья

Учитель:

Васильева Валентина Ивановна

Марина Цветаева
Судьба. Характер. Поэзия.

Биография Марины Цветаевой 3
Детство, юность и первые шаги и литературе. 3
Эмиграция и становление поэта. 7
Возвращение на Родину. 15

Своеобразие лирики Цветаевой. 15
Осмысление стихов Марины Цветаевой. 31
Марина Цветаева: слова и смыслы. 31

Сравнительный анализ стихотворений Марины Цветаевой «Ушел – не ем…» и Анны Ахматовой «Проводила друга до передней». 38
Анализ стихотворений «Душа», «Жизни». 42

Стихотворение М. Цветаевой «Август - астры...». 46

Современное прочтение стихов Цветаевой. 50

Приложение. 53
Фотографии. 54
Стихотворения. 57

Список литературы. 60

1.Биография Цветаевой.

I.1. Детство, юность и первые шаги в литературе.

Марина Цветаева родилась в Москве 26 сентября 1892 года. По происхождению, семейным связям, воспитанию она принадлежала к трудовой научно- художественной интеллигенции. Отец ее - сын бедного сельского попа, Иван Владимирович Цветаев, пробил себе дорогу жизни, стал известным филологом искусствоведом, профессором Московского университета, основателем Музея изящных искусств (ныне музей имени Пушкина). Мать – из обрусевшей польско-немецкой семьи, натура художественно одаренная, пианистка.

Детство, юность и молодость Марины Цветаевой прошли в Москве и тихой подмосковной (собственно-калужской) Тарусе, отчасти – за границей (Италия, Швейцария, Германия, Франция). Училась она много, но по семейным обстоятельствам, довольно долго бессистемно: совсем маленькой девочкой - в музыкальной школе, потом - в католических пансионах в Лозанне и Фрейбурге, в ялтинской женской гимназии, в московских частных пансионатах. Окончила в Москве семь классов частной гимназии Брюхоленко (из 8-го класса вышла). В возрасте шестнадцати лет, совершив самостоятельную поездку в Париж, прослушала в Сорбонне сокращенный курс истории старофранцузской литературы. Училась она прежде всего по гимназическим учебникам истории родной литературы, знала ее прекрасно: и древнюю, и фольклор, и блистательный XVIII век, цитировала по памяти Тредиаковского, а Пушкин «проанализирован» ею по детским впечатлениям в книге «Мой Пушкин» с таким чувством языка, художественной речи, ее законов, что понимаешь: у такого поэта должен был очень рано обнаружиться свой собственный стиль и неповторимый голос.

Ею не по-школярски, а основательно освоена и мировая литература и культура. Цветаева в совершенстве знала французский и немецкий, по-французски писала повести, переводила. Германию полюбила как вторую родину, проведя там незабываемое время сначала с матерью в Лозанне и Фрейбурге, а затем под Дрезденом с отцом в 1910 году. Античный мир и древнегерманский эпос, Библия и мировая история «бесконфликтно» сосуществуют в ее творчестве, а Даниил, Лилит, Жанна д"Арк, Наполеон, Андрей Шенье и другие герои создают такой поэтический мир, где мировая история и культура заставляют читателя увидеть современного человека с его мыслями и чувствами в символическом зеркале прошлого.

Марина Цветаева как поэт прошла блестящую филологическую школу и к собственному ученичеству относилась почти благоговейно: «Есть некий час, как сброшенная шлажа, / Когда в себе гордыню укротим, / Час ученичества! Он в жизни каждой / Торжественно неотвратим!»

Стихи Цветаева, начала писать с шести лет, печататься – с шестнадцати, а два года спустя, в 1910 году, еще не сняв гимназической формы, тайком от семьи, выпустила довольно объемистый сборник – «Вечерний альбом». Его заметили и одобрили такие влиятельные и взыскательные критики, как В. Брюсов, Н. Гумилев, М. Волошин.

Стихи юной Цветаевой, были еще незрелы, но подкупали талантливостью, известным своеобразием и непосредственностью. Брюсов противопоставлял Цветаеву, тогдашнему дебютанту – И.Эренбургу: «стихи Марины Цветаевой, всегда отправляются от какого-нибудь реального факта, от чего-нибудь действительно пережитого». Строгий Брюсов особенно похвалил Цветаеву за то, что она безбоязненно вводит в поэзию «повседневность», «непосредственно черты жизни», предостерегая её от опасности впасть в «домашность» и разменять свои темы на «милые пустяки». Отзыв Гумилева еще благосклоннее: «Марина Цветаева внутренне талантлива, внутренне своеобразна… Новая смелая интимность; новые темы, новое непосредственное, бездумное любование пустяками жизни.

Вслед за «Вечерним альбомом» появилось еще два стихотворных сборника: «Волшебный фонарь» (1912) и «Из двух книг» (1913), - оба под маркой издательства «Оле-Лукойе», домашнего предприятия Сергея Эфрона, за которого в 1912 году она вышла замуж.

Марина Цветаева даже в начале своего творческого пути не принадлежала ни к одной из поэтических групп, но пройти мимо школы символизма не могла. Мэтры символизма В.Брюсов, Вяч. Иванов, К.Бальмонт «учительствовали» и собственным творчеством, и отзывами о ее публикациях, и теоретическими декларациями. Об одних она написала воспоминания (В.Брюсов, К.Бальмонт), другим посвятила стихотворные циклы (например, А.Блоку, Вяч. Иванову).

Конечно, ученичество поэта такого масштаба, каким была Марина Цветаева, больше походило на диалог равных, равноправных, где каждый из его участников (учитель и ученик) прекрасным образом понимает и чувствует другого.

В это время Цветаева - «великолепная и победоносная» - жила уже очень напряженной душевной жизнью. Устойчивый быт уютного дома в одном из старомосковских переулков, неторопливые будни профессорской семьи – все это было внешностью, под которой уже зашевелился «хаос» настоящей, не детской поэзии.

В юности Цветаеву овладевает нечто совершенное – наивно-романтическое – культ Наполеона и его незадачливого сына – «Орленка», герцога Рейхштадтского. Это была литература не слишком высокой пробы, отдававшая дешевой красивостью и всяческой словесности пиротехникой. Цветаева же прямо держалась за нее, и в этом был своего рода вызов. Тем более что художественные пристрастия Цветаевой, конечно, не ограничивались такой литературой: с детства она была погружена в Пушкина, в юности открыла для себя Гёте и немецких романтиков. Такими крутыми поворотами – от лейтенанта Шмидта к Наполеону, от Ростана к Лескову и Аксакова, Гёте и Гёльдерлину – отмечена юность Цветаевой, и в этом сказалась, быть может, самая резкая, самая глубокая черта ее человеческого характера – своеволие, постоянное стремление быть «противу всех», оставаться «самой по себе».

Характер у Цветаевой был трудный, неровный, неустойчивый. И.Эренбург, хорошо знавший ее молодости, говорит: «Марина Цветаева совмещала в себе старомодную учтивость и бунтарство, пиетет 1 перед гармонией и любовь к душевному косноязычию, предельную гордость и предельную простоту. Ее жизнь была клубком прозрений и ошибок».

Поначалу так причудливо и совмещались в ней две души, два обличия: «барышня», поклонница Ростана, погруженная в книжно-романтические грезы, и своевольная, строптивая «бунтарка», «дерзая кровь», которая больше всего любит дразнить людей и «смеяться, когда нельзя».

Однажды Цветаева обмолвилась по чисто литературному поводу: «Это дело специалистов поэзии. Моя же специальность – Жизнь». Жила она сложно и трудно, не знала и не искала ни покоя, ни благоденствия, всегда была в полной неустроенности, искренне утверждала, что «чувство собственности» у нее «ограничивается детьми и тетрадями». И при всем том Цветаева была очень жизнестойким человеком. Она жадно любила жизнь и, как положено поэту-романтику, предъявляла ей требования громадные, часто – непомерные. В ней громко говорила «языческая» жажда жизни как лучшей радости, высшего блаженства. Всякая мистика была ей органически чужда. Сама душа для нее – «христианская немочь бледная», «вздорная ересь», невесомый «пар», тогда как тело, плоть существует реально и «хочет жить».

В отношении к жизни Цветаева совсем не похожа на поэтов предшествовавшего поколения – символистов. Вся тональность Цветаевой совершенно иная. Вот один из характерных примеров обращения поэта к Жизни:

Не возьмешь моего румянца –

Сильного – как разливы рек!

Ты охотник, но я не дамся,

Ты погоня, но я есмь бег.

Не возьмешь мою душу живу!..

Правда Цветаева писала и о смерти – особенно в юношеских стихах. Писать о смерти было своего рода признаком хорошего литературного тона, и юная Цветаева, не составила в этом смысле исключения:

Послушайте! – Еще Меня любите

За то, что я умру.

Но «смертные» мотивы уже и тогда явно противоречили внутреннему пафосу и общему мажорному тону ее поэзии. Откликаясь на модную тему, она все же неизмеримо больше думала о себе – «такой живой и настоящей на ласковой земле», а в дальнейшем, в зрелых стихах, она говорила о смерти уже только как о биологической неизбежности.

Мало сказать, что жизнь не баловала Марину Цветаеву, - она преследовала ее с редким ожесточением. Цветаева всегда была обездолена и страшно одинока. Ощущение своего «сиротства» и «круглого одиночества» было для нее проклятием, источником неутихающей душевной боли. Но не в ее природе было жаловаться и стенать, тем более – упиваться собственным страданием. Свою душевную муку она прятала глубоко, под броней гордыни и презрительного равнодушия. На самом же деле она люто тосковала по простому человеческому счастью: «Дайте мне покой и радость, дайте мне быть счастливой, вы увидите, как я это умею!»

I.2. Эмиграция и становление поэта.

Жизнелюбие Марины Цветаевой воплощалось прежде всего в любви к России и к русской речи. Но как раз при встрече с родиной поэта постигла жесткая и непоправимая беда.

Годы первой мировой войны, революции и гражданской войны были временем стремительного творческого роста Цветаевой. Она жила в Москве, много писала, но печатала мало, и знали ее только завзятые любители поэзии. С писательской средой сколько-нибудь прочих связей у нее не установилось.

Октябрьской революции Марина Цветаева не поняла и не приняла. С нею произошло поистине роковое происшествие. Казалось бы, именно она со всей бунтарской закваской своего человеческого и поэтического характера могла обрести в революции источник творческого воодушевления. Пусть она не сумела бы правильно понять революцию, её движущие силы, её исторические задачи, но она могла по меньшей мере ощутить ее как могучую и безграничную стихию. Марине Цветаевой, революция на первых порах представилась всего лишь восстанием «сатанинских сил».

В литературном мире Цветаева по-прежнему держалась особняком. С настоящим советскими писателями контакта почти не имела, но и сторонилась той пестрой буржуазно-декадентской среды, которая ещё задавала тон в литературных клубах и кафе. Сама Цветаева с юмором описала свое выступление на одном из тогдашних литературных вечеров. Это был специальный «вечер поэтесс». Выступали по большей части разукрашенные по последней моде дамочки, баловавшиеся стишками. Цветаева шокировала их всей своей повадкой и всем свом видом: она была в каком-то несуразном, напоминающем подрясник платье, в валенках, перепоясанная солдатским ремнем, с полевой офицерской сумкой на боку… но главное, что отличало её от остальных участниц вечера, заключалось в том, что среди никчемного птичьего щебетанья звучал голос настоящего поэта, читавшего отличные стихи.

Советская власть не замечала этой надуманной фронды, уделила Цветаевой из своих скудных запасов паек, печатала ее книжки в Государственном издательстве («Версты», «Царь-Девица»). А в мае 1922 года Цветаева решила уехать с дочерью за границу – к мужу, который был белым офицером, пережил разгром Деникина и Врангеля и который к этому времени стал пражским студентом.

За рубежом Цветаева жила сперва в Берлине (недолго), потом три года – в Праге; в ноябре 1925 года перебралась в Париж. Жизнь была эмигрантская, трудная, нищая. В столицах жить было не по средствам, приходилось селиться в пригородах или ближайших деревнях (Вшеноры, Мокропсы – под Прагой; Медон, Кламар, Ван – под Парижем).

Пейзажи этих и других мест отразились в произведениях Цветаевой («Поэма Горы», «Поэма Конца», многие стихи), причем очень конкретно. Вот, к примеру, как живописала Цветаева обстановку, в которой жила и творила в 1923 году: «Крохотная горная деревенька, живем в последнем доме ее, в простой избе. Действующие лица жизни: колодец – часовней, куда чаще всего по ночам или раним утром бегаю за водой (внизу холма) – цепной пес – скрипящая калитка. За нами сразу – лес. Справа – высокий гребень скалы. Деревня вся в ручьях» (в стихах – «Ручьи»).

Поначалу белая эмиграция приняла Цветаеву как свою. Ее охотно печатали и хвалили. Но вскоре же картина существенно изменилась.

Знаменательно, что политические темы, которым Цветаева отдала щедрую дань в стихах 1917-1921 гг., постепенно почти выветриваются из ее творчества эмигрантского периода.

Белоэмигрантская среда, с мышиной возней и яростной грызней всевозможных «партий» и фракций», сразу же раскрылась перед Цветаевой во всей своей жалкой и отвратительной наготе. Цветаева и здесь пыталась сохранить некоторое подобие независимости: «Ни к какому поэтическому или политическому направлению не принадлежала и не принадлежу». Печаталась она в изданиях, которые в эмиграции считались «левыми» (преимущественно – в эсеровских), а от участия в «правых» - неизменно отказывалась.

Постепенно связи Цветаевой с белой эмиграцией все более ослабевают и, наконец, почти рвутся. Ее печатают все меньше и меньше. Она пишет очень много, но написанное годами не попадает в печать или вообще остается в столе автора. Если в 1922-1923 гг. Цветаевой удалось издать за рубежом пять книжек («Царь-Девица», «Стихи к Блоку», «Разлука», «Психея», «Ремесло»), то в 1924 году – уже только одну («Молодец»), а потом наступает перерыв до 1928 года, когда вышел в свет последний прижизненный сборник Цветаевой «После России», включающий стихи 1922-1925 гг.

Важно отметить, что это обстоятельство не слишком волновало и огорчало Цветаеву, ибо она твердо убеждена, что ее читатель в России. Конечно, ничего советского в том, что писала Цветаева, не было, но среди подавляющего большинства эмигрантов она, в самом деле, казалась белой вороной. Она мерилась с черносотенством, яростно ненавидела расизм и фашизм, не разделяла зоологической ненависти к Советскому Союзу. И ни от кого это не скрывала.

Решительно отказавшись от белых своих иллюзий и фетишей, она ничего уже не оплакивала и не предавалась никаким умилительным воспоминаниям о том, что ушло в небытие. В стихах ее звучали совсем иные ноты:

Берегись могил:

Голодней блудниц!

Мертвый был и сгнил:

Берегись гробниц!

От вчерашних правд

В доме – смрад и хлам.

Даже самый прах

Подари ветрам!

Поэзия Цветаевой была монументальной, мужественно и трагической. Мелководье эмигрантской литературы было ей по ступню. Она думала и писала только о большом – о жизни и смерти, о любви и искусстве, о Пушкине и Гёте…Независимость Цветаевой, ее смелые эксперименты со стихом, самый дух и направление ее творчества раздражали и восстанавливали против нее большинство эмигрантских литераторов. Один из них – критик, считавшийся арбитром вкуса, без обиняков говорил в печати о «нашем сочувствии» к поэзии Цветаевой, об ее «полной, глубокой и бесповоротной для нас неприемлемости».

Вокруг Цветаевой все теснее смыкалась глухая стена одиночества. Ей «некому прочесть, некого спросить, не с кем порадоваться». По-видимому, она нисколько не погрешала против истины, когда жаловалась в 1935 году: «Надо мной здесь люто издеваются, играя на моей гордыне, моей нужде и моем бесправии (защиты нет)». А нужда была действительно велика: «Нищеты, в которой я живу, вы не можете представить себе, у меня же никаких средств к жизни, кроме писания. Муж болен и работать не может. Дочь вязкой шапочек зарабатывает 5 франков в день, на них вчетвером (у меня сын 8-ми лет, Григорий) живем, т.е. просто медленно подыхаем с голоду» (письмо 1933 года)

В такой изоляции Цветаева героически работала как поэт работала не покладая рук. «Ни с кем, одна всю жизнь, без книг, без читателей, без друзей, - без круга, без среды, без всякой защиты, причастности, хуже, чем собака, а зато… а зато всё» Всё - потому что с ней оставалась поэзия, ее «напасть», ее «богатство», ее «святое ремесло». И какая упрямая вера в свои силы!

В 1931 году она записывает: «Не знаю, сколько мне еще осталось жить, не знаю, буду ли когда-нибудь еще в России, но знаю, что до последней строки буду писать сильно, что слабых стихов - не дам».

Немыслимо трудно работать художнику, когда он остается в таком безвоздушном пространстве, какова эмиграция,- без родной земли под ногами, без родного неба над головой. Нужно обладать незаурядными душевными силами, чтобы в таких условиях сохранить хотя бы последнее свою личность, без которой вообще нет и не может быть искусства. Ценой громадных усилий Цветаева сохранила свою личность, свою «душу живу».

К счастью, в ней уже не осталось никакого снобизма 8 , никакого эстетства. Она знала истинную цену и жизни и искусства и, живя в мире, где то и другое чаще всего оказывалось несовместимым, не закрывала глаза на их противоречия. Заканчивая свой трактат «Искусство при свете совести» (1933), она задалась таким старым и всегда новым вопросом: что важнее (в поэте) - человек или художник? И ответила: «Быть человеком важнее, потому что нужнее». И тем не менее тут же Цветаева говорит, что ни за какие блага не уступит своего дела и места поэта. Она и была поэтом, только поэтом, всецело поэтом, поэтом с ног до головы. Ее трудная, нищая, бесправная жизнь изгоя была до краев заполнена неустанной работой мысли и воображения. И вот что замечательно. Не поняв и не приняв революции, убежав от нее, именно там, за рубежом, Цветаева, пожалуй, впервые обрела трезвое знание о социальном неравенстве, увидела мир без каких бы то ни было, романтических покровов. И тогда-то проснулся в ней праведный, честный гнев настоящего художника - «святая злоба» на все, что мешает людям жить:

Мир белоскатертный,

Ужо тебе!

Самое ценное, самое несомненное в зрелом творчестве Цветаевой - ее неугасимая ненависть к «бархатной сытости» и всяческой пошлости. Попав из нищей, голодной, только что пережившей блокаду России в сытую и нарядную Европу, Цветаева ни на минуту не поддалась ее соблазнам. Известное значение имела, конечно, и та житейская обстановка, в которой она непосредственно очутилась.

Первые же стихи, написанные Цветаевой за рубежом, запечатлели не парадный фасад Европы, а мир нищеты и бесправия, где можно наблюдать «жизнь без чехла». В великолепных «Заводских» и других стихах речь идет о рабочих заставах, где пахнет потом и кровью, где слышится «расправ пулемет», заглушающий «рев безработных». Речь идет о «сырости и сирости», о «чернорабочей хмури», о больницах и тюрьмах, о «голосе шахт и подвалов», о людях, обиженных и затертых жизнью, - о тех, кто прав и в своем отчаянье, и в своем «зле».

В творчестве Цветаевой все более крепнут сатирические ноты. Чего стоит одна «Хвала богатым»! В этом же ряду стоят такие сильные стихотворения, как «Поэма Заставы», «Поезд», «Полотёрская», «Ода пешему ходу» (от которой недаром отказался самый респектабельный из белоэмигрантских журналов - «Современные записки»), стихи из цикла «Стол», «Никуда не уехали...», «Читатели газет», отдельные строфы «Поэмы Горы», в которых струится поистине обжигающая «лава ненависти» к жалкому «царству моллюсков», и, конечно, целиком - такие яростно антимещанские, антибуржуазные вещи, как «Крысолов» и «Поэма Лестницы».

В то же время в Марине Цветаевой все более растет и укрепляется живой интерес к тому, что происходит на покинутой Родине. «Родина не есть условность территории, а непреложность памяти и крови, - писала она. - Не быть в России, забыть Россию - может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри - тот потеряет ее лишь вместе с жизнью».

Но, сперва, это было только чувством родины, вообще - Родины, той России, которую поэт знал и помнил. Среди патриотических стихотворений Цветаевой есть одно удивительное - «Тоска по родине!..», где все, как и в «Хвале богатым»; нужно понимать наоборот. Такие пронзительные, глубоко трагические стихи мог написать только поэт, беззаветно влюбленный в Родину и лишившийся ее.

К 30-м годам Марина Цветаева уже совершенно ясно осознала рубеж, отделивший ее от белой эмиграции. Она записывает в черновой тетради: «Моя неудача в эмиграции - в том, что я не эмигрант, что я по духу, т. е. по воздуху и по размаху - там, туда, оттуда... Здесь преуспеет только погашенное и - странно бы ждать иного!» Сейчас она по-новому, уже совершенно иначе, нежели в разгар революции, ощущает ее присутствие в «воздухе», которым дышит поэт: «Признай, минуй, отвергни Революцию - все равно она уже в тебе - и извечно (стихия), и с русского 1918 года, который - хочешь не хочешь - был. Все старое могла оставить Революция в поэте, кроме масштаба и темпа». Как настоящий художник, Цветаева не могла не ощутить заразительную силу революции в собственном творчестве, ибо, как утверждал Блок, именно время внушает настоящему художнику его внутренние, душевные, творческие ритмы. Только как личное признание можно понять убеждение Цветаевой: «Ни одного крупного русского поэта современности, у которого после Революции не дрогнул и не вырос голос,- нет».

Важное значение для понимания позиции Цветаевой, которую она заняла она к 30-м годам, имеет цикл «Стихи к сыну» (1932). Здесь она во весь голос говорит о Советском Союзе как о новом мире новых людей, как о стране совершенно особого склада и особой судьбы («всем краям наоборот»), неудержимо рвущейся вперед - в будущее, и в само мироздание - «на Марс». Во тьме дичающего старого мира самый звук СССР звучит для поэта как призыв к спасению и весть надежды. Стихи эти полемически заострены против самой расхожей темы белоэмигрантской поэзии - «плача на реках Вавилонских». За годы рассеяния «святая землица», увезенная с родины, стерлась в прах - буквально и фигурально. Она не существует даже как символ. Цветаева против фетишизма понятий и слов: Русь для нее - достояние предков, Россия - не более как горестное воспоминание «отцов», которые потеряли родину и у которых нет надежды обрести ее вновь, а «детям» остается один путь - домой, на единственную родину, в СССР. Вожди и идеологи белой эмиграции более всего встревожены воспитанием в своей молодежи чувства ненависти к новой, советской России. Цветаева же трезво сморит на вещи: «Наша ссора - не ваша ссора» - убеждает она молодое эмигрантское поколение.

Столь же трезво смотрела Цветаева и на свое будущее. Она понимала, что ее судьба - разделить участь «отцов». Но у нее хватило мужества признать историческую правоту тех, против которых она так безрассудно восстала.

Личная драма Цветаевой переплелась с трагедией века. Она увидела звериный оскал фашизма - и успела проклясть его.

Последнее, что Цветаева написала в эмиграции, - цикл гневных антифашистских стихов о растоптанной Чехословакии, которую она нежно и преданно любила (эти стихи ей уже негде было напечатать). Это поистине «плач гнева и любви», поэзия обжигающего гражданственного накала, настоящего ораторского звучания и вместе - трагического отчаянья. Поэт верит в бессмертие народа, не склонившего головы под насилием, предрекает неизбежную гибель его палачам, но сам в ужасе, закрыв глаза и зажав уши, отступает перед кровавым безумием, охватившим мир. Проклиная фашизм и перекликаясь с богоборческим исступлением Ивана Карамазова, Цветаева теряла уже последнюю надежду - спасительную веру в жизнь. Эти стихи ее - как крик живой, но истерзанной души:

О черная гора,

Затмившая весь свет!

Пора - пора - пора

Творцу вернуть билет.

Отказываюсь - быть.

В Бедламе нелюдей

Отказываюсь - жить.

С волками площадей

Отказываюсь - выть.

С акулами равнин

Отказываюсь плыть -

Вниз - по теченью спин.

Не надо мне ни дыр

Ушных, ни вещих глаз.

На твой безумный мир

Ответ один - отказ.

На этой ноте последнего отчаянья оборвалось творчество Марины Цветаевой. Дальше осталось просто человеческое существование. И того - в обрез.

I.3. Возвращение на Родину.

В 1939 году Цветаева восстанавливает свое советское гражданство и возвращается на Родину. Тяжело "дались ей семнадцать лет, проведенные на чужбине. Она имела все основания сказать: «Зола эмиграции... я вся под нею - как Геркуланум,- так и жизнь прошла»

Цветаева долго мечтала, что вернется в Россию «желанным и жданным гостем». Но так не получилось. Личные ее обстоятельства сложились плохо - муж и дочь подверглись необоснованным репрессиям. Цветаева поселилась в Москве, занялась переводами, готовила сборник избранных стихотворений. Грянула война. Превратности эвакуации забросили Цветаеву сперва в Чистополь, потом в Елабугу. Тут-то и настиг ее тот «одиночества верховный час», о котором она с таким глубоким чувством сказала в своих стихах. Измученная, потерявшая волю, 31 августа 1941 года Марина Ивановна Цветаева покончила с собой.

II. Своеобразие лирики Цветаевой.

Цветаеву-поэта не спутаешь ни с кем другим. Стихи ее узнаёшь безошибочно - по особому распеву, неповторимым ритмам, необщей интонации. Это, бесспорно, верный критерий подлинности и силы поэтического дарования.

Сила эта заметно пробивалась уже в самых ранних, полудетских стихах Цветаевой, еще совсем незрелых, ученических. Она проступала сквозь несколько наигранную инфантильность и густые литературные наслоения Среди совершенно домашних стишков о «мамочке», «сестричке Асе», «фрейлин» и «мальчике Сереже», в окружении вычитанных из книг рыцарей, волшебников, принцев и контрабандистов, в мелькании «романтических имен» (от Баярда, Ундины, Байрона и Листа- до Ростана и княжны Нины Джаваха) вдруг возникало нечто свежее и непосредственное, обличавшее в авторе не только дарование, но и зачатки поэтического характера: «Я - мятежница с вихрем в крови...», «Я вся - любовь, и мягкий хлеб Дареной дружбы мне не нужен ». «Чтобы в мире было двое: я и мир!..»

Уже тогда начала сказываться особая цветаевская хватка в обращении со стихотворным словом, стремление к афористической четкости и завершенности. Подкупала также конкретность этой домашней лирики. При всей своей книжной романтичности юная Цветаева не поддалась соблазнам того безжизненного, мнимо многозначительного декадентского жаргона, на котором по преимуществу изъяснялись тогдашние дебютанты в поэзии. У Цветаевой не было никаких «лунностей», «змеиностей», «смыканья звеньев» и прочих пустопорожних отвлеченностей.

Росла Цветаева очень быстро, уверенно овладевая свободным, легким языком, богатым разговорными интонациями и все более тщательно вылепляя образ своей лирической героини с ее золотом волос и зеленью глаз, кольцами и папиросами, слишком гордым видом, резкими речами и забвением «заповедей». Некоторые стихи, помеченные 1913-1915 гг., уже поражают удивительной энергией поэтического выражения даже самых, казалось бы, ординарных тем. Таковы, к примеру, ранние цветаевские шедевры: «Идешь, на меня похожий...» или «С большою нежностью...».

Она уже научилась в эту пору рисовать целостную поэтическую картину, отбирая локальные черты пейзажа и обстановки, которые в совокупности воссоздают определенный культурно-исторический колорит. А также - человеческий характер. Так, в стихах о Кармен (1915) из подобного рода деталей (трещотки ночных сторожей, юный месяц, монахи, заговорщики, любовники и убийцы, статуя богородицы на городской площади, «запах розы и запах локона, шелест шелка вокруг колен») складывается представление не только об обстановке, в которой развертывается драматически-любовный конфликт, но и о самих участниках конфликта:

Здесь у каждого мысль двоякая,

Здесь, ездок, торопи коня.

Мы пройдем, кошельком не звякая

И браслетами не звеня...

У фонтана присядем молча мы

Здесь, на каменное крыльцо,

Где впервые глазами волчьими

Ты нацелился мне в лицо.

В дальнейшем, в стихах 1916-1920 гг. (частично собранных в двух выпусках сборника «Вёрсты»), Цветаева вполне овладевает самобытной манерой и становится замечательным мастером русского стиха. Самая отличительная черта ее манеры - сильный и звонкий голос, так не похожий на распространенные в тогдашней лирике плаксивый тон или придыхательно-элегический шепот.

Марина Цветаева хотела быть разнообразной, искала в поэзии различные пути. Она продолжала разрабатывать и совершенствовать подхваченные в ранней юности темы и мотивы книжно-романтического происхождения. Ее увлекает французский XVIII век с его блистательно-легкомысленными героями, вроде Казановы, с его элегантными интригами и поэзией «великосветских авантюр». В цветаевских стихах этого плана (циклы «Плащ», «Дон Жуан», «Диккенсова ночь», «Комедьянт») много словесного блеска и соли, пафоса и иронии, остроты и своеобразного женского дендизма 2 , соответствующих имен и аксессуаров: кавалер де Гриэ и Манон, Антуанетта и Калиостро, Коринна и Освальд, дилижансы и лондонские туманы, родовые поместья, гербы, бокалы Асти, «доблестный британский лев»...

Сюда же примыкают ранние стихотворные пьесы Цветаевой: «Червонный валет», «Метель», «Фортуна», «Приключение», «Феникс». Точнее назвать их драматическими поэмами в авантюрно-куртуазном духе; главное в них - яркий романтический колорит и игра со словом, виртуозный, эпиграмматически острый диалог:

Посторонитесь! Обожжете кудри]
Не беспокойтесь! Я сама - огонь.

Но постепенно изысканно-дендистские темы и мотивы теряли для Цветаевой свое очарование и в конце концов выветрились из ее творчества, ибо пришли в резкое противоречие со все более овладевавшим ею пафосом драматического переживания жизни и осознанием высокого призвания поэта:

Есть на свете поважней дела

Страстных бурь и подвигов любовных.

Ты - крылом стучавший в эту грудь,

Молодой виновник вдохновенья -

Я тебе повелеваю: - будь!

Я - не выйду из повиновенья.

Да и вообще, примерно с 1916 года, когда, собственно, и началась настоящая Цветаева, в ее творчестве господствовала совершенно другая стихия - буйное песенное начало, воплощавшее острое чувство России - ее природы, ее истории, ее национального характера. От русской народной песни - все качества тогдашних лучших стихов Цветаевой: открытая эмоциональность и бурная темпераментность, полная свобода поэтического дыхания, крылатая легкость стиха, текучесть всех стиховых форм, уменье «вывести» из какого-нибудь одного слова целый рой образов, которые расходятся от него вширь-как круги по воде от брошенного камня. Отсюда же и весь ландшафт цветаевской лирики тех лет: высокое небо и широкая степь, ветер, звезды, костры, цыганский табор, соловьиный гром, скачка, погоня, ямщицкие бубенцы, «калужский родной кумач», «рокот веков, топот подков»...

В центре этого многокрасочного и многозвучного поэтического мира стоит столь же резко выявленный в своих национальных чертах образ лирической героини - женщины с «гордым видом» и «бродячим нравом», носительницы «страстной судьбы», которой «все нипочем». Образ этот служит как бы стержнем, вокруг которого формируются и развертываются драматизированные лирические сюжеты Цветаевой. Героиня надевает разные личины и примеряет разные костюмы. Она и московская стрельчиха, и неукротимая боярыня Морозова, и надменная панна Марина, и таборная цыганка, и тишайшая «бездомная черница», и ворожея-чернокнижница, а чаще всего - бедовая острожная красавица, «кабацкая царица»:

Целовалась с нищим, с вором, с горбачом,

Со всей каторгой гуляла - нипочем!

Алых губ своих отказом не тружу.

Прокаженный подойди - не откажу!

В дальнейшем личины спадают - и открывается простое, без всяких декоративных украшений, женское лицо - лирический образ автора. Но стихия своевольства и строптивости, душевного бунтарства «дерзкий крови» не знающей удержу ни в страсти, ни в отчаянии, ни в любви, ни в ненависти, навсегда останется той эмоциональной средой, в которой живет этот образ:

Другие - с очами и с личиком светлым,

А я то ночами беседую с ветром.

Не с тем - италийским

Зефиром младым, -

С хорошим, с широким,

Российским, сквозным!

Как видим, тема получила соответственное словесно-образное выражение. Устойчивые черты тогдашнего стиля Цветаевой - резкая экспрессия стихотворной речи, молниеносные темпы плясовые и песенные «переборы», богатая звуковая инструментовка, легкая игра со словом, особого склада то лукавый, то задорный говорок, переходящий в скороговорку:

Кабы нас с тобой да судьба свела -

Ох, веселые пошли бы по земле дела!

Не один бы нам поклонился град,

Ох, мой родный, мой природный, мой безродный брат

У нее и манера чтения была такая: «Читая стихи, напевает, последнее слово строки заканчивая скороговоркой». Народные поэтические мотивы ярко окрашивают творчество Цветаевой периода «Верст» и последующих лет. Она обращается не только к песне, но и к частушке, к раёшнику, к своеобразным культовым формам «заплачек», «заговоров», «заклятий» и «ворожбы», имитирует «жестокий» мещанский романс («Стихи к Сонечке»), наконец - вслед за этим пишет большие поэмы-сказки («Царь-Девица», «Молодец»). И все это, как правило, не кажется стилизацией, то есть мертвой подделкой, но ощущается как стремление передать современным стихом не только склад, но и самый дух народной песни и сказки.

Именно - современным стихом. В лучших своих вещах, написанных в «народном духе», Цветаева, вживаясь во все тонкости народной поэтической речи, усваивая ее ритмы, рифмы, эпитеты, экономную и точную образность, ничего не теряла из своего, цветаевского:

Нет сосны такой прямой

Во зеленом ельнике,

Оттого что мы с тобой -

Одноколыбельник и.

Не для тысячи судеб -

Для единой родимся.

Ближе, чем с ладонью хлеб, -

Так с тобою сходимся.

Не унес пожар-потоп

Перстенька червонного!

Ближе, чем с ладонью лоб

В те часы бессонные...

Особенного успеха в этом роде Цветаева достигала как раз в тех случаях, когда отказывалась от внешних примет «style russe», от всех этих аж, аль, ровно, кабы, ох ты и в наибольшей мере оставалась верна самой себе («Гаданье», «Полюбил богатый бедную...», «Глаза», «Бабушка», «Волк», «Не для льстивых этих риз...»).

Нельзя счесть безусловной удачей Цветаевой обе ее большие «русские» поэмы - «Царь-Девицу» и «Молодца» (сюжетные источники их - соответствующие сказки в сборнике Афанасьева). Они написаны эффектно, броско, в них много стихов отличной выделки, богатый словарь, виртуознейшие вихревые ритмы, но в целом они слишком многословны, громоздки, тяжеловаты. Между тем сила Цветаевой была как раз в сжатости, в предельной конденсированное стиховой речи. Примеры этому можно найти и в сказках, скажем - в «Молодце».

Как вскочит, брав!

Как топнет, строг!

Рукой - в рукав,

Ногой - в сапог...

Своим богатым арсеналом средств поэтической выразительности Цветаева пользовалась расточительно и всегда по-разному. Из своей власти над стихом она умела извлекать самые разнообразные и неожиданные эффекты. Возьмем, например, такое стихотворение, как «Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес...» (Сколько в этих стихах затаенной страсти и энергии! Они - как туго натянутая пружина, которая вот-вот вырвется из рук. А вот совсем другие по тону и манере стихи: «Как правая и левая рука...»-пример редкой экономии, можно сказать – скупости, стихотворной речи, настоящей афористичности ее. Другой пример такого же рода - превосходное стихотворение «Красною кистью...», в котором нет ни одного необязательного, «проходного» слова, а все только самые необходимые, и каждое забито как гвоздь - по самую шляпку. Или возьмем маленькое, восьмистрочное стихотворение «Не отстать тебе...», в котором все тот же вольный, неукротимый женский характер возникает буквально из ничего - из одной интонации:

Уж и нрав у меня спокойный!

Уж и очи мои ясны!

Отпусти-ка меня, конвойный,

Прогуляться до той сосны!

Но примерно в 1921 году в творчестве Марины Цветаевой обнаруживается явный перелом. Она отказывается от своей песенной манеры и начинает искать новые пути. Оговоримся сразу, что речь идет о перемене основного тона, поскольку и раньше (как и потом) она не была однообразной. В ее поэзии всегда сосуществовали разные пласты, разные потоки. «Меня вести можно только на контрастах, т. е. на всеприсутствии всего... - справедливо доказывала Цветаева. - Я - много поэтов, а как это во мне спелось - это уж моя тайна». От чисто лирических форм она все более охотно обращается к сложным лирико-эпическим конструкциям, к поэме, к стихотворной трагедии. И сама лирика ее становится монументальной: отдельные стихотворения сочетаются по принципу лирической сюжетности в целостные циклы, подчиненные особым законам композиции. Наиболее характерны в этом смысле цветаевские циклы, структура которых возникает не из заданной темы (как, например, в стихах о Москве, о Блоке, о Пушкине, о Чехии), но именно из лирического сюжета («Деревья», «Провода», «Стол»). Главенствующая форма речи в лирике Цветаевой, естественно, монолог, но очень часто - обращенный к некоему собеседнику, которого оспаривают либо убеждают. Кстати сказать, поэтому столь характерны для Цветаевой лирические «партии», хотя и не превращающиеся в дуэты, но подразумевающие непременно двух персонажей: Степан Разин и княжна, Самозванец и Марина Мнишек, Кармен и Хозе, Дон Жуан и Донка Анна, Федра и Ипполит, Ариадна и Тезей, Ор фей и Эвридика, Елена и Ахиллес, Гамлет и Офелия и Брунгильда.

Стих Цветаевой с течением времени как бы отвердевает, утрачивает свою летучесть. Уже в циклах «Ученик» и «Отрок» (1921) он становится торжественно-величавым, приобретает черты одического «высокого слога», уснащенного архаическим словарем и образами, почерпнутыми из библейской мифологии:

И колос взрос, и час веселый пробил,

И жерновов возжаждало зерно...

Иерихонские розы горят на скулах,

И влачат, и влачат этот вздох Саулов

Палестинские отроки с кроимо черной.

Легко заметить, что высокий слог в зрелых стихах Цветаевой перемешан с просторечием, книжная архаика - с разговорным жаргоном. Это было обдуманным приемом, и на свободном сочетании «высокопарности» (в старинном смысле слова) с «простотой» был основан особый эффект цветаевского стиля - та «высокая простота», когда слово самое обиходное, подчас даже вульгарное, обретает высокое звучание в ряду слов иного лексического слоя и в соответственном ключе:

Словоискатель, словесный хахаль,

Слов неприкрытый кран,

Эх, слуханул бы разок - как ахал

В ночь половецкий стан!

Цветаева облекает в мифологические одежды свое лирическое содержание - душевную драму человека и поэта трагического XX столетия. Поэтому в античности ее привлекают по преимуществу трагедийные коллизии и конфликты, идея рока, ощущение предопределенности человеческой судьбы, темный дионисийский 2 мир жречества, тайн, ворожбы. На трагедиях Цветаевой лежит мрачный колорит. Они говорят о злосчастных, безвыходных судьбах сильных духом, страстных людей, которые вступают в борьбу с враждебными им темными силами рока. Но борьба эта безнадежна: человек обречен на страдания, отчаянье и гибель, ибо рок, удары судьбы - это злая воля богов, перед которой человек бесправен и бессилен. Многое в этой концепции идет от ницшеанско-декадентского 6 искажения подлинного духа античной трагедии. Но Цветаева вносит в метафизическое представление об извечном «трагическом смысле жизни» сильную ноту протеста против темных враждебных сил, играющих судьбами беззащитных людей.

Поэзия Цветаевой в этом смысле - пример разительный. Откроешь любую страницу - и сразу погружаешься в ее стихию - в атмосферу душевного горения, безмерности чувств, постоянного выхода из нормы и ранжира («на смех и на зло здравому смыслу»), острейших драматических конфликтов с окружающим поэта миром.

Что же мне делать, певцу и первенцу,

В мире, где наичернейший - сер!

Где вдохновенье хранят, как в термосе!

С этой безмерностью в мире мер?!

Свобода и своеволие «души, не знающей меры» - ее вечная, самая дорогая ей тема. Она дорожит и любуется этой прекрасной, окрыляющей свободой.

В поэзии Цветаевой нет и следа покоя, умиротворенности, созерцательности. Она вся – в буре в вихревом движении, в действии и поступке. Всякое чувство Цветаева понимала только как активное действие: «Любить – знать, любить – мочь, любить – платить по счету».

Цветаевой всегда было свойственно романтическое представление о творчестве как о бурном порыве, захватывающем художника: «К искусству подхода нет, ибо оно захватывает», «Состояние творчества есть состояние наваждения», «Поэта - далеко заводит речь». Поэт и дело поэта воплощались для нее сперва в образах «легкого огня» и несгорающей птицы Феникс, позже - в образе «не предугаданной календарем» беззаконной кометы, в понятиях «взрыва» и «взлома». Писать стихи - по Цветаевой - это все равно что «вскрыть жилы», из которых невосстановимо хлещут и «жизнь» и «стих».

Но вихревая исступленность сочеталась у Цветаевой с упорной работой над поэтическим словом. Гениальность поэта, в ее представлении, - это одновременно и «высшая степень подверженности наитию», и «управа с этим наитием». Таким образом, дело поэта предполагает не только согласие со свободной стихией творчества, но и овладение ремеслом. Цветаева не гнушалась этого слова:

Я знаю, что Венера - дело рук,

Ремесленник, - и знаю ремесло!

Поэтому наряду с буйством в Цветаевой жила железная дисциплина художника, умеющего работать «до седьмого пота».

При всем том, будучи опытным мастером изощренной формы, Цветаева видела в поэзии лишь средство, а не цель поэзии. Доказывая, что в поэзии важна суть и что только новая суть диктует поэту новую форму, она спорила с формалистами: «Точно слова из слов, рифмы из рифм, стихи из стихов рождаются!» Сущность же поэзии Цветаева видела в том, что она передает «строй души» поэта. И вот он-то, этот «строй души», непременно должен быть новым, не похожим на другие. Поэту запрещается повторять то, что уже было сказано, он должен изобретать свое, открывать новые моря и материки на карте поэзии. «Не хочу служить трамплином чужим идеям и громкоговорителем чужим страстям».

Прежде чем перейти непосредственно к рассмотрению стиля зрелой Цветаевой как совокупности средств и приемов художественной выразительности, приходится вернуться к понятию «поэтический характер». Наличие его в творчестве поэта предполагает определенный речевой стиль, определенный экспрессивный колорит стихотворного слова. Важным оказывается уже не только что сказано, но и кем и как сказано,- тут-то и угадывается характер, душевный настрой, сама «индивидуальная жизненная манера» того, кто говорит.

Индивидуальный «строй души», желание выразить мир по-своему привели Цветаеву к настойчивым, упорнейшим поискам адекватной и обязательно новой формы. В ходе поисков она одерживала большие победы и терпела тяжелые поражения.

Быть может, наиболее примечательную, наиболее своеобычную черту цветаевского стиля составляет активность самой художественной формы, внутренняя кинетическая энергия слова и образа.

Цветаева не описывает и не рассказывает, но старается как бы перевоплотиться в предмет, который изображает, войту в его форму.

В поэзии наблюдается разное отношение к слову. Есть слово - условный знак, эмблема, призванная выражать некие особые смыслы, - таким было зыбкое, колеблющееся, чаще всего ложно многозначительное слово символистов.

Слово Цветаевой всегда свежее, незахватанное и оно всегда - прямое, предметное, конкретное, не содержит никаких посторонних смыслов а значит только то, что значит: вещи, значения, понятия. Но у него есть своя важная особенность: это слово-жест, передающее, некое действие - своего рода речевой эквивалент душевного и, если угодно, физического жеста - такое слово, всегда ударное, выделенное, интонационно подчеркнутое (отсюда - крайнее изобилие у Цветаевой знаков восклицания и вопроса), сильно повышает эмоциональный накал и драматическое напряжение рёчи:

Нате! Рвите! Глядите! Течет, не так ли?

Заготавливайте чан!

Я державную рану отдам до капли!

(Зритель - бел, занавес - рдян.)

«О, неподатливый язык!» - восклицала Цветаева. Но на самом деле слово было у нее в полном подчинении. Она не изобретала новых слов, брала, как правило, обиходное слово, но умела так его обкатать, переплавить и перековать, что в нем начинали играть новые оттенки значения. Кое-что в ее языковом творчестве оказывается близким исканиям Хлебникова 3 . А именно - любовь к «корнесловию», стремление добраться в слове до его корневого, глубинного смысла и вывести из него целый рой родственных звучаний:

Корпусами фабричными, зычными

И отзывчивыми на зов...

Сокровенную, подъязычную

Тайну жен от мужей, и вдов

От друзей - тебе, подноготную

Тайну Евы от древа - вот:

Я не более чем животное,

Кем-то раненное в живот.

Есть поэты, воспринимающие мир посредством зрения. Их слава - в уменье смотреть и закреплять увиденное в зрительных образах. Цветаева не из их числа. Она заворожена звуками. Мир открывался ей не в красках, а в звучаниях. О себе она говорила: «Пишу исключительно по слуху». И признавалась в «полном равнодушии к зрительности». Наглядное подтверждение этому - цветаевские рифмы (вернее - ассонансы), заслуживающие специального изучения. Она с неслыханной для своего времени смелостью отступала в стиховых окончаниях от графической точности, но бесконечно расширяла диапазон их звучания.

Жизнь, ты часто рифмуешь с лживо, -

Безошибочен певчий слух!

В прислушивании поэта к звукам Цветаева видела основу словесного творчества: «Словотворчество есть хождение по следу слуха народного и природного, хождение по слуху. Все же остальное - не подлинное искусство, а литература» («Искусство при свете совести»). Отсюда понятным становится, почему в поэзии Цветаевой такую громадную роль играли приемы звуковой организации стиха, его инструментовка.

Цветаевой нравилось сталкивать сходно звучащие слова - так чтобы из этого столкновения проступало бы их внутреннее родство и возникали бы дополнительные смысловые связи. «Дождь. - Что прежде всего встает в дружественности созвучий? - писала она. - Даждь. - А за „даждь" - так естественно: Бог. Даждь Бог - чего? - дождя! В самом имени славянского солнца уже просьба о дожде».

Цветаева широко пользовалась «дружественностью созвучий», но не жертвовала звуку смыслом. «Стихи - созвучие смыслов», - доказывала она. Лишь поэтические «пономари» способны отвлекаться от прямого содержания слова-понятия: «Пономарь - что ему слово? Вещь и нищ - связь? Нет, разлад» («Поэма Лестницы»). Цветаева же была занята как раз выявлением глубоко запрятанных в языке родственных связей слов. Она любила нагнетать, нанизывать одно на другое слова, сходно звучащие либо вызывающие сходные представления,- так, что одно слово мгновенно вызывает другое, на первый слух неожиданное, но оказывающееся близким по смыслу: «Как живется вам - хлопочется- Ежится? Встается - как?..» - или: «Ни расовой розни, ни Гусовой казни, Ни детских болезней, ни детских боязней...».

В результате стихотворная речь Цветаевой превращается в целостную, не поддающуюся расчленению, чисто словесную структуру, в которой вещи и понятия взаимодействуют по аналогиям, рождающимся из родственности звучаний и смыслов.
и т.д.................