Что можно приготовить из кальмаров: быстро и вкусно

Английский поэт и драматург Уильям Шекспир считается величайшим англоязычным писателем и одним из лучших драматургов мира. Дошедшие до нас работы состоят из 38 пьес, 154 сонетов, 4 поэм и 3 эпитафий. По его произведениям написаны оперы, балеты, ставятся спектакли и снимаются фильмы. Но жизнь этого человека так и остается окутанной загадками…

До сих пор точно неизвестно, когда родился Шекспир. Однако все же принято считать, что он родился 23 апреля 1564 года.

Данное предположение основывается на том, что крещение будущего поэта состоялось 26 апреля того же года, под именем Уилла Шакспера (в то время данный обряд проводился через три дня после рождения ребенка), как раз за три дня до того как в церковных книгах была зарегистрирована вспышка чумы.

Дом Шекспира в Статфорде

Отец Шекспира Джон был перчаточником, но со временем смог достичь нешуточный по тем временам пост старшего бейлифа (высшую выборную должность в Статфорде). Но в 1570 году он сам попался на нелегальной торговле шерстью и ростовщичестве. После чего публичная жизнь для отца Шекспира была закрыта.

В семье Джона Шекспира и его жены, Мари Арден, дочери местного богатого землевладельца, было восемь детей. Уильям был третьим ребенком, но самым старшим мальчиком. Неизвестно точно, но возможно, что юный Шекспир получил образование в Королевской Школе Эдварда VI для мальчиков.

Свою взрослую жизнь Уильям начинал как ученик мясника, а затем, покинув родной Стратфорд, преуспел в коммерции и стал пайщиком театра. Одним словом, был обывателем, совершенно не похожим на гения мировой литературы, оставившего богатейшее наследие.

Классик обладал поистине энциклопедическими знаниями для своего времени: он превосходно знал не только английскую историю, но и важнейшие процессы в европейских странах, имел осведомленность в античной философии, юриспруденции, разбирался в навигации, тонкостях международной дипломатии, медицины, владел несколькими иностранными языками, среди которых латынь, греческий, французский, итальянский, испанский.

Единственное известное достоверное изображение Шекспира — гравюра из посмертного «Первого Фолио» ( 1623 ) работы Мартина Друшаута

Драматург хорошо разбирался в политике, музыке и ботанике (исследователи насчитали 63 названия растений в его произведениях), имел навыки военно-морского дела, знал толк в развлечениях вельмож того времени, например в соколиной охоте и медвежьей травле.

Возможно, он много путешествовал, однако ни один источник не подтверждает, что стратфордский Шакспер когда-либо уезжал далее Лондона.

В 18 лет, в 1582 году, Уильям женился на уже беременной Анне Хатауэй, которой на тот момент было 26 лет. У них было три отпрыска: старшая дочь Сюзанна и двое близнецов Хэмнет (сын) и Джудит (дочь). Сюзанну крестили в мае 1583 года, а близнецов Джудит и Хэмнета в феврале 1585-го.

На могильном камне Энн высечено, что она умерла в возрасте 67 лет в 1623 году, то есть она была старше супруга на целых восемь лет. О предрасположенности к женщинам постарше свидетельствуют и некоторые сонеты Шекспира, обращенные к замужней леди.

Род Шекспира прервется в XVII веке. Сын Шекспира Хэмнит умер в детском возрасте, у Джудит родилось трое детей, но они все умерли бездетными, у Сюзанны детей не было никогда. В 1670 году, когда Сюзанна умерла, закончился и шекспировский род.

Несмотря на женитьбу Шекспира и наличие детей, исследователи творчества выдвигают разные мнения насчет его сексуальной ориентации, высказывая предположения о его влечении к мужчинам, ссылаясь при этом на некоторые его пьесы, а также на тот факт, что Шекспир долго время проживал в Лондоне, в то время как жена с детьми была в Стратфорде.

Лучшим столичным другом драматурга был Генри Ризли, третий граф Саутгемптон, имевший обыкновение носить женскую одежду и пользоваться повседневным макияжем.

Генри Ризли

Тайной остается и вероисповедание Уильяма. Одни исследователи полагают, что он и все члены его семьи были католиками, но во времена Шекспира эта религия была запрещена.

Свидетельств того, что делал Шекспир в начале своего писательского творчества с 1582 по 1592 год, не сохранилось. Таким образом, можно только строить предположения, каким путем он пришел к своей славе.

На театральном поприще Шекспир трудился вначале как сторож, затем был актером, театральным продюсером, заработавшем целое состояние на своей деятельности, позже став ростовщиком, пивоваром и домовладельцем.

В Шекспировские времена не было занавесов, и использовался минимум декораций. Обстановка, окружающая актеров, описывалась непосредственно в тексте спектакля.

Театралы времен Елизаветы могли покупать во время шоу яблоки и другие фрукты, и если спектакль не отвечал их ожиданиям, в актеров запускались различные огрызки.

В феврале 1599 года Гутберг и Ричард Бербедж и пять других членов труппы, включая Шекспира, арендовали землю для театра Глобус на 31 год. Доля участия Шекспира в предприятии в разные годы составляла от одной четырнадцатой до одной десятой.
Театр сгорел дотла в 1613 году от пожара, вызванного выстрелом пушки во время представления шекспировского спектакля «Генрих VIII».

В 1603 году Шекспировская компания стала официальным постановщиком спектаклей для короля Джеймса I и поменяла название «Люди лорда Чемберлена» на «Люди короля».

В 1608 году «Люди короля» открыли театр «Блэкфайр», по образцу которого стали строиться более поздние здания крытых театров.

Уильям Шекспир оставил потомкам 38 пьес, 4 поэмы, 154 сонета, 3 эпитафии. Всего его произведения переведены на множество языков и оказали значительное влияние на развитие мировой литературы. А язык способствовал формированию современного английского, обогатив его сочными фразеологизмами.

Пьесы Шекспира принято делить на 3 группы: комедии, исторические пьесы и трагедии. Многие из них основаны на легендах и мифах прошлого, что в те времена было вполне обычной практикой.

Практически ничего не известно о том, когда, как и где были написаны 154 гениальных сонета, кому они были посвящены и о хронологическом порядке их написания.

Сонеты считаются сугубо любовными произведениями, но шекспировские шедевры часто были «самоуничижающими», горькими и даже гомоэротичными.

Многие сонеты – это любовные письма, обращенные к «прекрасному» мужчине, что навело историков на предположение о бисексуальности Шекспира. Эти намеки прослеживались и в текстах некоторых пьес.

В шекспировских произведениях содержится 2035! слов, которые никогда ранее не появлялись в печати, «critical» -«критический», «frugal» - «бережливый», «excellent» - «великолепный», «countless» - «бесконечный» и многие другие.

Бесчисленное количество изумительных по изяществу и глубине фраз принадлежит перу Шекспира.

Согласно словарю цитат, изданному в Оксфорде, Шекспир написал десятую часть наиболее повторяемых цитат, как в устном, так и в письменном английском.

Свои работы Шекспир создавал во время царствования Елизаветы I (1558 - 1603) и Джеймса I, который правил страной после смерти королевы. В то время в Англии процветали театр и поэзия. Особую известность Шекспиру принесли две поэмы, Venus and Adonis (1593) и Lucrece (1594), и Сонеты (1609). Сонеты стали популярными благодаря изучению всех аспектов любви.

В свое время Шекспир был известен еще и как «быстрый» писатель. По словам его редакторов Хемингеса (Хемминг или Хемингс) и Конделла, «мысль и рука Шекспира действовали синхронно», а свои мысли он выражал с такой легкостью, что они редко видели исправления на полученных от него материалах.

Однако, несмотря на все похвалы, мнение некоторых писателей было не столь позитивное. Так Самуэль Пипс назвал «Сон в летнюю ночь» «самой безвкусной и нелепой пьесой», которую он когда-либо видел.

Шекспир обладал даром понимания человеческой сущности, что ярко выражалось в его творчестве. В его пьесах можно увидеть реальных людей, элементы личностей которых можно встретить в повседневной жизни. Необычно то, что Уильям был одним из немногих, кто получил славу еще среди современников.

13 раз в его пьесах совершается самоубийство. Дважды в «Ромео и Джульетте», трижды в «Юлии Цезаре», по одному самоубийству в пьесах «Отелло», «Гамлет» «Макбет» и, наконец, 5 суицидов можно наблюдать в «Антонии и Клеопатре». Интересно, что «Ромео и Джульетта» была основана на реальных событиях, произошедших с двумя влюбленными в Италии, Вероне. Свои жизни друг за друга они отдали в 1303 году.

Памятник, воздвигнутый в Стратфорде в 1623-м, содержит надпись на латыни: «В суждениях Пилоссец, в гениальности Сократ, в искусстве Марон. Земля покрывает его, народ плачет о нём, Олимп имеет его».

Около 1611 года Уильям Шекспир вышел в отставку в Стратфорд, где когда-то и была создана его семья. Датой смерти писателя принято считать 23 апреля. Шекспир был похоронен в стратфордской церкви св.Троицы. На надгробии есть надпись, в которой он проклинает всякого, кто посмеет нарушить его «покой».

Примечательно, что завещание Шекспира, скрупулезно перечисляющее все предметы быта, вплоть до ложек и вилок, не содержит сведений, кому он дарует свое литературное наследие. Кроме этого документа, не сохранилось ни одной рукописи, принадлежащей автору.

Современные графологи, изучив подпись под «последней волей», сделали вывод, что он не привык держать перо в руке. Другие исследователи утверждают, что дрожащий почерк указывает на болезнь Шекспира.

Все эти факты породили ряд гипотез, что под именем Шекспира скрывается совершенно иное историческое лицо. Некоторые исследователи категорически утверждают, что Шекспир вовсе и не писал своих пьес. Более 50 кандидатов причислялось к авторам шекспировских произведений.

Псевдоним «Шекспир» был выбран неслучайно. На фамильном гербе де Веров изображен рыцарь с копьем в руке, а буквальный перевод Shake-speares – «потрясающий копьем».

Почти все пьесы Шекспира – яркая пародия на нравы двора, поэтому, прикрывшись псевдонимом, граф мог творить и дальше. Кроме того, Эдуард де Вер не мог публично объявить себя драматургом: в те времена сочинительство для народа было не к лицу для аристократов.

Он умер в 1604 году, неизвестно, где его могила, исследователи утверждают, что его произведения продолжали издаваться семьей под псевдонимом до 1616-го (как раз в этот год и умер Шекспир).

В 1975 году Британская энциклопедия подтвердила эту гипотезу, заявив: «Эдуард де Вер является самым вероятным претендентом на авторство пьес Шекспира».

К другим «авторам» лучших произведений Уильяма причисляли и Фрэнсиса Бэкона. Но он, будучи сам блестящим писателем, оставил литературное наследие, в котором прослеживался стиль, совершенно отличающийся от манеры шекспировского письма.

Компиляция материала – Fox

Т. ТАРХОВ, историк.

В Англии эпохи Елизаветы I (1558-1603) может поразить многое, в том числе готовность подданных Ее Величества слушать, смотреть и читать произведения на исторические темы. Польза от знания истории не подвергалась сомнению, равно как и способность людей извлекать уроки из прошлого.

Английский флот атакует испанскую Непобедимую армаду в Кале 28 июля 1588 года и наносит ей поражение, от которого Испания уже не оправилась. Фрагмент старинной миниатюры.

Илл. 1. Уильям Шекспир (1564-1616).

Шотландская королева Мария Стюарт. Обвиненная в заговоре, она была казнена 8 февраля 1587 года.

Панорама Лондона. Высокое здание на берегу Темзы - театр "Глобус" (он расположен левее центра). Гравюра 1616 года.

Королева Англии Елизавета I правила страной долго, с 1558 по 1603 год. Именно при ней английский театр подвергся энергичному обновлению.

Эдуард III - дед Ричарда II, от которого он унаследовал английскую корону, - присутствует на рыцарском турнире. Средневековая миниатюра.

На древней миниатюре Ричард II изображен с первой женой, леди Анной. Но наследников у него не было как в первом, так и во втором браке.

В 1397 году Ричард II арестовал своего дядю Томаса Вудстока, герцога Глостера, вставшего во главе дворянской оппозиции. Миниатюра XIX века.

1399 год - Ричард II свергнут с английского престола. Миниатюра посвящена эпизоду, когда Ричард II отдает себя под покровительство Девы Марии.

Сцена из драмы Шекспира "Король Генрих IV". Художник Дж. Гилберт. 1858 год.

Часть I. "РИЧАРД II"

"Стихи - архаика, и скоро их не будет", - констатировал Александр Кушнер, один из лучших поэтов современной России. В елизаветинской Англии ситуация складывалась противоположным образом. Страна покидала задворки Европы, спеша занять место на авансцене. Гибель в 1588 году испанской Непобедимой армады ясно показала, что Бог воюет на стороне англичан, но паписты не оставляли попыток вернуть непокорный Альбион под власть Рима. Эпоха требовала патетики, поэтому даже о политике и об истории предпочитали говорить стихами. И когда 8 февраля 1587 года голова Марии Стюарт скатилась с помоста в Фотерингее, англичанам поведала об этом "Отличная песенка, сочиненная ко всеобщей радости по поводу казни шотландской королевы". О делах давно минувших сочинялись стихотворные хроники и распевались баллады, а с театральных подмостков гремели монологи Горбодука (короля древних бриттов), Ирода и Цезаря, написанные белым или рифмованным стихом.

Представления давались во дворцах вельмож, в гостиничных дворах и на временных сценах, возведенных посреди площади. Впрочем, в Лондоне появились уже стационарные театры. Воды, пригодной для питья, в столице было мало, жажду горожане утоляли преимущественно элем (иногда довольно крепким). И поскольку театры с их разношерстной публикой представляли некую угрозу общественному порядку, их строили в стороне от исторического центра Лондона - Сити.

До XVI века театральная постановка была трех видов: либо миракль - живописное, но нудноватое действо на библейские темы, либо перелицовка какой-нибудь древнеримской пьесы (точнее, ее французской или итальянской переделки), либо грубая клоунада. Драматургия, в отличие от "чистой" поэзии, не считалась искусством, и пьеса принадлежала не автору (обычно анонимному), а труппе. Успеха добивались, демонстрируя убийства, потасовки и прочие действия, рассчитанные на внешний эффект. Чтобы достучаться до шумной и не слишком трезвой зрительской массы, актеры носились по сцене, яростно жестикулировали и не жалели голосовых связок.

Но в елизаветинскую эпоху усилиями нескольких сочинителей, прежде всего Кристофера Марло и Уильяма Шекспира, театральное дело подверглось энергичному обновлению. Не порывая с традицией (по числу убийств и иных ужасов пьесы драматургов-новаторов нисколько не уступали произведениям их безымянных предшественников), Марло и Шекспир создали сценические произведения, наполненные яркими характерами и написанные прекрасным английским языком. В них напряженность действия соединялась с глубиной мысли.

Шекспир наряду с традиционными пьесами написал ряд так называемых хроник (hIstorIes) - пьес на темы английской истории двух предшествующих столетий - благо этот период давал обильный материал для сценического воплощения. Свержение короля Ричарда II в 1399 году привело к власти дом Ланкастеров: Генрих IV, его сын Генрих V и внук Генрих VI последовательно правили Англией более полутора столетий, продолжая воевать на континенте ради завоевания французской короны (Столетняя война). Затем в ходе кровавой борьбы (Войны Алой и Белой розы) Ланкастеров сменили Йорки, которые спустя четверть века сами пали жертвой внутренних усобиц. Так английский престол достался Генриху Тюдору - деду королевы Елизаветы, в правление которой Шекспир родился и прожил бoльшую часть своей не слишком длинной жизни.

Свои хроники Шекспир создавал не в хронологическом порядке. Начав с правления последнего Ланкастера ("Генрих VI"), он затем описал события, приведшие к падению дома Йорков ("Ричард III"), а потом вернулся к временам становления и расцвета династии Ланкастеров ("Ричард II", "Генрих IV" и "Генрих V"). "Ричард II" не самая популярная и не самая яркая из пьес Шекспира, однако описываемый в ней период служит ключом к пониманию последующих исторических событий. Более того, судьба самой пьесы вплетена в политическую жизнь шекспировской эпохи.

Завязкой вековой драмы явилось, собственно, даже не свержение Ричарда II, а его восшествие на престол в 1377 году. Корона Англии тогда досталась десятилетнему внуку Эдуарда III в обход сыновей - Джона Гонта, Эдмунда Лэнгли и Томаса Вудстока. Гонт, получивший титул герцога Ланкастерского, возглавил правительство при малолетнем племяннике Ричарде II. Война, которую Англия вела во Франции, требовала больших расходов, и Гонт впервые в английской истории ввел всеобщий подушный налог для всех подданных старше пятнадцати лет.

Ответом стал мятеж вилланов (свободных крестьян, обязанных лорду оброком и иными повинностями). Согласно хронике, он вспыхнул в конце мая 1381 года случайно: сельский ремесленник Уот Тайлер огрел молотом сборщика, слишком грубо объяснявшего, почему дочка Тайлера кажется достаточно взрослой, чтобы заплатить за нее налог, и соседи Тайлера дружно встали на его защиту. Во время волнений, охвативших весь юго-восток Англии, было сожжено и разграблено множество монастырей и поместий, включая дворец Джона Гонта "Савой". Когда повстанцы вступили в Лондон, столичные ремесленники-англичане воспользовались этим, чтобы расправиться с конкурентами-фламандцами.

Четырнадцатилетний Ричард II проявил тогда чудеса самообладания и коварства. Во время свидания повстанцев с королем на рыночной площади в Смитфилде мэр Лондона ударил экспансивного Тайлера булавой, а один из королевских рыцарей, подъехав сзади, добил его мечом. Этот безрассудный поступок мог повести к гибели всей правящей верхушки, но Ричард отвлек внимание повстанцев, крикнув: "Что, мои верные люди, уж не хотите ли вы убить короля? Не горюйте о своем вожде: я сам буду вашим командующим! Следуйте за мной, и я дам вам все, чего вы требуете!" Когда же вилланы, получив из рук короля желанную хартию, покинули Лондон, Ричард объявил свои обещания недействительными и разослал по деревням карательные отряды, вешавшие людей без суда. "Ужаснулся народ при виде такого множества тел, висящих при свете дня, и опечалился он, видя, что многие как изгнанники покидают родную землю", - пишет автор хроники.

На портретах Ричард II изображен элегантным красавцем с густыми русыми волосами. Одевался изысканно и тщательно, очень заботился о внешности и прическе, обожал изысканные блюда. Эгоистичный и одержимый манией величия, он был, кажется, значительно культурнее большинства своих предшественников: привечал художников, артистов, писателей, любил слушать чтение и даже сам читал книги. Будучи эмоционально неуравновешенным, Ричард какое-то время мог скрывать свои чувства и интриговать втихую, но подчас его охватывали припадки ярости. И этот же человек бывал великодушным и верным дружбе, - к сожалению, его "друзья" обычно являли собой не лучший образчик человеческой породы.

Главной проблемой Ричарда оставались отношения с лордами, и прежде всего с братьями отца. Если Эдмунд Лэнгли, герцог Йоркский, сохранял полную лояльность, то о намерениях Джона Гонта Ланкастера трудно сказать что-то определенное. В 1384 году на заседании парламента монах-кармелит Джон Лэтимер в присутствии самого Ричарда заявил, что Гонт замышляет убийство короля. Лорды схватили монаха и после пыток убили.

Но особенно строптиво вел себя младший из дядьев, герцог Глостерский Томас Вудсток. Его поддерживали другие лорды, в том числе сын Гонта Генрих Болингброк (его так называли по имени замка, где он родился) и Томас Моубрей, герцог Норфолкский. Именно с их помощью парламент добился казни ближайших друзей Ричарда. Однако король воспользовался борьбой различных группировок и 5 мая 1389 года, когда Гонта не было в Лондоне, объявил, что впредь намерен править самостоятельно.

Если с лордами Ричард враждовал изначально, то с общинами Англии он пытался поддерживать хорошие отношения. Однако его политика все больше входила в противоречие с интересами средних слоев. Воевать Ричард не любил, поэтому с Францией было заключено длительное перемирие. Чтобы закрепить его, Ричард взял в жены Изабеллу Валуа, шестилетнюю дочь французского короля Карла VI. Но, как это не покажется странным, перемирие противоречило чаяниям большинства англичан. Война-то ведь велась наемным войском и на чужой территории, страдало от нее лишь французское население, в то время как в Англию шел постоянный приток награблен ной добычи. И то, что изобилие кончилось, раздражало очень многих людей во всех слоях общества.

Непопулярности короля способствовала и неудачная кампания в Ирландии. А главное, расточительному Ричарду, окруженному жадными фаворитами, даже в условиях мира вечно не хватало денег. Он раздавал в аренду фаворитам королевские имения и прибегал к прямому вымогательству, заставляя богатых людей вносить в казну произвольные суммы. Чтобы получить от парламента одобрение этих поборов, Ричард в полной мере использовал, говоря современным языком, административный ресурс. Выборы в палату общин были подтасованы, избранных депутатов собрали вдали от Лондона и окружили преданными королю валлийскими лучниками. В этих отнюдь не тепличных условиях парламент утвердил за Ричардом пожизненное право собирать пошлину, а затем передал свои полномочия комитету, находящемуся под полным контролем короля.

В 1397 году Глостер, Болингброк, Моубрей и еще несколько лордов составили заговор против короля. Однако Моубрей выдал соучастников, все они были схвачены, а к арестованному Глостеру Ричард подослал наемных убийц.

Действие шекспировской пьесы начинается вскоре после этих событий. Относительно двух предшествующих десятилетий правления Ричарда II автор оставляет зрителя в неведении, но о накопившихся претензиях к королю ему сообщают второстепенные персонажи - лорды Уиллоби и Росс:

Король наш - не король. Им управляют
Презренные льстецы…
Он подати умножил непомерно, -
И отшатнулся от него народ;
Он пеню ввел за родовые распри, -
И отшатнулось от него дворянство…
Не войнами он разорил страну,
Он войн не вел. В бесславных разговорах
Все отдал, что в боях стяжали предки…

(Цитаты из "Ричарда II" даны в переводе М. Донского.)

И наконец, едва ли не самое страшное, с точки зрения англичанина: король - несостоятельный должник!

Кого, казалось бы, в 1595 году могли взволновать события двухсотлетней давности? Однако между Англией времен Ричарда II и Елизаветы I сходства было не меньше, чем различий. Страна вновь вела войну во Франции, правда, уже не ради завоевания французской короны, а чтобы поддержать протестантскую партию, возглавляемую Генрихом Наваррским. Все так же доставляла хлопоты Ирландия. И даже "лица фламандской национальности" по-прежнему находились в центре общественных страстей: Кристофер Марло, убитый в 1593 году в пьяной потасовке, незадолго до того оказался замешанным в деле о памфлетах, разжигающих ненависть к фламандцам... Происходящее на сцене легко находило отзвук в душах зрителей.

Общий ход событий и характер взаимоотношений между персонажами Шекспир воспроизводит в согласии с хрониками, хотя происходящее на сцене не вполне совпадает с исторически ми данными. Так, не слишком правдоподобны сетования королевы по поводу несчастий ее мужа, учитывая гомосексуальные наклонности Ричарда и то обстоятельство, что Изабелле в ту пору было всего девять лет. Главное, однако, в другом: под воздействием авторской фантазии реальность, как в раскаленном воздухе, начинает дрожать и двоиться.

В первой сцене первого акта Шекспир выводит на сцену Болингброка и Моубрея. Они клянутся в верности королю и обвиняют друг друга в измене, готовясь доказать свою правоту принятым тогда способом - в поединке. И если один из них победит, его придется оправдать, Ричард же не верит ни тому, ни другому. Поэтому он запрещает поединок, и оба противника отправляются в изгнание. При этом король еще и обвиняет Болингброка в популизме:

Заметили, с каким смиреньем льстивым
Подлаживался он к простонародью,
Как в души к ним старался он пролезть,
Как он рабам отвешивал поклоны,
Стараясь показать, что он страдалец,
Что изгнана любовь народа с ним.

Некоторые историки согласны с такой оценкой. Они считают, что недовольство Ричардом не переросло бы в мятеж, если бы неосмотрительность короля не предоставила массам "способного и беспринципного лидера" в лице Болингброка.

Отец Болингброка, Джон Гонт, в изображении Шекспира предстает идеальным подданным. Он отказывается мстить королю за гибель своего брата Глостера:

Один судья здесь - Бог; его наместник,
Помазанный божественным елеем,
Повинен в этой смерти. Пусть же небо
Само отмстит; а я поднять руки
На Божьего избранника не смею.

Вот и теперь в качестве члена королевского совета Гонт голосует за изгнание сына. Монолог, в котором Гонт восхваляет Англию ("сей новый рай земной, второй Эдем, от натисков безжалостной войны самой природой сложенная крепость"), приобрел большую популярность и неоднократно переиздавался отдельно от пьесы.

Ричарду, однако, простой лояльности мало, поскольку понимает, что в душе Гонт его осуждает. Избавившись от одного дяди, он надеется на скорую смерть другого. Шекспир заставляет Гонта перед смертью высказать в лицо племяннику все, что думает о его правлении: "Помещик ты, внаем сдающий ферму, а не король", "кишат льстецы в зубцах твоей короны", а заканчивает проклятием: "Живи с позором. Вечен твой позор!" 3 февраля 1399 года Гонт умирает, и Ричард совершает очередной акт произвола: владения Гонта, которые вместе с титулом герцога Ланкастерского должен унаследовать Болинг-брок, конфискуются в казну. Для большинства лордов это становится последней каплей: ведь принцип наследования не менее священен, чем долг по отношению к монарху. И когда в мае ограбленный королем Болингброк высаживается в Англии, лорды один за другим переходят на его сторону.

Со смертью Гонта на передний план выдвигается последний оставшийся в живых дядя короля - Эдмунд Лэнгли, герцог Йоркский. Он еще более безупречен, чем его старший брат, никогда не давал повода заподозрить себя в самостоятельности суждений, именно его Ричард, отправляясь на войну с ирландскими повстанцами, оставляет "на хозяйстве". И Йорк оправдывает доверие, до последнего защищая племянника-короля от племянника-претендента:

Я знаю, что племянник мой обижен,
И для него я сделал все что мог.
Но вторгнуться с оружьем, пробиваться
К своим правам неправедным путем, -
То значит быть мятежником.

Однако эти эскапады носят словесный характер и завершаются неожиданным обращением к мятежникам: "Я вам не друг, но и не враг". Болингброк, недостаточно уверенный в своих силах, вину за изъяны правления благоразумно возлагает на королевских фаворитов: "Прекраснейший, светлейший государь обезображен вами и растлен". Кажется, стороны близки к компромиссу. Смысл происходящего выглядит предельно ясным: порок наказан, справедливость торжествует. Но проницательный зритель не спешит в это поверить: ведь идет лишь середина третьего акта.

И автор не обманывает зрительских ожиданий. Как и подавляющее большинство тогдашней театральной публики, он вовсе не революционер, поэтому образ вернувшегося из Ирландии Ричарда очень быстро претерпевает изменения. Капризный и жестокий тиран чем дальше, тем больше превращается в лирического героя, в страдальца, произносящего трогательные монологи. Он тешит себя иллюзией, что его соперник осознает глубину своего морального падения и "покраснеет от стыда измены, не в силах вынести сиянья солнца". Он уверен, что находится под Божьей защитой:

Не смыть всем водам
яростного моря
С монаршего чела
святое миро.
И не страшны
тому людские козни,
Кого Господь
наместником поставил.

Однако известие об измене валлийцев лишает Ричарда надежды, и бравада сменяется приступом стоицизма. Он утратил власть? - Но вместе с тем и ее тяготы. Болингброк в двух шагах от трона? - Но он такой же раб Господень, как и все остальные. Народ бунтует? - Что ж, народ отягчен грехами перед Богом и своим королем. Ричард впадает в депрессию: "Молчите о надеждах, - поговорим о смерти, о червях". И начинает понимать, что не только Болинг-брок, но и сам он всего лишь человек: "Ведь, как и вы, я насыщаюсь хлебом, желаю, стражду и друзей ищу, я подчинен своим страстям, - зачем же вы все меня зовете "государь"?"

Исторический Ричард, даже всеми покинутый, видимо, еще надеялся в очередной раз обмануть своих врагов. Получив от Болингброка гарантии безопасности, он встретился с ним и, приняв сердечный вид, поздравил с возвращением на родину. Болинг-брок держался с холодной почтительностью. Объяснив свое досрочное возвращение жалобами народа на несправедливость Ричарда, он обещал "помочь" королю управлять государством. Тот со смиренным видом согласился: "Мой дорогой кузен, если это угодно вам, это угодно и мне".

Сценический Болингброк, как и исторический, прекрасно понимает, что обещания, вырванные под давлением, не будут стоить ни гроша, если Ричард останется на троне. Даже садовник знает, что с королем покончено: "Унижен он, а будет и низложен". Но Шекспир не раскрывает зрителю мотивы действий Болингброка. Он просто показывает, как мятежный принц шаг за шагом переходит ту грань, которая отделяет восстановление справедливости от посягательства на священное право монарха издеваться над подданными.

Твердокаменный Йорк (последний дядя короля) еще грозит мятежнику карой Господней и восхваляет величие Ричарда ("смотрите, вот и сам король! подобен он покрасневшему от гнева солнцу, когда оно восходит в небеса"). Но и он вынужден констатировать: "Все в нашем государстве вкривь и вкось". Развязанный Болингброком мятеж привел не просто к кризису власти, а к нарушению установленного Богом порядка. Капитан валлийских стрелков перечисляет дурные приметы (засохли лавровые деревья, на небе полно метеоров, месяц окрасился в красный цвет) и их последствия:

Богатые мрачны, а чернь ликует:
Одни за выгоды свои боятся,
Другие от войны себе ждут выгод.

В этих условиях благородный Йорк выступает в довольно двусмысленной роли, сообщая Болингброку о согласии заключенного в Тауэр Ричарда "добровольно" расстаться с короной:

Взойди на трон, раз он с него сошел.
Взойди! Да здравствует король наш Генри!

В самом деле, Ричард, окончательно пав духом, ставит подпись под документом, в котором признает себя неспособным управлять государством и отрекается от престола. Сразу вслед за тем созванный Болингброком парламент наспех составляет обвинение против короля. 29 или 30 сентября на заседании парламента объявляется об отречении Ричарда, а 10 октября Болингброк коронуется в качестве короля Англии Генриха IV. Один лишь епископ Карлайль отвергает такой способ передачи трона:

Как может подданный судить монарха?
А подданные Ричарда - здесь все!

В уста Карлайля Шекспир вкладывает пророчество о грядущих бедах, которыми стране предстоит расплатиться за совершенное беззаконие:

Кровь павших англичан удобрит землю,
И многие грядущие века
Оплачут горько это злое дело;
К язычникам переселится мир,
А здесь междоусобья разгорятся,
Восстанет брат на брата, род на род.
Насилье, страх, разруха и мятеж
Здесь будут жить…

По мере приближения развязки сценический Ричард все более вызывает жалость. Его принуждают публично повиниться в совершенных преступлениях. Ричард не отрицает своей вины, он лишь умоляет пощадить его самолюбие, однако в этой малости ему отказано. Его отправляют подальше от столицы, в замок Помфрет на северо-западе страны. В заточении он музицирует и горько кается в том, что пренебрегал долгом государя: "Я здесь улавливаю чутким ухом фальшь инструментов, нарушенье строя, а нарушенье строя в государстве расслышать вовремя я не сумел". Более того, он осознает свое бессилие как общечеловеческую участь:

Но кем бы я ни стал -
И всякий, если только человек он,
Ничем не будет никогда доволен
И обретет покой, лишь став ничем.

Пока душа побежденного в преддверии вечности очищается от мирской шелухи, победитель все глубже погружается в скверну. 14 февраля 1400 года Ричард внезапно умирает. Ходят слухи, что он убит по приказу Болингброка. Рассказывают, что, когда убийцы во главе с Экстоном вошли в камеру, Ричард выхватил у одного из них секиру и успел уложить четверых, прежде чем сам пал замертво также под ударом секиры. Некоторые, впрочем, полагают, что Ричарда просто уморили голодом, но Шекспир для сценического воплощения выбрал более драматичный вариант.

Свержение и убийство Ричарда II современники Шекспира воспринимали как исходное звено в цепи усобиц, охвативших Англию в XV веке. Сейчас, разумеется, было бы смешно видеть в "войне роз" искупление совершенного греха. Однако нельзя и преуменьшать роль, которую сыграли вопросы престолонаследия.

По российским меркам, позволяющим причислять к Романовым монархов, не имевших к этой фамилии почти никакого отношения, английская щепетильность выглядит несколько смешно. Говорить о Ланкастерах и Йорках как о династиях можно лишь с оговорками: и те и другие являлись почти равноправными ветвями дома Плантагенетов. Ричард II, будучи дважды женат, не оставил ни законного, ни внебрачного потомства; родных братьев у него не было. К кому же должен был перейти престол, как не к его двоюродному брату? Однако для Англии, с древнейших времен жившей по закону и обычаю, юридическая и моральная безупречность процесса передачи короны имела огромное значение. Болингброк же, вопреки господствовавшим представлениям о божественной природе королевской власти, избранием на престол был обязан вооруженному перевороту и голосованию в парламенте.

Впрочем, в 1399 году ситуация выглядела еще достаточно просто. Отец Ричарда Эдуард Черный Принц был первым сыном Эдуарда III, отец Болингброка Джон Гонт Ланкастер - третьим, Эдмунд Лэнгли Йорк - четвертым; поэтому Болингброк имел явные преимущества. Однако позже положение запуталось окончательно. Дело в том, что существовала еще одна линия потомков Эдуарда III, восходившая к его второму сыну - Лайонелю. Внук Лайонеля Роджер Мортимер, доживи он до 1399 года, имел бы больше прав на корону, нежели отпрыск Гонта. Однако Роджер умер за год до свержения Ричарда, не оставив мужского потомства. Но спустя несколько лет после воцарения Болингброка дочь Роджера Анна вышла замуж за внука Эдмунда Лэнгли, обладателя титула герцога Йоркского. Их-то сын Ричард, основываясь на своих правах по материнской линии, впоследствии предъявил Ланкастерам счет, платить по которому пришлось всей Англии. А поскольку проблема законности престолонаследия и допустимости смещения помазанника Божия была чрезвычайно актуальна и во времена Шекспира, она заняла одно из центральных мест в его драматургии.

Болингброк, превратившись в Генриха IV, в меру своих сил пытается вывести Англию из хаоса. Страна еще охвачена волнениями, но командиры карательных отрядов уже шлют в Лондон головы мятежников. Сыну Йорка, замешанному в заговоре, король сохраняет жизнь, как и непокорному Карлайлю. Зато убийца Ричарда вместо ожидаемой награды слышит от него: "Прочь, Экстон, прочь! Поступок твой ужасен!" На нетактичное напоминание Экстона, что мысль об убийстве Ричарда внушена ему самим Генрихом, тот с железной логикой отвечает:

Порою нужен яд - и все ж он мерзок.
Убийца гадок мне, убитый - мил.

Пробившись на трон "сквозь дождь кровавый", Болингброк призывает всех облечься в траур, а сам отправляется паломником в Палестину. Однако это уже не может отвратить грядущие несчастья и спасти его потомков от небесной кары.

Подпись иллюстрациям

Илл. 1. В эпоху Елизаветы I театральное дело, столь любимое в Англии, претерпело большие изменения. Среди первых драматургов-новаторов, заложивших основы современного театра глубокой мысли и ярких характеров, был и Шекспир. (О некоторых особенностях его театра см. также "Наука и жизнь" № 4, 1988 г., статью "Путешествие в театр Шекспира".)

* Валлийцы - жители Уэльса, потомки бриттов, населявших Британию до завоевания ее англосаксами.

Глава VI Англия времен Шекспира (15 64 – 1616)

После экономических и религиозных волнений среднего периода эпохи Тюдоров наступил золотой век Англии. Золотые века не бывают сплошь из золота, и они никогда не долговечны. Но Шекспиру посчастливилось жить в самое лучшее время и в такой стране, где, не зная почти никаких помех и всесторонне поощряемые, могли развиваться высшие способности человека. Лес, поля и город – все они были тогда подлинным совершенством и были необходимы для создания совершенного поэта. Его соотечественники, еще не закабаленные машинами, были вольными творцами и созидателями. Их умы, освобожденные от средневековых оков, еще не были опутаны пуританским или каким-либо другим современным фанатизмом. Англичане эпохи Елизаветы были влюблены в самое жизнь, а не в какой-то теоретический призрак жизни. Широкие слои общества, освобожденные теперь от гнета нищеты, чувствовали подъем душевных сил и выражали его в остроумных изречениях, музыке и пении. Английский язык достиг полнейшей красоты и силы. Мир и порядок наконец воцарились во всей стране, даже во время морской войны с Испанией. Проводившаяся до тех пор политика страха и угнетения на несколько десятилетий стала более простой и сводилась к служению женщине, которая была для своих подданных символов их единства, процветания и свободы.

Ренессанс, задолго перед этим переживший снова весну на своей родине в Италии – где теперь жестокие морозы погубили его, – достиг наконец, хотя и с опозданием, своего торжествующего лета на этом северном острове. Во времена Эразма Ренессанс в Англии ограничивался кругом ученых с королевского двора. Во времена Шекспира он, в некоторых от ношениях, дошел до народа. Библия и классическая культура древнего мира больше уже не оставались достоянием немногих ученых. Благодаря классическим школам классицизм проникал из кабинета ученого в театр и на улицу, из ученых фолиантов в народные баллады, которые знакомили самые простонародные аудитории с «Тиранией судьи Аппия», «Злоключениями царя Мидаса» и другими великими сказаниями греков и римлян. Древнееврейский и греко-римский образы жизни, воскрешенные из могил далекого прошлого волшебством науки, стали понятны англичанам, которые воспринимали их не как мертвый археологический материал, а как новые области воображения и духовной силы, которые свободно смогут найти свое преломление в современной жизни. В то время как Шекспир превращал «Жизнеописания» Плутарха в своего Юлия Цезаря и своего Антония, другие использовали Библию как основу для создания новых форм жизни и мышления религиозной Англии.

И в эти плодотворные годы царствования Елизаветы «узкие моря», в бурях которых английские моряки закалялись в течение столетий, расширились в беспредельные океаны мира; здесь на вновь открытых берегах отважная и предприимчивая молодежь искала в торговле и сражениях романтических приключений и добивалась богатств. Молодая жизнерадостная Англия, излечившаяся наконец от навязчивой идеи Плантагенетов завоевать Францию, осознала себя как островное государство, судьбой связанное с океаном, с радостью почувствовавшее после бури, которую несла ей Армада, свою безопасность и свободу, которую могли дать ей охраняемые моря; тогда еще бремя далеких земель империи не лежало на ее плечах.

Разумеется, была и оборотная сторона всего этого, как бывает во всякой картине человеческого благополучия и поведения. Жестокие нравы прошлых столетий не могли быть изжиты легко и быстро. Заокеанская деятельность англичан Елизаветинской эпохи не считалась с правами негров, которых они увозили в рабство, или с правами ирландцев, которых они грабили и убивали; даже некоторые из благороднейших англичан, такие, как Джон Хокинс на Золотом Береге и Эдмонд Спенсер в Ирландии, не отдавали себе отчета в том, посеву каких семян зла они способствовали. Да и в самой Англии женщине, преследуемой соседями, считавшими ее ведьмой; иезуитскому миссионеру, четвертуемому живым на эшафоте; унитарианцу, сжигаемому на костре, и пуританину-диссиденту, которого вешали или «заковывали в железные оковы в страшных и отвратительных тюрьмах», – всем им мало радости принесла эта великая эпоха. Но в елизаветинской Англии такие жертвы были не так многочисленны, как в других местах Европы. Мы избежали пучин бедствий, в которые были ввергнуты другие народы: испанской инквизиции, массовых мученичеств и убийств, которые обратили Нидерланды и Францию в место кровавой бойни, совершаемой во имя религии. Наблюдая все это через Ла-Манш, англичане радовались, что живут на острове и что мудрая Елизавета – их королева.

Как некогда исследователь старины Леленд объехал Англию Генриха VIII и записал свои наблюдения, так величайший из всех наших исследователей Уильям Кемден объездил счастливое королевство Елизаветы и увековечил его в своей книге «Британия». Незадолго до него священник Уильям Гаррисон и после него путешественник Файнс Морисон оставили нам картины английской жизни своего времени, которые можно с удовольствием сопоставить с еще более живыми и блестящими образами Шекспира.

По всей вероятности, численность населения Англии и Уэльса к концу царствования королевы превышала четыре миллиона, то есть равнялась одной десятой части ее современного населения. Более четырех пятых населения жило в сельской местности, но значительная часть его была занята в промышленности, поставляя деревне почти все необходимые ей промышленные товары или работая на более широкий рынок в качестве ткачей, горнорабочих, рабочих каменоломен. Большая часть населения обрабатывала землю или разводила овец.

Даже многие из городского населения, составлявшего меньшую часть населения страны, уделяли земледелию хотя бы часть своего времени. Провинциальный город средней величины имел до 5000 жителей. Города не были перенаселены, и в них было много красивых парков, фруктовых садов и хозяйственных построек, перемежающихся с рядами мастерских и лавок. Некоторые небольшие города и порты находились в состоянии упадка. Отступление моря, занесение илом русла рек, увеличение размеров кораблей, требующих более обширных гаваней, продолжающееся перемещение суконной и других мануфактур в деревни и хижины – все это было причинами упадка некоторых старых центров промышленности и торговли.

В целом население в городах все же возрастало. Йорк – столица севера; Норидж – крупный центр торговли сукном, ставший убежищем квалифицированных мастеров, бежавших из Нидерландов от герцога Альбы; Бристоль с его меркантильной системой и внутренней торговлей, совершенно независимый от Лондона, – эти три города были городами особой категории, с 20 тысячами жителей в каждом. Новые океанские условия морской торговли благоприятствовали развитию и других портовых городов на западе, вроде Бидефорда.

Но из всех их Лондон, все более и более сосредоточивавший в себе внутреннюю и внешнюю торговлю страны, росший за счет многих малых городов, был уже по своей величине чудом не только в Англии, но и в Европе. Когда умерла Мария Тюдор, в Лондоне было приблизительно 100 тысяч жителей, а когда умерла Елизавета, число жителей в нем достигало уже 200 тысяч. Еще более быстрым был рост населения в городских «вольных округах», за старыми стенами города; в центре Сити имелись небольшие открытые площади и дома с садами, дворами и конюшнями. Несмотря на периодические посещения чумы («черной смерти») и появление нового лихорадочного эпидемического заболевания – «потогонной болезни», Лондон Тюдоров был сравнительно здоровым и число смертей в нем было меньше числа рождений. Он еще не бы таким перенаселенным, каким сделался в начале XVIII столетия, когда его разросшееся население стало ютиться в трущобах, все более оторванное от деревни и более нездоровое, хот чума к этому времени уже исчезла, уступив место оспе и тифу.

Лондон во времена королевы Елизаветы по своим размерам, богатству и мощи был самым крупным центром королевства. Его влияние в социальном, культурном и политическом отношениях было велико и обеспечило успех протестантской революции в XVI столетии и парламентской революции в XVII столетии. Территория лондонского Сити была теперь твердыней чисто гражданского и торгового общества, которому в его границах не угрожало никакое соперничающее влияние. Крупные мужские и женские монастыри средневекового Лондона исчезли, миряне взяли верх и перестраивали свою религию в городских церквах и в собственных домах по протестантскому или какому-либо другому образцу, в соответствии со своими желаниями. Ни монархия, ни аристократия не имели никакого оплота в пределах Сити. Королевская власть расположилась вне Сити, в Уайтхолле и Вестминстере, с одной стороны, и в Тауэре – с другой. Высшая знать также оставила свои средневековые кварталы в Сити и перебралась в дома на Стрэнде или в Вестминстере, по соседству с двором и парламентом. Власть и привилегии мэра и горожан с их грозной милицией создали государство в государстве – чисто буржуазное общество внутри обширной Англии, которая все еще оставалась монархической и аристократической. Пример Лондона действовал на всю страну.

Проблема снабжения Лондона продовольствием во времена Тюдоров играла решающую роль в аграрной политике графств страны; влияние этой проблемы ощущалось – в разной степени – даже далеко за ее пределами. Продукты питания требовались в столицу в большом количестве для населения и лучшего качества для столов богачей. Кент с его огороженными полями, уже называвшийся «садом Англии», был специально лондонским фруктовым садом; он был «богат яблоками без счета, а также вишнями». Ячмень Восточной Англии, идущий через города, изготовляющие пиво, вроде Ройстона, удовлетворял ежедневную потребность лондонцев в питье; между тем Кент и Эссекс учились возделывать хмель для придания вкуса и запаха своему пиву. Наконец, пшеница и рожь, из которых в Лондоне пекли хлеб, выращивались во всех юго-восточных графствах.

Таким образом, большой рынок столицы способствовал изменению аграрных методов обработки, вынуждая области, более пригодные для какой-нибудь особой культуры злаков, специализироваться именно на ней. Как отметил топограф Норден, «близ Лондона иной тип земледельца, или, вернее, йомена, который трудится на пустырях джентльменов… и который, имея много корма для скота», продает жирный скот в Смитфилде, «где он сам запасается тощим скотом. Имеются также и такие, которые живут перевозкой продуктов для других и с этой целью держат повозки и фургоны и отвозят в Лондон молоко, муку и другие предметы, извлекая из этого хороший доход». В областях, так благоприятно расположенных, стимул для огораживания земли был силен.

Лондон времен последних Тюдоров и первых Стюартов

Кроме Лондона, были и другие рынки для сбыта земледельческой продукции. Немногие города (если вообще такие были) могли выращивать на «городских полях» все пищевые культуры, которые им требовались, и обойтись без закупок извне. И даже в деревне, если в одной сельской области был плохой урожай, можно было закупить через посредников излишек урожая в других областях, если только по всей Англии не было неурожая, когда (может быть, один раз в десятилетие) в большом количестве импортировались продукты из-за границы. В нормальные годы некоторая часть английского зерна экспортировалась. Хантингдоншир, Кембриджшир и другие области долины реки Уз отправляли большое количество пшеницы через Кингс-Линн и залив Уош в Шотландию, Норвегию и нидерландские города. В Бристоль и в западные города шли в большом количестве продукты питания из житницы Центральной Англии, с открытых полей юго-восточного Уорикшира, из «Фелдона», лежащего между рекой Эйвон и хребтом Эджхилл. Но другая половина Уорикшира, лежащая на северо-запад от Эйвона, как отмечают Леленд и Кемден, была лесистая, с редко рассеянными пастушескими селениями; это был Арденский лес. Таким образом, извивающийся Эйвон, перекрытый знаменитым Стратфордским мостом с «четырнадцатью арочными каменными пролетами», отделял пустынный лес от населенных пахотных областей. Уроженец этого города, лежащего на берегу реки, мог еще в юношеские годы наблюдать во время прогулок прекрасную дикую природу на одном берегу реки и наиболее характерные типы людей – на другом.

До XVIII столетия с его высоко капитализированным фермерским хозяйством было невозможно вырастить столько пшеницы, чтобы прокормить все население страны. Овес, пшеница, рожь, ячмень – все произрастало в большей или меньшей мере в зависимости от почвы и климата. Овес преобладал на севере; пшеницу и рожь сеяли во многих частях Англии, за исключением юго-запада, где ржи было мало. Повсюду изобиловал ячмень, и большая часть его шла на изготовление пива. На западе, богатом яблоневыми садами, пили сидр, а из груш Вустершира приготовляли грушевку, которую Кемден осуждал как «поддельное вино, холодное и в то же время вызывающее брожение в желудке». Во всех частях Англии деревня выращивала различные злаки для собственного потребления, и ее хлеб часто был смесью различных видов зерна. Фаине Морисон, хорошо знакомый с главными странами Европы, писал вскоре после смерти Елизаветы:

«Английские земледельцы едят черный ячменный и ржаной хлеб и предпочитают его белому хлебу, как остающийся дольше в желудке и не так скоро переваривающийся при их работе; но горожане и дворяне едят больше чистый белый хлеб; в Англии произрастают в изобилии все виды зерновых. Англичане имеют в изобилии молочные продукты, все сорта мяса, птицы и рыбы и всякой хорошей снеди. Англичане едят много оленьего мяса: они убивают самцов – летом и самок – зимой; из их мяса они делают паштет, и этот паштет является лакомством, редко встречающимся в каком-либо другом королевстве. Да в одном графстве Англии я, пожалуй, видел больше оленей, чем во всей Европе. Ни в одном королевстве мира нет такого количества голубятен. Точно так же соленая свинина является особым кушанием англичан, неизвестным другим народам. Английская кухня больше всего славится у других народов разными способами приготовления жареного мяса».

Этот много странствовавший путешественник хвалит затем нашу баранину и говядину как лучшие в Европе и нашу ветчину как лучшую, за исключением вестфальской: «Английские жители [продолжает он] едят кур почти так же часто, как мясо, а гусей они едят в два сезона: когда они откармливаются на ниве после уборки урожая и когда они подрастают к празднику Троицы. И хотя считается, что зайцы вызывают меланхолию, все же их едят так же, как оленину, в жареном и вареном виде. У них также очень много кроликов, мясо которых жирное, нежное и более приятное, чем то, которое я ел в других странах. Германские кролики более похожи на жареных кошек, чем на английских кроликов».

Мясо и хлеб были главной пищей. Овощей ели мало, и только с мясом; из капусты делали похлебку. Картофель только, что появи лся на некоторых огородах, но его еще не выращивали, подобно злакам, на полях. Пудинг и компоты из фруктов еще не занимали столь значительного места в питании англичан, как в более поздние столетия, хотя сахар уже получали в умеренных количествах из средиземноморских стран. Обед – главная трапеза – обычно был в 11 или 12 часов, а ужин – примерно через 5 часов после обеда.

Поскольку английская деревня как в западных областях старого огораживания, так и в районах «сплошных» открытых полей все еще сама производила свои продукты питания, то основой английской жизни было натуральное сельское хозяйство. Но, как мы уже видели, сама обеспечивающая себя деревня производила шерсть и предметы питания также и для некоторых специальных внутренних и заграничных рынков. «Промышленные культуры» начинали также широко входить в употребление: лен рос в некоторых частях Линкольншира; поля вайды и марены и обширные поля шафрана в Эссексе снабжали красильщиков сукна, прежде зависевших от заграничного импорта.

Такая специализация для удовлетворения рынка требовала огораживания и индивидуальных методов земледельческой обработки. Новые распашки лесных, болотистых местностей и пустырей теперь всегда обносились изгородью и обрабатывались индивидуально. Площадь открытых полей и общинных пастбищ не увеличивалась, в то время как общая площадь обрабатываемых земель возрастала. Хотя площадь запустелых открытых полей уменьшилась лишь незначительно, но относительно она составляла в королевстве гораздо меньшую часть сельскохозяйственных земель по сравнению с ее прежним удельным весом.

Именно области низин с глинистой почвой производили излишек зерна для внутреннего и заграничного рынков. Овцы, руно которых скупалось у торговцев шерстью и слуг жило сырьем для суконной промышленности, паслись на тощих гористых пастбищах, чередующихся на нашем острове с глинистыми долинами. Меловые холмы и нагорные равнины – Чилтерн, Дорсетские высоты, остров Уайт, Котсуолд, горные хребты Линкольна и Норфолка и обширные вересковые заросли севера – всегда обеспечивали страну лучшей шерстью. Иностранные и отечественные путешественники по тюдоровской Англии поражались стадам, пасшимся на таких холмах; каждое стадо было столь крупным и их было так много, как ни в одной другой стране Европы. В менее плодородных частях Англии овцы часто были очень истощенными и чуть ли не умирали с голоду, но шерсть их считалась самой ценной во всем мире благодаря определенным качествам, зависящим каким-то образом от той почвы, на которой овцы паслись.

Возросший спрос на овец и на крупный рогатый скот во времена Тюдоров являлся, как мы видели, причиной некоторых в высшей степени непопулярных огораживаний пахотных глинистых земель для использования их в качестве пастбищ. Овцы в долинах были жирнее, но их шерсть была менее добротной, чем у тощих овец на гористых землях. Тем не менее новые низменные пастбища имели свою ценность: хотя шерсть пасущихся на них овец была менее тонкой, спрос на грубую шерсть также возрастал, а возросшее количество баранины и говядины полностью потреблялось этим счастливым и гостеприимным поколением, плотоядность которого удивляла иностранцев, привыкших более к мучной пище. В царствование Елизаветы центральные области по-прежнему дополняли растительную пищу мясной посредством разведения овец и рогатого скота. Регби «изобиловал бойнями», Лестершир и Нортгемптоншир славились своими ярмарками рогатого скота. Благодаря огромному количеству рогатого скота в стране кожевенная промышленность была полностью обеспечена сырьем: южные англичане носили обувь на коже и презирали деревянные башмаки, которые носили иностранцы, хотя на севере, где население было более бережливым, многие носили деревянные башмаки, а шотландские парни и девушки ходили босыми.

Разведение лошадей не отставало от все возрастающего спроса на них. Все чаще стали запрягать лошадь вместо вола в повозку и в плуг, и рост общего благосостояния страны повышал спрос на верховых лошадей, как мы в хорошие годы предъявляем больший спрос на автомашины. Во многих частях Йоркшира и на торфяных болотах беспокойном шотландской границы разведение лошадей и рогатого скота было важнее, чем овцеводство, которое стало преобладающим здесь лишь позднее, в более спокойные времена. Не овец, а рогатый скот угоняли пограничные разбойники во время своих полуночных набегов.

Хотя овцы и рогатый скот разводились теперь в Англии в большом количестве, но по нашим современным нормам они были малы и тощи, пока их порода не улучшилась в XVIII столетии. Дело в том, что тогда еще не были найдены правильные способы их кормления в зимнее время. Система открытых полей, все еще преобладавшая в одной половине страны, не обеспечивала сельское хозяйство ни помещениями для скота, ни подножным кормом.

Один район Англии – обширная болотистая область, тянувшаяся от Линкольна до Кембриджа и от Кингс-Линна до Питерборо, – все еще представлял собой обособленный мир. Уже в последние годы царствования Елизаветы были проекты, обсуждавшиеся в парламенте, об осушении болотистой местности Фен, подобно тому, как голландцы осушили свою Голландию и превратили свои покрытые водой и тростником пустыри в богатые пашни и пастбища. Но большой проект осуществился позднее, когда появились капиталы для таких предприятий, что произошло во времена Стюартов – в южной половине болот, и во времена Ганноверов – на севере. Между тем обитатели этой местности продолжали селиться возле болотистых берегов и на бесчисленных островах, покрытых тиной и илом, ведя жизнь амфибий и приспособляя свои традиционные занятия к сменяющимся сезонам года.

«Верхняя, северная часть Кембриджшира [пишет Кемден] вся состоит из речных островков, которые в продолжение всего лета имеют восхитительный зеленый вид, а зимой почти все затапливаются водой, и все пространство вокруг, насколько хватает глаз, некоторым образом напоминает собой море. Жители этого края, а также всей остальной части болотистой местности представляют собой особый тип людей (весьма гармонировавший с природой этого края) с грубыми, некультурными нравами, враждебных ко всем другим, которых они называют «горными людьми»; обычно они ходят на особых ходулях и все занимаются скотоводством, рыболовством и охотой. Вся эта местность в зимнее время, а иногда и большую часть всего года лежит под водой рек Уз, Грент (Кем), Нэн, Уэленд, Глин, Уитем, так что становится недоступной из-за отсутствия удобных проходов. Там, где жители поддерживают в порядке свои каналы, страна изобилует богатыми пастбищами и сеном, которое они скашивают в достаточном количестве для собственных нужд, а пожнивные остатки травы сжигают в ноябре, чтобы получить еще более густую траву. В это время года можно увидать изумительную картину, когда вся болотистая страна охвачена ярким пламенем. Кроме того, эти места дают большое количество торфа и осоки для топлива и большое количество тростника, используемого в качестве кровельного материала. Бузина, а также другие водяные кустарники, в особенности ива, растут или в диком состоянии, или посажены по берегам рек для укрепления берегов в целях защиты от разлива; эти кусты часто обрезают, но они опять разрастаются с многочисленными побегами. Из них здесь делают корзины».

Охота на дичь для рынка была весьма развитым промыслом жителей заболоченной области. Дикие утки и гуси попадались сразу сотнями, их загоняли или приманивали в длинные сети – западни. Рента во многих случаях выплачивалась определенным количеством угрей, которые насчитывались тысячами.

Может быть, можно усомниться, что жители болотистой области имели такие «грубые и некультурные нравы», как об этом говорили Кемдену «горные люди». Во всяком случае, только на том основании, что люди в Фенах ездили на лодках, занимаясь рыболовством, охотой на дичь и срезанием тростника, было бы ошибочно предполагать, как делали многие авторы, что эти люди были более «непослушны» закону, чем земледельцы, развозившие свое зерно по сухой земле. Недавние исследования показали, что в Фенах в течение всего средневековья, начиная от времени «Книги Страшного суда» и позднее, прекрасно соблюдались все законы и обычаи манориальной системы; что рента и натуральные повинности регулярно уплачивались крупным монастырям, а после их упразднения – их преемникам; что самые сложные законы и правила о разделе собственности и рыболовных правах строго соблюдались жителями болотистых местностей; что наиболее хорошо разработанная система дамб и насыпей и «в одостоков» поддерживалась искусным упорным трудом, в противном случае большие водные пути сделались бы несудоходными и Линкольн, Линн, Бостон, Уисбич, Кембридж, Сент-Айвс, – Питерборо и более мелкие города этой области потеряли бы большую часть своей торговли и средств связи. «Почти каждая река и ее берега в заболоченной области, – пишет профессор Дерби, – имели кого-нибудь, кто нес ответственность за них». Короче говоря, эта область до ее мелиорации путем крупных дренажных работ во времена Стюартов и Ганноверов была действительно земноводным районом, но со своеобразной высокоспециализированной экономической системой хозяйства.

На фоне этой дикой природы в течение столетий, подобно ковчегу над водами, возвышался собор на острове Или; издалека были видны две его башни и длинные блестящие крыши. Возле него находился дворец, где епископ содержал свой двор. Епископ еще пользовался остатками власти, которой обладали его средневековые предшественники в так называемом «пфальцграфстве» острова Или. Но фактически Реформация ослабила независимость и власть духовенства. Теперь государство держало церковь под своим контролем, иногда с надменным пренебрежением к ее духовным интересам. Королева Елизавета заставила епископа Кокса передать его усадьбу Или-Плейс в Холборне (Лондон) с ее знаменитыми фруктовыми садами ее фавориту Кристоферу Хэттону. А когда Кокс умер, она в интересах короны сохраняла епископский престол вакантным в течение 18 лет. Но все же в те времена, когда на острове Или был епископ, он являлся главным правителем заболоченной области до тех пор, пока сначала Оливер Кромвель, а затем герцоги Бедфордские, осушавшие болота, не приобрели в этом районе большего влияния, чем епископ.

Кроме заболоченной низменности Фены, еще две области Англии – Уэльс и Северная Пограничная область – отличались своей экономической и социальной структурой от остальной Англии эпохи Елизаветы. Но обе эти области постепенно воспринимали общий для всей страны образ жизни, причем Уэльс за последнее время быстрее двинулся вперед по пути, ведущему к современной жизни.

В течение всего средневековья Уэльс был центром военных и социальных конфликтов между жившими на гребнях холмов дикими валлийцами, заботливо сохранявшими свой древний родовой образ жизни, и лордами Пограничных областей – яркими представителями английского феодализма, жившими в замках, расположенных вдоль долин. Во время войн Роз лорды Пограничных областей устремились на восток страны, пытаясь сыграть ведущую роль в династических спорах, разгоревшихся в это время в Англии, которые, к счастью, завершились тем, что была уничтожена независимая власть этих лордов. К концу XV столетия их главные замки и поместья перешли в королевские руки.

Это обстоятельство создало благоприятную возможность для союза Уэльса с Англией под эгидой королевской власти при условии, что он будет установлен без обид и оскорблений национального чувства и традиций валлийцев, не забывших, как жестоко были попраны политикой Тюдоров чувства ирландцев. К счастью, в Уэльсе сложились более благоприятные обстоятельства. Не было религиозной розни, отделявшей старых обитателей Уэльса от англичан, и поэтому не было стремления «колонизовать» суверенный Уэльс путем грабежа земель туземцев. По благоприятному стечению обстоятельств победа при Босуорт-Филде возвела на трон Англии династию валлийцев, сделав тем самым верность Тюдорам национальной гордостью всех валлийцев.

При этих счастливых возможностях Генрих VIII завершил законодательное, парламентское и административное объединение двух стран. На суверенный Уэльс были распространены английская система графств, положение о мировых судьях и кодекс английских законов; руководящая часть дворянства Уэльса была польщена тем, что получила возможность посылать своих графов в парламент в Вестминстер. Совет Уэльса – орган монархической власти, аналогичный Звездной палате и Северному совету, – успешно поддерживал порядок в течение длительного периода перехода от старого к новому. Феодальные отношения в долинах исчезли вместе с исчезновением института лордов Пограничных областей, и племенной строй в гористых местностях теперь также исчез без каких-либо насильственных конфликтов, какими ознаменовался через два столетия его конец в шотландской Горной области. В царствование Елизаветы Уэльс находился в процессе его превращения в часть Англии. Структура государственного управления и в значительной степени форма общественных отношений были уже перестроены по английскому образцу. Но Уэльс сохранил свой родной язык, свою поэзию и музыку, он сохранил также свои духовные традиции.

Валлийское дворянство – смесь прежних племенных вождей, прежних лордов Пограничных областей и «новых людей», типа, так хорошо известного в эту эпоху, – было очен ь довольно правлением Тюдоров, которое давало их классу в Уэльсе те же преимущества, что и в Англии. Некоторые из них уже накопили боль шие поместья в силу недавно введенных английских земельных законов, и в последующие годы эти владения разрослись до огромных размеров. Но в царствование Елизаветы и несколько позднее имелся также и многочисленный класс валлийского дворянства – людей с меньшим достатком и меньшими притязаниями. Генерал-майор Берри рапортовал Оливеру Кромвелю из Уэльса: «Вы можете скорее найти 50 джентльменов со 100 фунтами дохода в год, чем 5 джентльменов с 500 фунтами дохода». Многие из них, как и соответствующий класс мелких сквайров в Англии, процветали во времена Тюдоров и ранних Стюартов и совсем исчезли в течение XVIII столетия, и Уэльс превратился в страну крупных поместий.

Основную часть валлийского населения составляли не землевладельцы, а мелкие держатели-земледельцы. Крупные хозяйства коммерческого типа не получили в Уэльсе такого широкого распространения, как в Англии. Но, с другой стороны, земельные участки не делились и не дробились так чрезмерно, как у несчастного крестьянства Ирландии. Здоровая основа современного общества Уэльса покоилась на небольших фермерских держаниях крестьянского и семейного типа, которые были малы, но не слишком, и вполне достаточны для того, чтобы поддерживать у фермеров чувство собственного достоинства. Их отношение к землевладельцам, которые брали на себя заботу о повышении плодородности почвы и о ремонте, было похоже скорее на отношения в системе английского сельского хозяйства, чем на менее счастливые отношения обедневших держателей к эксплуатирующим их землевладельцам в Ирландии или горной Шотландии.

Уничтожение монастырей в Уэльсе было произведено такими же путями и вызвало те же социальные последствия, что и в Англии. Здесь не было восстания против этой меры, подобно Северному восстанию, так называемому «Благодатному паломничеству». Высший класс Уэльса считал Реформацию выгодной для себя, а крестьянство по своему невежеству приняло ее равнодушно. Если они не понимали «Книги Общих молитв» и Библии на чуждом им английском языке, то они также не понимали и латинской мессы. Поэтому религия их не затрагивала. В начале царствования Елизаветы валлийское крестьянство находилось в состоянии духовной косности и пренебрегало образованием, однако это, разумеется, совмещалось со всем хорошим, что было в деревенской жизни, и со старыми традициями, которые вскоре были нарушены некоторым посторонним влиянием. Что это было за влияние? Миссионеры-иезуиты, которые могли бы поднять здесь девственную целину, предоставили Уэльс самому себе. Наконец в последние десятилетия царствования Елизаветы государственная церковь начала исполнять свои обязанности и опубликовала перевод Библии и «Книги Общих молитв» на валлийский (кимрский) язык. Этим были заложены основы для народного валлийского протестантства и для великих просветительных и религиозных движений XVIII столетия.

В период династии Тюдоров жизнь в северной части Англии (к северу от Трента) имела свои характерные особенности. Постоянные волнения в Пограничных шотландских областях; нищета целого края, исключая долины с суконной промышленностью, и каменноугольные округа; большое влияние старых феодальных верноподданнических чувств и притязаний; большая популярность монастырей и старой религии – все это отличало ее от жизни населения других частей Англии в царствование Генриха VIII и, в меньшей степени, в царствование Елизаветы.

В ранние годы царствования Генриха VIII в Пограничных областях все еще правили воинственные роды, в особенности Перси и Невилли, которых возглавляли графы Нортамберленда и Уэстморленда. У вооруженных земледельцев этих пастушеских графств воинственный дух личной независимости соединялся с верностью наследственным вождям, которые руководили ими не только в войнах против случайных набегов шотландцев и частых угонов скота, но иногда и против самого правительства Тюдоров. Мятеж северян («Благодатное паломничество») в 1536 году был предпринят в защиту монастырей, а также в защиту квази-феодальной власти аристократических семейств Пограничных областей против захватнического натиска новой монархии. При подавлении этого мятежа Генрих воспользовался благоприятным случаем сокрушить феодализм и расширить королевскую власть, управляя Йоркширом и пограничными графствами через королевских наместников в Пограничных областях, то есть через лиц, власть которых основывалась на полномочиях, предоставленных им королем, а не на их наследственных правах. Большая часть установленных Генрихом порядков сохранилась, особенно в Йоркшире. Но Нортамберленд и Камберленд редко бывали действительно спокойны. Политика Генриха VIII и Эдуарда VI была безрассудно враждебной по отношению к Шотландии, и случайные войны и постоянные столкновения между этими двумя народами поддерживали беспокойное состояние в пограничных графствах. В царствование Марии воскресло влияние римско-католической церкви и вместе с ним восстановилась власть фамилии Перси, которая была ранее сломлена Генрихом VIII.

Таким образом, к моменту восшествия на трон Елизаветы на севере страны еще не закончилась борьба между старой и новой религией, между королевской властью и властью феодалов. Таково было положение вещей в наиболее культурных частях Пограничных областей, в приморских равнинах Нортамберленда на востоке и в Камберленде на западе. Между ними лежала – Средняя Пограничная область, болота и холмы Чевиота, где в районе Ридсдейла и Порт-Тайна сохранились пережитки мало упорядоченного законом общества, организация которого была еще примитивной. В этих разбойничьих долинах, отрезанных от окружающих более культурных стран бездорожными областями, покрытыми полевицей, вереском и мхом, обитали кланы, обращавшие мало внимания на королевские грамоты и даже на феодальную власть Перси, Невиллей и Дакров. И действительно, единственной приверженностью воинов этих диких областей была их лояльность по отношению к их собственным кланам. Семейные чувства сильнее, чем что-либо другое, побуждали их защищать преступников и пренебрегать законом. Похищенная собственность в разбойничьих долинах не могла быть найдена и возвращена, потому что каждый совершивший набег был под бдительной защитой своего мстительного воинственного племени. Небольшие семьи прибегали к покровительству Чарлтонов, которые отвечали за Норт-Тайн. Вожди кланов – Холлы, Риды, Хедлейсы, Флетчеры из Ридсдейла, Чарлтоны, Додды, Робсоны и Мельбурны из Норт-Тайндейла – были реальными политическими силами в этом обществе, которое не знало никакой другой организации. Сбор налогов королевская власть поручала вождям клана.

Королевские уполномоченные в отчетах 1542 и 1550 годов о положении Пограничных областей подсчитали, что в этих двух «непослушных» долинах имелось 1500 вооруженных и боеспособных людей. Бесплодная земля не могла обеспечить достаточно питания их семьям, и они, подобно шотландским горцам, добывали дополнительное пропитание набегами на стада рогатого скота своих богатых соседей в приморских долинах на востоке и на западе. Они были в тесном союзе с разбойниками шотландского Лидцедейла, где был такой же общественный строй. Разбойники обеих стран, в случаях когда ограбленные ими устраивали опасный «скандал», могли перейти границу и спокойно оставаться там до тех пор, пока не минует опасность. Обычно ни один английский чиновник не осмеливался преследовать разбойников даже в Норт-Тайне или Риде, и еще меньше в Лиддедейле. Разбойничьи крепости, построенные из дубовых бревен, покрытых дерном для защиты от огня, были скрыты в неприступных диких местах, среди предательских болот, заросших мхом, через которые не мог пробраться ни один чужак. Уполномоченные Генриха VIII не рискнули предложить своему владыке принять на себя расходы по завоеванию и занятию Норт-Тайна и Рида; они предлагали только лучшую систему охраны и защиты от набегов и более крупные отряды воинов, укрывающихся в замках Харботля и Чипчейза (на окраинах областей, где закон был бессилен), чтобы отражать постоянные набеги на долины.

Таково было общество, во многом сходное между собой, по обеим сторонам Пограничных областей, создавшее народную поэзию Пограничных баллад, передаваемых устно из поколения в поколение. Многие стансы приняли форму, известную нам со времен Елизаветы и шотландской королевы Марии. В этих балладах» почти всегда трагических, описывались случаи жизни и смерти, ставшие в этих областях повседневным явлением. Грубые творения мрачного севера, они коренным образом отличались от песен и поэзии более мягкой Англии времен Шекспира. В песнях и балладах Южной Англии влюбленных всегда ожидала прекрасная судьба – «жить счастливо навеки». Но принятие на себя роли влюбленного в Пограничной балладе было безрассудным предприятием. Ни отец, ни мать, ни брат, ни соперник не проявят жалости, пока не будет уже слишком поздно. Подобно гомеровским грекам, жители Пограничных областей были варварски жестокими людьми, убивавшими друг друга, как дикие звери, но безупречными, когда дело касалось чувства гордости, чести и суровой верности долгу; они были природными поэтами-самородками (каких более уже нет), способными выражать в сильных словах неумолимую судьбу мужчин и женщин и вызвать сожаление по поводу жестокостей, которые они тем не менее сами постоянно причиняли друг другу.

В царствование Елизаветы политические отношения с Шотландией значительно и непрерывно улучшались, потому что у властей обеих стран был теперь общий интерес – защита Реформации от ее врагов внутри страны и за границей. Пограничные войны между Шотландией и Англией прекратились, и угон скота в пограничной полосе стал, по крайней мере, более редким явлением. Но английские разбойники из Ридсдейла и Норт-Тайна продолжали набеги на деревни своих более культурных соотечественников. В середине царствования Елизаветы Кемден, изучая древности, не смог посетить Хаузстедс у Римской стены «из страха перед пограничными шотландскими разбойниками», которые силой заняли эту область. И Грэхемы из Незерби-клана постоянно опустошали земли своих камберлендских соседей. Обложение данью и похищение мужчин и женщин из их домов с целью вымогательства выкупа за них были обычными явлениями в те времена, вплоть до конца царствования Елизаветы.

Но хотя разбой продолжался, феодальная власть Перси, Невиллей и Дакров была совершенно уничтожена после подавления их восстания в 1570 году. После этого решающего события в Нортамберленде и Камберленде правила знать, лояльная по отношению к правительству.

В начале царствования Елизаветы в приходских церквах на расстоянии 30 миль от границы служили еще обедню под покровительством католической аристократии и дворянства. Но протестантизм делал успехи среди народа с помощью таких миссионеров, как Бернар Гильпин, «апостол севера». Чем сильнее становилась королевская власть, тем ревностнее епископы Карлайла работали над постепенным введением церковного униформизма. Но воинственные землепашцы этих «наезднических» областей не принадлежали к числу людей, которых можно было принудить силой или легко склонить к религии или к чему-нибудь другому. Таким образом, перемены совершались медленно.

До конца царствования Елизаветы многие земледельцы Камберленда и Нортамберленда несли за право пользования земельными участками военную службу по охране границы по призыву королевских наместников Пограничных областей; эти лихие наездники севера – на службе ли у правительства или у разбойничьих кланов – носили кожаные куртки и стальные шлемы, были вооружены пиками и луком или пистолетами и ездили на крепконогих лошадях местной породы, которые хорошо знали дорогу через мшистые болота.

После объединения Англии и Шотландии под властью Якова I (1603) стало возможным сотрудничество между двумя властями по ту и другую сторону границы, что позволило наконец подавить разбойников и водворить королевский мир в самом центре разбойничьих долин. «Вилл Говард из Ноуорта», хотя и католический нонконформист, верно служил королю Якову в качестве его наместника в Западной Пограничной области. Он с собаками-ищейками охотился за Грэхемами и другими разбойничьими кланами, преследуя их вплоть до их логовищ. Норт-Тайн и Ридсдейл были постепенно подчинены закону. В первые годы XVII столетия дворяне из Нортамберленда впервые стали строить вместо прежних четырехугольных башен и замков господские дома, как жилища, обеспечивающие им безопасность.

Странно то, что варварская архаическая жизнь Пограничных областей, какой она все еще была во времена королевы Елизаветы, тесно переплеталась с жизнью наиболее передовых областей каменноугольной промышленности, развивающейся в нижнем течении Тайна и в Восточном Дареме.

Добыча угля на поверхности началась еще до римского завоевания; но теперь разработка шахт стала глубже, и труд рабочих на них начал приближаться к работе шахтера наших дней. Ньюкасл – центр крупного предприятия по перевозкам лондонского «морского угля» – являлся единственным своеобразным пунктом соприкосновения феодального мира Перси, с его племенным бытом разбойников, и угольной торговли, в основном мало отличающейся от современной.

Повсюду к югу от все еще неспокойных Пограничных областей с их мрачными каменными замками и четырехугольными башнями Англия в царствование Елизаветы становилась преимущественно страной манориальных особняков, поразительно отличавшихся друг от друга размерами, материалом и архитектурным стилем и свидетельствующих о мире и экономическом преуспевании своего времени; своим восхитительным расположением и красотой они как бы говорили о торжестве человеческой жизни на земле. Богатство и сила, а с ними и руководящая роль в архитектуре перешли от князей церкви к дворянству. Великая эпоха церковного строительства, господствовавшего в течение стольких столетий, окончилась. Новая религия была скорее религией Библии, проповеди и псалмов, чем религией священного храма; к тому времени в стране было уже достаточно прекрасных церквей для удовлетворения религиозных потребностей протестантской Англии.

Елизаветинская архитектура сочетала в себе строгие черты готики и классицизма, другими словами – элементы старой английской и итальянской архитектуры. В первые годы царствования Елизаветы более обычной была асимметричная и причудливая готика, в особенности при перестройке старых укрепленных господских домов в более мирные роскошные жилища, такие, как Пенсхорст и Хеддон Холл. Но бок о бок с ними в царствование Елизаветы все более и более входила в обычай строгая планировка частных дворцов в итальянском или классическом стиле, подобно Лонг-литу, Одлей-Энду, лестерским сооружениям в Кенилуорте и Монтекьюту с его великолепием тусклого золота – типичному деревенскому дворянскому дому в отдаленном округе Сомерсета, построенному из местного камня, – одному из самых красивых и величественных зданий в мире.

В сельских домах нового стиля, подобных Одлей-Энду, и в общественных зданиях, подобных Грешэмской королевской бирже, витиеватый орнамент Ренессанса украшал каменную резьбу фасада здания и деревянную отделку его интерьеров. Прекрасный и чистый образец этого стиля представляют собой Врата почета в Каюс-колледже в Кембридже (1575), а его более поздний образец можно найти поблизости в виде крыши и перегородки внутри Тринити-холла (1604-1605). Часто проектирование и отделка домов эпохи Елизаветы производились немецкими мастерами, специально привлеченными для этой цели. Но так как их художественный вкус и традиции были не из лучших, то, к счастью, эти работы поручались также и более компетентным отечественным строителям и архитекторам.

Наряду с величественными дворцами в сельских местностях было бесчисленное количество господских домов меньшего размера, самых разнообразных по стилю и по материалу – одни из камня, другие черно-белые, наполовину из дерева, как Моретон Олд-холл в Чешире, а некоторые из красного кирпича – в местностях, не изобилующих ни камнем, ни деревом . Хотя окна были не из цельных зеркальных стекол, а с частыми переплетами, они занимали значительно большую площадь, чем прежде, и впускали потоки света в прелестные комнаты и в длинные елизаветинские галереи. В такие переплеты стали вставлять гладкие, прозрачные стекла; во времена первых Тюдоров они часто заполнялись «ивовыми прутьями или дубовыми решетками, сплетенными наподобие шахматной доски», как нам рассказывает Гаррисон, «но теперь ценится только самое прозрачное стекло».

В прежние времена лучшее стекло привозилось из-за границы, но в начале царствования Елизаветы производство его в Англии было усовершенствовано при помощи иностранных рабочих из Нормандии и Лотарингии. Заводы в Уидце, Гемпшире, Стаффордшире и в Лондоне изготовляли уже не только оконное стекло, но и бутыли и бокалы – в подражание модным венецианским изделиям, привозимым из Мурано и доступным только богачам.

Фасад дома Елизаветинской эпохи

В парадных комнатах белоснежные потолки были отделаны самыми фантастическими узорами, а их лепные украшения иногда оттенялись цветной краской или позолотой. Стены были утеплены и украшены «аррасскими коврами или разрисованными тканями, на которых изображались или разные истории, или растения, звери, птицы и тому подобные предметы», или же они были обшиты панелями «из отечественного дуба или панелями, вывезенными из восточных стран» (Гаррисон), то есть из прибалтийских стран. Картин в рамах, за исключением фамильных портретов, было мало даже в домах джентльменов, но в наиболее роскошных больших домах встречались картины в венецианском стиле.

Дома низших классов населения в городах и деревнях меньше изменились, чем дома дворян (джентльменов). Это все еще были старомодные, крытые камышом деревянные хижины с остроконечной крышей; пространство между стойками и поперечными балками заполнялось глиной, землей, щебнем.

«Этот грубый способ строительства [пишет Гаррисон] удивлял испанцев во времена королевы Марии, особенно когда они видели, как много кушаний подавалось во многих из этих столь убогих домов. Их удивление было так велико, что один из них, человек небезызвестный, сказал по этому поводу: «Эти англичане [цитирует он] строят свои жилища из палок и грязи, но обычно едят так же хорошо, как и король».

Великим произведениям елизаветинской Англии в области поэзии, музыки и драмы не были равноценны произведения в области живописи, хотя было создано много удачных портретов королевы и ее придворных, написанных на полотне. Николас Хилиард, уроженец Эксетера, создал школу английской миниатюры. Этот прекрасный вид тонкого искусства имел большой спрос не только среди придворных, тщеславно соперничающих друг с другом из-за «маленькой картинки» с изображением королевы за «сорок, пятьдесят и сто дукатов за штуку», но и среди всех, кто хотел увековечить свое семейство или своих друзей. Миниатюрная живопись в Англии, уже тогда находившаяся на высоком уровне, неуклонно развивалась вплоть до времен Косвея (жившего в конце царствования Георга III) и фактически была погублена только фотографией, так же как многие другие виды искусства были погублены наукой.

Роскошь и причудливость мужских костюмов была постоянной темой для сатиры. «Моды гордой Италии» и Франции были всегда предметом подражания, и портной играл большую роль в жизни джентльмена Елизаветинской эпохи. Мужчины и женщины носили драгоценности, золотые цепи и всевозможные дорогие безделушки, а вокруг шеи – жабо различной величины и формы. Конечно, эту модную роскошь могли позволить себе только зажиточные круги, но мужчины всех классов носили бороды.

Дворяне имели привилегию: право носить шпагу как часть своей полной гражданской одежды. Дуэль по определенным ее законам, утвержденным кодексами чести, стала заменять более дикую «драку насмерть» и убийство врага феодала его свитой или его слугами. Мода на фехтование – в виде спорта или всерьез, как дуэль, – была иностранного происхождения; светские люди даже всякий мелкий спор вели «строго по правилам», в корректных, книжных выражениях, а сражаясь на рапирах или кинжалах, сопровождали бой восклицаниями: «Ах, бессмертный passado! The punto reverso! The hai!» .

Непрерывно росли торговля, земледелие и общее благосостояние; на дорогах гораздо чаще, чем прежде, можно было встретить всадников и пешеходов всех классов, путешествовавших по делам или ради удовольствия. Средневековый обычай паломничества привил вкус к путешествиям и интерес к достопримечательностям, и эти стремления оказались более долговечными, чем религиозный обычай посещения храмов и священных реликвий. Вместо святых источников появились лечебные минеральные воды. Как говорит Кемден, Бакстон в далеком Дербишире был уже модным курортом «для много» численной аристократии и джентри», которые ездили туда пить воды и жили в изящных жилищах, построенных графом Шрюсбери в целях развития этой местности. Бат еще не вошел в настоящую моду, и, хотя его воды уже славились, оборудование его было еще в жалком состоянии.

Характерная особенность гостиниц елизаветинской Англии заключалась в их приспособленности к индивидуальным потребностям и вкусам путешественников. Файнс Морисон, который побывал в придорожных гостиницах половины стран Европы, писал на основании своего опыта:

«Во всем мире нет таких гостиниц, как в Англии, в отношении питания и разнообразия дешевых развлечений, которыми остановившиеся в гостиницах могут пользоваться по собственному выбору, или в отношении почтительного обслуживания путешественников, даже в самых бедных деревнях. Как только путник появляется в гостинице, слуги бросаются к нему и один из них берет его коня и прогуливает его, пока он не остынет, затем чистит его и дает ему корм; впрочем, я должен сказать, что этим слугам нельзя очень доверять в таком деле, и глаз хозяина или его слуги должен всегда следить за ними. Другой слуга отводит путнику особую комнату и разжигает огонь в камине; третий стаскивает с него сапоги и чистит их. После этого приходит к нему хозяин или хозяйка гостиницы, и если он хочет кушать с хозяином или за общим столом с другими, то его обед будет ему стоить шесть пенсов, а в некоторых гостиницах – только четыре пенса, но эти дешевые обеды считаются менее достойными, и джентльмены ими не пользуются. Если джентльмен хочет есть в своей комнате, он заказывает блюдо, какое ему хочется, так как кухня работает все время и он может приказать изготовить кушанье по своему вкусу. А когда он идет к столу, хозяин или хозяйка провожают его, если же у них много гостей, то по крайней мере навещают его, считая за особую честь, когда их попросят сесть за стол вместе с посетителем. Пока посетитель ест, если он обедает в компании, ему предлагают музыку; он может по желанию или принять предложение, или отказаться. А если он одинокий, музыканты могут приветствовать его своей музыкой по утрам… Даже в своем собственном доме человек не мог чувствовать себя свободнее, чем в гостинице. При отъезде, если посетитель дает несколько пенсов слуге и конюху, они желают ему счастливого пути».

К несчастью, за всем этим чистосердечным гостеприимством могло скрываться и нечто зловещее. Честные возчики, оказывается, не имели такого чистого, безмятежного ночлега, как джентльмен Файнса Морисона. Они знали конюха-слугу как негодяя, который живет тем, что предает путешественников более дерзким ворам, чем он сам.

Шекспир полностью подтверждает картину в гостиницах того времени, данную Уильямом Гаррисоном. Он действительно расхваливает пищу, вино, пиво, образцово чистое постельное и столовое белье, ковры на стенах, ключ от комнаты, вручаемый каждому гостю, свободу, которой он пользовался в противоположность тираническому обращению с путешественниками на континенте.

Но, увы, столь любезные слуги и сам веселый хозяин часто были в союзе с разбойниками с большой дороги. Раболепная услужливость в отношении гостя могла прикрывать желание узнать, какой дорогой он поедет на следующий день и есть ли у него деньги. Тогда еще не было чековых операций, большие суммы золота и серебра перевозились обычным путем. Слуги гостиницы угодливо брали в руки каждую вещь из багажа путешественника, чтобы судить по ее весу, содержится ли в ней золото или серебро. Затем они сообщали о результате своих изысканий сообщникам на стороне. Гостиница сохраняла свое доброе имя, потому что ни один грабеж не совершался в ее стенах; воры появлялись на дороге из чащи на расстоянии нескольких миль.

«Эта система, – заключает Гаррисон, – приводила к полному разорению многих честных йоменов во время путешествия».

Но гостиница была приютом не только для путешественников. Часто обитатели господского дома и его гости после домашней трапезы отправлялись в соседнюю гостиницу и проводили там долгие часы в отдельной комнате за стаканами и кружками; из-за трудности доставать иностранное вино сквайр часто предпочитал опустошать погреб гостиницы, а не свой собственный. Этот обычай сохранялся среди мелкого дворянства (джентри) и в течение нескольких поколений после смерти Елизаветы. Во все времена пивная была общественным центром средних и низших классов города, деревни и поселка.

Изучение истории и литературы елизаветинской Англии оставляет впечатление большей гармонии и большей свободы в общении классов, чем в более ранние и более поздние времена, будь то времена крестьянских восстаний, «уравнительных» доктрин, антиякобинских ужасов или обособленности и снобизма высших классов. Деление на классы во времена Шекспира принималось как должное, без зависти со стороны низших классов и без назойливой заботы средних и высших классов научить «великому закону субординации» «низшие классы» – заботы, которая столь уродливо проявилась в XVIII веке и в начале XIX века, например в открытии «благотворительных» школ для бедных. Типичным учебным учреждением в царствование Елизаветы была средняя классическая школа, в которой обучались вместе наиболее способные мальчики всех классов; напротив, для XVIII и XIX веков были типичны «благотворительная» школа, сельская школа и «общественная» школа, в которых обучение велось строго раздельно, по классовому принципу. Люди Елизаветинской эпохи принимали социальный строй так же, как они принимали и все прочее, – просто и естественно – и общались между собой без стеснения и без подозрительности.

Деление на классы, спокойно принимавшееся обеими сторонами, не было резким; более того, оно не было даже строго наследственным. Отдельные лица и семьи попадали из одного класса в другой или вследствие обогащения или разорения, или в результате простой перемены занятия. Здесь не было непроходимого барьера, какой в средневековой Англии отделял лорда манора от его крестьянина или во Франции до 1789 года отделял дворянство как наследственное сословие от всех других. В Англии Тюдоров такие резкие линии раздела были невозможны вследствие многочисленности и разнообразия людей промежуточных классов и занятий, которые были тесно связаны в своих делах и повседневных развлечениях с людьми, стоящими выше или ниже их по общественному положению. Английское общество зиждилось не на равенстве, а на свободе – на свободе благоприятных возможностей и на свободе личного общения. Такова была Англия, которую знал и принимал Шекспир: его одинаково интересовали мужчины и женщины всех классов и всех профессий, но он оправдывал «иерархию» как необходимую основу человеческого благополучия.

Пэры королевства были небольшой группой дворянства, пользующейся большим личным влиянием и некоторыми установленными законом привилегиями, возбуждавшими зависть, хотя они не были освобождены от налогов. От них ожидали, что каждый будет развивать свое крупное хозяйство и оказывать широкое и щедрое покровительство своим клиентам, часто получавшим слишком скудный доход от своих имений. Знать потеряла независимую военную и политическую силу, которой пользовалась как класс до войн Алой и Белой розы. Тюдоры не хотели, чтобы категория пэров была многочисленной, и воздерживались от пожалований этого звания. Площадь земли, которой владели члены палаты лордов, была значительно меньше во времена Елизаветы, чем во времена Плантагенетов или Ганноверов; недавняя революция цен ударила по ним сильнее, чем по каким-либо другим лендлордам, и процесс скупки пэрами имений мелкого дворянства и фригольдеров еще не начался. По всем этим соображениям палата лордов, особенно после исчезновения аббатов в митрах, была во времена Тюдоров менее важным органом, чем она была в прошлом и должна была стать снова в будущем. Корни старой аристократии были подрезаны, а новая аристократия еще не вполне созрела, чтобы занять ее место.

Но если царствование Елизаветы не было великим веком для пэров, то оно было великим веком для джентри. Численность их, богатство и значение возрастали вследствие упадка старой аристократии, стоявшей между ним и короной; вследствие раздела земель монастырских имений; вследствие оживления торговли и улучшения обработки земли новой эпохи. Сквайр времен Тюдоров и Стюартов ни в коем случае не вел такой изолированной и идиллической жизни, как это представляли себе некоторые историки. Он был частью общего механизма деятельного общества. Земельное дворянство непрерывно пополнялось из рядов йоменов, купцов и законоведов, делавших свою карьеру; в то же самое время младшие сыновья владельца манора обучались в промышленности и в торговле. Таким путем старые семьи имели личную связь с новым обществом и деревня имела связь с городом. Несомненно, на западе и на севере, в будущих областях «кавалеров» (роялистов), деревня была более изолирована, чем в графствах, тесно связанных с торговлей Лондона, но это различие, хотя и реальное, было только относительным.

Разумный обычай обучения торговле младших сыновей сквайров становится во времена Ганноверов менее распространенным, отчасти вследствие уменьшения (почти полного исчезновения) класса мелких сквайров. Презрительное отношение некоторой части джентльменов XVIII и XIX столетий к «пачканью рук торговлей» было особенно нелепым, потому что почти все такие семьи возвысились всецело или частично благодаря торговле и многие фактически непрерывно занимались ею, хотя изящные леди из этих семей могли мало знать об этом. Но в Елизаветинское время было гораздо меньше этого бессмысленного снобизма. В Лондоне в ученичестве «часто находились дети дворян и знатных лиц», которые послушно служили своим мастерам в надежде повыситься до участия в деле, но в часы досуга «ходили в дорогих нарядах, носили оружие и посещали школы танцев, фехтования и музыки».

На памятниках времен Елизаветы и Якова, которые можно найти в приходских церквах, имеются надписи: «горожанин и мануфактурист», «горожанин и галантерейщик» из Лондона или из каких-либо других городов; такого рода надписи трудно найти на мемориальных плитах более позднего времени.

Таким образом, земельное дворянство имело близкие связи с торговыми классами, однако никто не считал, что статус «джентльмена» могут иметь только земельные собственники. Гаррисон рассказывает нам, как свободно и широко смотрели на этот вопрос во времена юности Шекспира: «Тот, кто изучает законы королевства, кто, пребывая в университете, погружается в книги или занимается физикой и «свободными» [гуманитарными] науками или, кроме своей службы, занимается в кабинете военного командира или дает хорошие советы у себя на дому для общего блага, тот может жить без ручного труда и поэтому способен носить оружие и иметь вид и осанку джентльмена, и он может называться «мистер» – титул, который дается сквайрам и джентльменам, и в дальнейшем он будет считаться джентльменом. Это тем менее может быть запрещено, что государь от этого ничего не теряет, потому что этот джентльмен в такой же мере обязан платить налоги и общественные платежи, как и йомен, и землевладелец, который, подобно ему, носит шпагу для защиты своего доброго имени».

От него ожидают, что он будет щедро раздавать чаевые, не слишком внимательно проверять счета и помнить, что привилегией джентльмена является проигрывать на любой сделке. При встречах во время прогулок его подобострастные соотечественники будут снимать шапки и называть его «мистер», хотя за его спиной они будут говорить, что помнят, как его отец, честный человек, отправлялся на рынок, взвалив на лошадь мешки с зерном. Таким образом, каждый был доволен. «Джентри пользовались положением, которое определялось не установленными законом отличиями, но общим уважением. Кастовость как таковая имела мало почитателей, и среди воинствующего дворянства начала XVII столетия, вероятно, меньше, чем среди торжествующего дворянства начала XVIII столетия. Общее мнение гласило: «Джентри – не кто иные, как старинные богачи». При этом добавлялось шепотом, что даже «нет нужды быть очень уж старинными». Гаррисон затем переходит от дворян к горожанам и купцам и замечает по поводу расширения сферы их торговли: «И если в прежние времена их главная торговля велась ими только в Испании, Португалии, Франции, Дании, Норвегии, Шотландии и в Исландии, то теперь, в наши дни, так как люди уже не довольствовались этими путями, они устремлялись в Восточную и Западную Индию и ездили не только на Канарские острова и в Новую Испанию, но также и в Катайю [Китай], в Московию, Татарию и в соседние с ними районы, откуда (как они говорят) они привозят домой много товаров».

О значении купечества свидетельствуют памятники купцов в приходских церквах (изображающие их в не менее достойном виде, чем изображались на памятниках дворяне), а под ними барельефы их выстроившихся в ряд коленопреклоненных сыновей и дочерей с жабо на шее и надписи, увековечивающие учрежденные ими больницы, богадельни или школы. Общество становилось смешанным настолько, что даже содержатель театра мог рассчитывать на посмертную постановку его бюста в церковной ограде, если он нажил себе состояние и прожил в своем родном городе на положении почетного гражданина.

После купцов Гаррисон ставит йоменов:

«В большинстве своем они были арендаторами у дворян; и благодаря скотоводству, торговле на рынках и наемным слугам (не лентяям, которые ведут себя, как джентльмены, но таким, которые могут заработать на свою собственную жизнь и отчасти на жизнь своих хозяев) они богатели настолько, что многие из них были в состоянии покупать и действительно покупали земли у расточительных дворян и часто устраивали своих сыновей в школы, университеты и в Судебное подворье; или же оставляли сыновьям достаточно земли, с которой они могли бы жить, не работая, и таким образом давали им возможность стать джентльменами».

И до настоящего времени почти во всех районах Англии в сельских местностях сохранились многочисленные строения – не только большие дворцы Елизаветинской эпохи, но и более скромные здания в стиле архитектуры Тюдоров и ранних Стюартов, занятые теперь фермерами-арендаторами; эти здания когда-то были господскими домами мелкого дворянства или домами йоменов – свободных держателей, которые по своему экономическому положению во многих случаях стояли не ниже дворян. Эти дома свидетельствуют о том, что за период от Елизаветинских времен и до Реставрации (1660 год) число мелких сельских дворян и йоменов – свободных держателей – возросло за счет уменьшения огромных имений феодальной знати. Это был великий век для сельского среднего класса.

После купцов и йоменов идет «четвертый и последний слой населения» – класс наемных рабочих, живущих заработной платой в городе и деревне.

«Что касается рабов или крепостных, то у нас нет ни одного», – гордо вставляет Гаррисон и хвалится привилегией жителей нашего острова – тем, что всякий ступивший на него человек становится таким же свободным, как и его хозяин. Этот принцип, по которому прикосновение к земле Англии несет с собой свободу, был через два столетия распространен даже на негров лордом Мэнсфилдом, его известным приговором по делу сбежавшего раба Сомерсета.

Но хотя класс наемных рабочих теперь был свободен от всех признаков рабского положения, он «не имел ни голоса, ни авторитета в государстве», – говорит Гаррисон; «и все же они [наемные рабочие] не были в совершенном пренебрежении, потому что в больших городах и в городах, имеющих самоуправление, при недостатке йоменов приходилось пополнять состав присяжных такими «маленькими» людьми. В деревнях они обычно были церковными сторожами и констеблями и зачастую носили звание старшин». Этот принцип демократического самоуправления существовал даже среди крепостных землевладельцев средневековья. Он строго проводился в местном уголовном суде графства или в манориальном суде. В местном уголовном суде графства также сообща обсуждали и решали, какова должна быть в дальнейшем политика в отношении открытых полей и общинных пастбищ. Английский крестьянин не только имел права, но и нес определенные обязанности в обществе, членом которого состоял. Многие находились постоянно в большой нужде, а некоторые были жертвами притеснений, но дух независимости был присущ всем классам общества при старой системе держания земли, пока система огораживания полей в XVIII веке не разрушила деревенскую общину.

Другим признаком наличия у английского простолюдина чувства собственного достоинства и самоуверенности было обучение военному делу. Лишь после Ватерлоо, в течение долгого периода мира и безопасности, стало складываться убеждение, что освобождение от военного обучения для целей обороны является частью английской свободы. Во все предыдущие века преобладала противоположная, более разумная точка зрения. В позднее средневековье национальное искусство стрельбы из лука и обязанность служить в милиции города или деревни воспитывали в народе дух независимости, что (как отмечали Фруассар, Фортескью и другие писатели) было специфически английским явлением. Так было во все время царствования Елизаветы, хотя лук уступил место мушкету или ружью.

«Разумеется, – пишет Гаррисон, – за небольшим исключением, в Англии нет такой бедной деревни (как бы мала она ни была), в которой не нашлось бы всего необходимого, чтобы полностью обеспечить боевым снаряжением по крайней мере трех-четырех солдат: одного стрелка из лука, одного с ружьем, одного с пикой и, наконец, одного с алебардой. Указанное вооружение и обмундирование хранятся в нескольких местах, выделенных с общего согласия всего прихода, где его всегда можно легко получить, не позже чем через час после того, как оно будет затребовано». В 1557 году вновь была учреждена должность военного чиновника графства – лорда-лейтенанта, который заменил шерифа в качестве начальника и организатора народной милиции в каждом графстве. Он и его подчиненные производили частые смотры воинов, вооружения и обмундирования. Вследствие бережливости Елизаветы расходы оплачивались, насколько это было возможно, за счет местных ресурсов и путем добровольных взносов, но тем не менее система действовала. Восстание северных графов было подавлено без боя благодаря тому, что 20 тысяч вооруженных и обученных милицейских ополченцев быстро, по первой тревоге, были собраны в боевой готовности на защиту королевы и протестантской религии. Вдвое большее число было собрано, когда к нашим берегам приблизилась испанская Армада, а на ежедневные смотры собиралось большое число ополченцев даже после того, как опасность уже полностью миновала. В Англии не было регулярной армии, но страна не была беззащитной. Каждый округ должен был поставлять определенное число обученных и вооруженных людей для народной милиции; каждый имущий должен был выставить одного или несколько человек. И хотя лишь отчасти добровольно, а отчасти и принудительно, но население полностью выполняло свой долг по отношению к государству.

Такая система была совершенно неудовлетворительна для заморских военных операций; и действительно, в период между Столетней войной и временем Кромвеля некоторое доверие на континенте завоевали лишь те английские воинские части, которые служили в регулярных войсках в Голландии или в других странах.

Хорошо, что испанские испытанные воины не высадились на острове. Дело в том, что английская милиция уже не имела прежнего военного превосходства перед другими странами, которое некогда давал ей лук. В течение всего царствования королевы Елизаветы мушкетеры и стрелки из арбалета постепенно вытеснили стрелка из лука, по мере того как ружье – некогда столь уступавшее луку в умелых руках - приобретало все большую дальнобойность и скорострельность и возрастала пробивная сила его пуль. В начале царствования Елизаветы даже хорошо снаряженная лондонская милиция большей частью состояла из стрелков из лука, но лучшие воинские части уже состояли из стрелков с огнестрельным оружием и воинов с тяжелыми пиками. Спустя поколение, во время вторжения Армады, никто из 6 тысяч обученных людей лондонской милиции не носил лука; такое же положение было и во многих южных графствах. В 1595 году Тайный совет издал приказ о том, чтобы лук никогда больше не применялся на войне как оружие; таким образом, одна большая глава английской истории закончилась.

В области спорта замена лука огнестрельным оружием совершалась медленнее. Даже в 1621 году архиепископ Кентерберийский имел несчастье, целясь на охоте из лука-самострела в оленя, вместо него убить своего лесника. Но в это же время многие спортсмены уже употребляли охотничьи ружья, в особенности при охоте на дичь, хотя «стрельба влет» все еще рассматривалась как своего рода ловкий фокус.

Порядок, поддерживавшийся в королевстве Елизаветы, несмотря на религиозные раздоры и внешние опасности, был результатом власти короны, осуществлявшейся через Тайный совет – фактически правящий орган тюдоровской Англии – и через Прерогативные суды, представлявшие юридическую власть Совета. Эти суды – Звездная палата Советы Уэльса и Севера, Канцлерский суд и церковный с Высокой комиссии (все, кроме Канцлерского суда) бы впоследствии уничтожены парламентской революцией времена Стюартов, потому что они были соперниками судов обычного права и потому что эти суды с их следственным порядком судопроизводства и с их открытым пристрастием к решениям в пользу королевской власти представляли опасность для личной свободы. Однако во времена Тюдоров именно эти Прерогативные суды отстаивали гражданские свободы англичан, добиваясь уважения к закону, а также отстаивали английское обычное право, создавая возможность (и принуждая) применять его без страха и без пристрастия. Тайный совет и Прерогативные суды положили конец терроризированию судей и присяжных местной чернью и местными магнатами; это восстановление свободы функционирования системы присяжных в обычных делах было большой заслугой перед обществом, заслугой, которая значительно превосходила такие отрицательные моменты в деятельности Тайного совета, как его случайные вмешательства в сложные политические дела. Таким путем обычное право и его суды были спасены тем самым юридическим органом, который был их соперником. Кроме того, Прерогативные суды ввели много новых правовых принципов, лучше отвечавших духу нового времени, – принципов, которые в конце концов легли и основу законов страны.

В других странах старое феодальное право не являлось столь хорошей юридической системой, как обычное право средневековой Англии, и поэтому не могло быть приспособлено к потребностям нового общества. Именно поэтому феодальное право в Европе и вместе с ним средневековые «свободы» Европы были сметены в эпоху «рецепции» римского права, которое было законом деспотизма. В Англии ж средневековое право – в основном законы о свободах и личных правах – было сохранено, модернизировано, обновлено, дополнено, расширено и, главное, внедрялось Тайным советом и судами «тюдоровского деспотизма» так, что и старая правовая система, и старый парламент сохранились и перешли в новую эпоху обновленными.

Точно так же и в области государственного управления Тайный совет Тюдоров сочетал старое с новым, местную свободу с государственной властью. Воля центральной власти распространялась на местные власти путем использования наиболее влиятельных местных дворян в качестве королевских мировых судей, а не так, как было во Франции, где вместо местного дворянства для управления провинциями посылались из центра чиновники-бюрократы и королевские интенданты, а местное дворянство оставалось в стороне. Английские королевские мировые судьи принимали участие во всех областях управления, они были у Елизаветы «слугами на все руки». Они не только проводили государственную и церковную политику королевы, но и занимались разрешением мелких судебных дел и выполняли все обычные функции местного управления, включая введение нового закона о бедных, статута о ремесленниках и регулирование заработной платы и цен. Эти вопросы не могли быть разрешены сами собой по принципу невмешательства и не могли быть оставлены на произвол местных властей. Они регулировались парламентскими статутами на основе широко применявшихся государственных принципов, и мировые судьи должны были следить за тем, чтобы в каждом графстве руководствовались этими статутами. Если мировые судьи были медлительны в исполнении этих трудных обязанностей, то бдительное око Тайного совета следило за ними и его длинная рука скоро добиралась до них.

Мировые судьи еще не имели законодательных функций, как во времена Ганноверов. Власть землевладельцев-феодалов и местные интересы находились под благотворным наблюдением центральной власти, заботившейся обо всем народе.

В этом отношении нет ничего более характерного для государственного строя времен Елизаветы и первых Стюартов, чем мероприятия по обеспечению бедных и безработных. В целом это время (1559-1640) было лучшим, чем время царствования первых Тюдоров, но и оно характеризовалось периодически повторяющимися бедствиями. Хотя жалобы на сельскохозяйственную разруху и на огораживания, сокращавшие сельское население, раздавались теперь менее громко, рост промышленности в сельских областях сопровождался периодической безработицей, особенно при «домашней системе», которая господствовала тогда в большей части промышленности. При фабричной системе производства, которая все еще была в зачаточном состоянии, капиталист-работодатель часто имел возможность и стремился сохранить свои предприятия на полном ходу в течение возможно долгого времени и даже в плохие годы н акапливал запасы товаров, которые надеялся реализовать, когда времена улучшатся. Но рабочий на дому менее способен продолжать вести дело, когда спрос на его изделия падает. Всякий раз, когда при Елизавете бывали плохие времена, как, например, в период ссоры с испанскими правителями Нидерландов, приведшей к закрытию Антверпена для английских товаров, рабочие нашей суконной промышленности были вынуждены волей-неволей бросать свои станки, поскольку при таких условиях купцы не покупали у них сукно и не снабжали их сырьем. Периодическая безработица характерна для суконной промышленности даже в течение того периода, который в целом был периодом большого роста этой промышленности.

Чтобы удовлетворить такие неотложные потребности, на основе закона о бедных был проведен целый ряд экспериментов и издана серия указов. Эти указы проводились в жизнь на местах мировыми судьями под строгим наблюдением Тайного совета. Тайный совет имел здравый взгляд на интересы бедных, с которыми были так тесно связаны интересы общественного порядка. Теперь уже больше не было банд «закоренелых нищих», терроризировавших честных людей во времена Генриха VIII. Принудительный налог в пользу бедных теперь взимался с возрастающей регулярностью. Из этого фонда не только выдавали пособие бедным, но надзиратели бедных в каждом приходе были обязаны покупать сырье, чтобы обеспечить безработных работой, а именно: «надлежащий запас льна, шерсти, пеньки, ниток, железа и другого материала, чтобы посадить бедняка за работу» (Статут 1601 года).

Точно так же и во времена голода, как, например, в период нескольких неурожайных лет (1594-1597), Тайный совет, действовавший, как всегда, через свой орган – мировых судей, – регулировал цену на зерно, следил за тем, чтобы оно ввозилось из-за границы, и распределял его по местам, наиболее пострадавшим от голода. Несомненно, что как закон о бедных, так и снабжение питанием во времена голода были несовершенны и принимали в разных областях разные формы, но принудительная государственная система уже существовала и в теории и на практике; обеспечение бедных теперь было лучше, чем когда-либо в старой Англии, и лучше, чем когда-либо для многих поколений во Франции и в других европейских странах.

Судебная, политическая, экономическая и административная власть мировых судей была так разнообразна и в совокупности так значительна, что они сделались самыми влиятельными в Англии людьми. Часто их выбирали в парламент, где они могли выступать как опытные критики законов и политики, которыми сами руководствовались в своей деятельности. Они были слугами королевы, но она их не оплачивала и они от нее не зависели. Они были сельскими джентльменами, живущими в своих собственных поместьях на свои собственные доходы. В конечном счете они больше всего ценили доброе мнение своих соседей, джентри и населения графства. Поэтому в тех случаях, когда сельское дворянство было в сильной оппозиции к государственной и религиозной политике короля, как это случалось иногда во времена Стюартов, королевская власть уже не имела другого аппарата управления в сельских местностях. Так обстояло дело, например, в 1688 году, но, конечно, в 1588 году такого положения еще не было. Некоторые из дворян, особенно на севере и западе, не одобряли елизаветинскую политику Реформации, но огромное и все более возрастающее большинство их класса благосклонно относилось к новой религии, и мировые судьи, придерживавшиеся этих убеждений, могли быть использованы правительством для обуздания и даже ареста их наиболее упорствующих соседей. Если бы такое насилие совершалось оплачиваемыми чиновниками, присланными из Лондона, они были бы приняты более враждебно местным общественным мнением и их услуги обходились бы казне королевы гораздо дороже.

Проснись и пой, - в своей обычной манере произнёс Мерлин и с шумом одёрнул шторы. Артуру показалось, что до его ушей донёсся грохот рушащегося здания, но это всего лишь Мерлин уронил поднос с завтраком. - Болван, - спросонья сказал Артур и залез с головой под одеяло, прячась от солнечных лучей. Послышались тихие шаги, и с неведомо откуда взявшейся силой одеяло сдёрнули вместе с Артуром с кровати. - Просыпайтесь, сир, - брюнет строгим голосом выделил обращение и нахмурился. - У вас много дел. И король просил зайти в тронный зал… - И чего ты молчал? - раздражённо спросил блондин, резко поднявшись. - Бестолковый слуга. - Неправда, толку во мне больше, чем в ком-либо другом, - начал спорить тот. - Так не прячь его, - Артур торопился, но не мог не ответить что-нибудь на заявление юноши. - А теперь помоги мне одеться.

Принц вбежал в тронный зал и увидел, что его отец принимает кого-то. Он уверенным шагом подошёл, и Утер кивнул ему. - Это Уильям Шекспир, знаменитый драматург. Он доставит нам честь и поставит одну из своих пьес для нас, но ему нужны актёры. И ты ему поможешь их отыскать, - приказным тоном произнёс правитель. Не успел Артур подумать, что ему и так есть, чем заняться, как драматург поклонился. - Благодарю вас за помощь, ваше высочество, - произнёс мужчина средних лет с темными немного длинными волосами и серьгой в ухе. - Да, конечно, - спохватился Пендрагон-младший. - Приятно познакомиться. - Ступайте, - сказал король и снова сел на свой трон. - Я хочу поставить пьесу под названием «Ромео и Джульетта». Она о двух влюблённых… - начал Шекспир, как его прервали. - Сколько нужно актёров? - Артур не собирался слушать краткое содержание пьесы, как и весь день проводить с гостем, вместо этого он собирался поручить эту работу Мерлину. - В общей сложности, если я правильно помню, необходимо двадцать три актёра, три музыканта, хор и массовка. - Ну, вашу Джульетту вполне может сыграть леди Моргана, конечно, если захочет, - задумчиво протянул Артур, думая над тем, где ему взять хор. Драматург тактично кашлянул и улыбнулся. - Простите, но в пьесах обычно играют только мужчины, - он улыбнулся. - Тогда это сделает Мерлин, - усмехнулся принц. - Пойду, обрадую его и поручу отыскать других актёров. А вот и ваши покои, - юноша указал на дверь. - Надеюсь, вам тут будет комфортно, - он поспешил в свои покои.

Он вошёл и увидел, что Мерлин выметает пыль из-под кровати. Отвернувшись, он постарался проигнорировать увиденную позу и кашлянул также, как до этого кашлянул Шекспир. Мерлин резко дёрнулся и заорал, ударившись головой о кровать. - Ай, ну зачем так пугать, Артур?! - возмущённо заявил парень, почёсывая ушиб. - Да ты даже кроликов в лесу боишься, - усмехнулся наследный принц. - Но сейчас не об этом. Я хочу поздравить тебя, Мерлин. - Но день рождения у меня только через полгода… - недоумённо начал тот. - Настал твой звёздный час! - Что? - не понимал слуга. - Ты сыграешь роль в спектакле знаменитейшего драматурга! - Но я… - Ни слова больше. Я знаю, как ты благодарен мне за это, но молчи, прошу. Ты будешь играть Джульетту, - он взял парня за плечи и повёл к выходу из покоев. - Но это не всё! Далеко не всё! Ты удостоился ещё большей чести, Мерлин! - Пендрагон широко улыбался, а вот лицо Мерлина всё больше вытягивалось от быстроты событий, он опомнился, когда его вытолкнули из покоев. - Ты будешь помогать Уильяму Шекспиру с подбором актёров! Чудесно, да? Спеши! - Артур закрыл дверь прямо перед парнем. - Вот же… осёл! - прошептал маг. Хмыкнув, он направился к Шекспиру, чтобы узнать обо всём поподробнее.

Несколько дней юный маг искал актёров и массовку, так ещё Артур вечно возмущался, что тот не выполняет свои обязанности слуги принца. Когда юноша заявил, что Артур сам же приказал искать актёров, тот возмутился, что Мерлин просто нашёл ещё один повод отлынивать от работы. Количество оскорблений возросло в голове у брюнета, да и на языке, за что он успел побывать в колодках три раза за два дня. В третий раз принц даже сам «изволил» запустить в него гнилым помидором. - Это научит тебя уважать тех, кто выше тебя по социальной лестнице, - заявил тот. - Предпочитаю уважать тех, кто умней и добрей меня, - хмуро заявил Мерлин, не понимая, где взять актёра на роль Ромео, ведь тот должен быть красив и молод. - Ну, так тем более должен был прикусить язык, - сказал принц, выпивая бокал вина. - Да, сир, - брюнет подошёл и забрал поднос. Посмотрев на принца, он подумал, что тот очень красив. Прямая спина, широкие плечи, крепкие руки, пшеничные волосы, орлиный нос и синие глаза. Он был одним из красивейших людей Альбиона, в этом слуга не сомневался. Резко к нему в голову пришла идея, и он выпалил: - Вы бы могли сыграть Ромео просто бесподобно, - он посмотрел в глаза принцу, который уже немного захмелел, и не даром, ведь выпил четыре кубка вина. - Да? - спросил тот. - Ты так думаешь? - Конечно, - тихо произнёс парень. - Я ведь отбираю актёров на сцену. - Ну, официально это делаю я, - сказал Артур, и Мерлин закатил глаза. - И… и кто играет этого самого Ромео? - Я не нашёл пока что никого, - опустил голову парень. - Ромео должен сыграть кто-нибудь особенный. Я хотел попросить Ланселота, но он выбрал другую роль. - Пф-ф, Ланселот, - фыркнул Пендрагон. - Он же обычный. - Ну, я так не думаю, - заметил Мерлин. - Я сыграю Ромео. И точка, - строго заявил принц. - Никто не сможет лучше… - Вы правы… - произнёс Мерлин, слыша похрапывания Пендрагона, который уснул прямо за столом. - Такого осла, как Ромео, нужно ещё поискать. Убил себя, хотя Джульетта была жива…

На следующее утро Артур протрезвел, но не смог отказаться, так как Мерлин уже сказал Шекспиру, что тот согласен играть. Пришлось заучивать роли и репетировать. Но больше всего он почему-то боялся поцелуя. Он раньше уже целовался, но с парнем никогда. Тем более со своим собственным слугой. Это же ведь был Мерлин! - А ты уже целовался раньше? - неожиданно спросил Артур. - Ну-у… - попытался уйти от ответа маг, - было пару раз. - Ты никогда не умел врать, Мерлин, - скептически воспринял заявление парня Артур. - То есть твой первый поцелуй будет с парнем, так ещё и на сцене! - Ну, это всё из-за вас, ваше высочество, - возмутился слуга. - Но я же не знал! - сказал принц. - Ну… я постараюсь быть… нежнее, - засмеялся наследник престола. - Осёл, - возмутился брюнет. - Болван, - не остался в долгу блондин.

В день представления все собрались в большом зале, где специально выстроили сцену. Декорации были яркими и красивыми, они помогали зрителям окунуться в мир, о котором пойдёт речь пьесы. Появился хор, и мягкие голоса запели: - Две равно уважаемых семьи В Вероне, где встречают нас событья, Ведут междоусобные бои И не хотят унять кровопролитья. Друг друга любят дети главарей, Но им судьба подстраивает козни, И гибель их у гробовых дверей Кладет конец, непримиримой розни. Их жизнь, и страсть, и смерти торжество, И поздний мир родни на их могиле На два часа составят существо Разыгрываемой пред вами были. Помилостивей к слабостям пера: Грехи поэта выправит игра. Зал молчал и внимательно наблюдал, с интересом впитывая каждое слово. На сцену вышли двое парней с мечами и щитами и завели разговор. Вскоре стало понятно, что это слуги Капулетти. Они были настроены воинственно и вскоре встретили двух слуг Монтекки. Завязалась драка, и на сцене появился Персиваль, что играл Бенволио, родственника и друга Ромео. Пытаясь разнять дерущихся, он произнёс: - Оружье прочь и мигом по местам! Не знаете, что делаете, дурни, - он выбил мечи из рук дерущихся. - Как, ты сцепился с этим мужичьём? Вот смерть твоя, - оборотись, Бенвольо! - крикнул Гвейн, что играл Тибальта, племянника леди Капулетти. Сторонники обоих домов начали драться друг с другом, и недовольные горожане вмешались в бой, а вскоре появились Капулетти и Монтекки с жёнами. Всех их играли рыцари. И лишь князю, которого играл Элиан, удаётся разнять их и под страхом смерти заставить разойтись. Монтекки, что играл Мордред, потребовал, чтобы Бенволио объяснил, как началась драка, и после разъяснений пошёл разговор о Ромео. И тот не заставил себя ждать, вскоре появившись на сцене. Артур был одет роскошно, но со вкусом. Он шёл спокойно и величаво. Король снисходительно улыбнулся, увидев его. Зашёл разговор с Бенволио. - Ромео, с добрым утром! - Разве утро? - недоумённо спросил Артур и чуть не засмеялся, вспомнив, как во время репетиции Мерлин сказал, что тупоголовость у них с Ромео одна на двоих. - Десятый час, - пояснил Персиваль. По сюжету пьесы Ромео томится по любви, но та, кого он любит, дала обет безбрачия. В разговоре с приятелем Бенволио он делится своими переживаниями. Бенволио добродушно советует обратить взор на прочих девушек и посмеивается над возражениями друга. Потом действие пьесы переносится к Капулетти, и граф Парис, родственник князя, просит руки их дочери. Отец Джульетты даёт согласие и приглашает жениха на ежегодный бал. На сцену вышел Мерлин, смотрел он недовольно и немного угрюмо, но как только встретился взглядом с Артуром, что стоял за сценой, тут же постарался успокоиться. Он был в платье и в парике и не хотел позориться ещё больше, поэтому постарался отыграть свою роль хорошо. Леди Капулетти по сюжету пришла поговорить о будущей свадьбе. И кормилица стала вспоминать детство Джульетты, говоря с леди Капулетти: - А четырнадцать ей минет на Петров день, это вы не сомневайтесь, я хорошо помню. Этому трясенью земли, вы теперь сосчитайте, полных одиннадцать годов. А в самое трясенье, как сейчас помню, я ее отлучила. Натерла я себе соски полынью и села у голубятни на солнечный припек. Вы с их милостью были в Мантуе, ну скажите, какова память! Хватила она, родимая, с соска полыни и закатилась - не приведи Бог. В это самое время голубятня передо мною кувырк, и я, само собой, оттуда давай бог ноги. А этому делу теперь полных одиннадцать годов. Она уже тогда на ножки становилась, да что я, на ножки, бегала уже и ходила, ей-богу, правда, истинный Господь! Теперь я вам скажу, расшибла она себе в то время лобик. И вот мой муж… царствие ему небесное, ужасный был шутник!.. взял он ребенка на руки и говорит: «Лицом, - говорит, - Джулинька, падать не годится. Вырастешь, будешь, - говорит, - норовить упасть на спину? Будешь?» - говорит. И что же вы думаете? Утерла моя крошка слезы и отвечает ему: «Да». Вы подумайте, что за смехота! Тысячу лет проживу и никогда не забуду. «Будешь, - говорит, - на спину, Джулинька?» И она, как ни в чем не бывало, отвечает ему: «Да». - Довольно болтать. Замолчи, пожалуйста, - ответила мать Джульетты. - Слушаю, сударыня. Но, скажите, разве не умора? Угомонилась в минуту и, не задумываясь, отвечает ему «да», а ведь шишка-то была здоровенная, с голубиное яйцо, и плакала она горючими слезами. «Лицом, - говорит, - падать не годится. Вырастешь, будешь, - говорит, - на спину? Будешь?» - говорит. И эта крошка отвечает ему «да» и разом угомонилась. Мерлин покраснел против воли и постарался проигнорировать смешок Артура и его пристальный взгляд, от которого брюнет краснел ещё больше. И когда леди Капулетти спросила о замужестве, Мерлин не сразу понял, что ему пора говорить: - Эм-м… Об этой чести я не помышляла. - Об этой чести? Вы подумайте! Жаль, я твоя кормилица, а то можно было бы сказать, что ты ум с молоком всосала. - Так вот подумай. Меньших лет, чем ты, Становятся в Вероне матерями, А я тебя и раньше родила. Итак, покуда второпях и вкратце: К нам за тебя посватался Парис. - Ну, это, барышня моя, мужчина на славу! Такой мужчина, что объедешь целый свет - лучшего не сыщешь. Не человек, а картинка, - кормилица вставила свои пять копеек. Мерлин постарался вспомнить, кто играет Париса, но так и не смог. Он отыграл сцену, согласился посмотреть на Париса и определиться. А затем побыстрее сошёл со сцены, пытаясь успокоиться. Всё оказалось намного сложнее, чем на репетициях. Репетировали они вместе с Артуром… И с принцем было так спокойно и хорошо, а сейчас же перед ним сидели знатные лорды и сам король, которые заставляли его волноваться. Дальше начался бал-карнавал, на который тайно проникли под масками Бенволио, Меркуцио и Ромео. Все они горячи, остры на язык и ищут приключений. Все были в масках и костюмах. В центр сцены прошёл парень и запел песню, красивую и лиричную. Все гости стали вокруг и заслушались. Заслушались и зрители. Прекрасный тембр юноши доставал до самых потаённых чувств и эмоций. В толпе были и Артур с Мерлином. Их взгляды встретились на миг. и они стали сближаться. Оба их героя ещё не знали личностей друг друга, и они говорили спокойно. Тибальт, брат Джульетты узнаёт того по голосу, и лишь приказ Капулетти спасает бал от боя. Мерлину было сложно играть, но постепенно он привыкал, стал смелее. Сцены шли одна за другой, и те, в которых они играли вместе с Артуром, стали самыми лёгкими для него. Принц играл уверенно и правдоподобно, держал Мерлина за руку столь страстно и нежно, что тот бы поверил, не будь это лишь пьесой. Но события не могли продолжаться вечно, и вот уже настала та самая сцена в склепе Капулетти, куда проник Ромео. Там был Парис, что посчитал, будто Ромео пришёл осквернить могилу Капулетти. Они вступили в бой, в результате которого погиб Парис. Следуя его последней просьбе, Ромео внёс его тело в склеп и встал перед Джульеттой. Артур оглядел Мерлина, который очень убедительно играл. На минуту ему захотелось провести рукой по нему, чтобы убедиться, что тот жив, но в последний момент брюнет еле слышно вздохнул. Принц наклонился над телом слуги и, взяв того нежно за руку, полным горечи голосом произнёс: - Любовь моя! Жена моя! Конец, Хоть высосал, как мед, твое дыханье, Не справился с твоею красотой. Тебя не победили: знамя жизни Горит в губах твоих и на щеках, И смерти бледный стяг еще не поднят. И ты тут в красном саване, Тибальт? Какую радость я тебе доставлю! Смотри: сразившею тебя рукой Сейчас сражу я твоего убийцу. Прости меня! Джульетта, для чего Ты так прекрасна? Я могу подумать, Что ангел смерти взял тебя живьем И взаперти любовницею держит. Под страхом этой мысли остаюсь И никогда из этой тьмы не выйду. Здесь поселюсь я, в обществе червей, Твоих служанок новых. Здесь оставлю Свою неумирающую суть И бремя рока с плеч усталых сброшу. Любуйтесь ей в последний раз, глаза! В последний раз ее обвейте, руки! И губы, вы, преддверия души, Запечатлейте долгим поцелуем Бессрочный договор с небытием. Сюда, сюда, угрюмый перевозчик! Пора разбить потрепанный паром С разбега о береговые скалы. Пью за тебя, любовь! - он выпил «яд», что до этого Ромео приобрёл у торговца. - Ты не солгал, Аптекарь! С поцелуем умираю. Он наклонился к Мерлину и, взглянув на его бледную кожу, прижался к таким мягким алым губам. В голове будто что-то щёлкнуло, и изначально невинный поцелуй стал превращаться в требовательный, страстный. Прикрыв глаза, блондин зарылся пальцами в волосы, но с сожалением отметил, что это лишь парик. Он сам не ожидал от себя, но отстраниться было очень сложно. Поцелуй уже длился намного дольше, чем должен был. Мерлин не двигался, но щёки его заалели, и Артур наконец-таки отстранился, напоследок проведя языком по губам парня. Он прижался лбом к лбу юноши и неожиданно повалился рядом. Все ахнули, хоть и понимали, что это лишь игра. Артур лежал в не очень удобной позе, но пренебрёг этим ради правдоподобия. Он прикрыл глаза, но мысли неслабым потоком роились у него в голове. Он совершенно растерялся. С ним никогда не случалось ничего подобного. Он учился с детства контролировать себя целиком и полностью, а тут еле оторвался от губ, так ещё и губы принадлежали его собственному слуге! Это было немыслимо для него, но сейчас не время и не место разбираться. Мерлин зашевелился и обратился к монаху: - О монах, Где мой супруг? Я сознаю отлично, Где быть должна. Я там и нахожусь. Где ж мой Ромео? Послышался шум за сценой. - Слышишь, кто-то ходит. Уйдем скорей из этого гнезда Заразы, смерти и оцепененья. Другая сила, больше, чем моя, Предупредила нас. Идем отсюда. У ног твоих лежит твой мертвый муж, И с ним Парис. Поторопись. Ты вступишь Монахиней в обитель. Поспешим. Не спрашивай меня. Подходит стража. Джульетта, торопись! Мы на виду. - Ступай один, отец. Я не пойду, - произнёс Мерлин, и монах покинул сцену. - Что он в руке сжимает? Это склянка. Он, значит, отравился? Ах, злодей, Все выпил сам, а мне и не оставил! Но, верно, яд есть на его губах. Тогда его я в губы поцелую И в этом подкрепленье смерть найду. Мерлин приподнимает «бездыханное» тело Ромео, и Артур успевает немного приоткрыть глаза, чтобы заметить волнение брюнета. Руки того немного трясутся, но он прижимается губами к губам Артура, и у того вновь словно выбили воздух из лёгких. Принц, пользуясь тем, что был повёрнут спиной к зрителям, углубил поцелуй и просунул язык в рот к Мерлину. Тот выпучил глаза, но сделал вид, что всё идёт, как надо. Зрители затаили дыхание, и парни наконец-таки отстранились, хотя всем казалось, что хватило бы и коротенького соприкосновения губ. Но принц ведь делает всё, как следует, старательно и на высшем уровне. - Какие теплые… - прошептал о его губах Мерлин, будто был не в себе. Ему не дали времени одуматься, и из-за кулис послышались голоса: - Где это место? Веди, любезный. - Чьи-то голоса! Пора кончать. Но вот кинжал, по счастью, - Мерлин выхватывает кинжал у Артура. - Сиди в чехле! - брюнет «вонзает» его в себя и «замертво» падает на Артура, перед этим успевая произнести: - Будь здесь, а я умру. И на протяжении всего времени, пока остальные действующие лица разбирались в причине смерти молодых людей, Мерлин лежал на Артуре. Тот казался таким тёплым. Дыхание его сбилось, и он немного покраснел. Раскрыв немного глаза, он увидел лицо Мерлина у себя на груди. - Ты хорошо сыграл, - сказал принц совсем тихо. - Ты тоже, - в такой же манере ответил маг. - …не было судьбы грустней на свете, Чем выпала Ромео и Джульетте, - услышали оба, и занавес закрылся. Послышались хлопки восхищённых зрителей, а принц и его слуга постепенно поднялись, разминая мышцы. Оба смотрели друг на друга с какой-то неловкостью, взгляды их блуждали друг по другу, и они словно впервые увидели друг друга.

Уже вечером, когда отгремел пир в честь великого Шекспира, поставившего такую замечательную пьесу, Мерлин, помогая Артуру готовиться ко сну, спросил, как Артуру удалось так хорошо сыграть страстный поцелуй с парнем. Тот растерялся и, подойдя, заглянул прямо в синие глаза брюнета. На минуту весь окружающий мир пропал, и губы Артура мягко шевельнулись: - Возможно, не всё было игрой… - он наклонился и, прижав Мерлина к себе, поцеловал его вновь, и тот ответил. - Всё-таки Шекспир - великий человек! - прошептал маг, когда всё же отстранился. - Не о том думаешь, - с хищной улыбкой сказал Пендрагон, заваливая парня на кровать.

Фото из открытых источников

В последние два десятилетия профессия актера стала менее популярной, сегодня, например, в России нет такого фантастического ажиотажа при поступлении в театральные училища, как это было во времена СССР. Тем не менее, многие юноши и девушки продолжают мечтать о театре, и особенно о кино, желая прославиться в этой ипостаси, по меньшей мере, на всю страну. (сайт)

Современные актеры театра и кино - это уважаемые люди, причем знаменитости, особенно в США и Западной Европе, - непременно миллионеры, слава о них и их сыгранных ролях живет десятилетия, а то и больше. А вот во времена Шекспира, да и значительно позже, театральных актеров даже не хоронили на общем погосте, поскольку считали, что эти люди служат дьяволу и потому не достойны лежать в земле с остальными гражданами.

Фото из открытых источников

Но и это еще не все. В самом театре, скажем, в XVI - XVII веках, не признавались актрисы, поэтому женские роли приходилось играть мужчинам. Нам может показаться, что это делало постановки не совсем правдоподобными. Но не все так просто. Дело в том, что женские роли играли непременно очень миловидные юноши или мальчики. Причем в театральные труппы этих несчастных в то время никто даже не приглашал, их просто похищали - прямо на улице.

Например, как выяснили историки Оксфорда, во время правления Елизаветы I, которая была большой поклонницей театра, в Англии появилась даже профессия ловцов мальчиков для театра. Такие «профессиональные работники» бродили по тому же Лондону и выискивали самых перспективных мальчиков. И горе тому ребенку, кто был строен и хорош собой, встретиться с этими театральными бандитами. И ведь никакой управы на них не было, поскольку Елизавета I выпустила указ, который разрешал «ради искусства» воровать детей, отнимая их от семей. Более того - пороть нещадно тех из них, кто не проявлял в театральной деятельности должного рвения. То есть ворованные дети практически становились малолетними рабами хозяев театральных трупп.

Фото из открытых источников

Малолетние актеры - рабы театров Англии

Историки даже нашли документально подтвержденный случай, когда в 1600 году тринадцатилетнего жителя Лондона Томаса Клифтона, очень симпатичного малого, поймали, взвалили на плечи и унесли. Его родители, убитые горем, куда только не обращались, даже в суд и с прошением к самой королеве - все без толку. Ответ был один: их сын должен прилежно учиться и быть послушным, а иначе его нещадно высекут. В те времена владельцы лондонских театров даже похвалялись друг перед другом, кто больше и более качественный живой товар из мальчиков «собрал на улице». Причем им разрешалось красть не только ребенка простолюдина, но и мальчика из знатной семьи.

Формально в Англии считалось, что такие ворованные дети состоят на службе в Королевской капелле, на деле же они играли в обычных театрах. Королева хорошо знала об этом, но не только не вмешивалась, а даже поощряла данную практику. Историки нашли несколько язвительных замечаний великого Шекспира насчет постановок театров, где играли краденые дети.

Фото из открытых источников

Трудно сказать, какова участь ждала этих ворованных подростков, когда они мужали. Возможно, кто-то из них становился , но большинство, судя по найденным документам, просто обслуживало театр в качестве рабской силы, пока судьба не улыбалась кому-то нечаянным освобождением от этой неволи. Но что ждало на воле такого человека, который благодаря своей театральной профессии становился изгоем общества?..

В это время только Шекспировский театр был исключением. в нем также играли юноши и мальчики, однако это были добровольные ученики, а не рабы.